Ну, как же опять не сказать, что люди – странные существа. Всё им что-то нужно. Узнали мы, куклы, конечно, от Мяки, подслушавшего людской разговор, что идет война. На сей раз с немцами. Война это страшное дело! И зачем это затеяли? Жили спокойно, мирно… И вдруг захотелось немцам отобрать у наших кровных друзей землю или еще что-то там… Словом, поссорились с нами, русскими, которые не хотели, чтобы их друзей обижали. И вот война: немцы стали убивать русских, русские немцев. И зачем? Как можно убивать? Разбойничать? Мы же, куклы, вообще не ссоримся… А вот мальчики поссорились… помните?.. Котя с Лёшей. Так ведь как скоро помирились и дальше драться же не стали. Или вот мальчишки соседние обидели Катю недавно на озере, и все наши на них рассердились, – и дети, и взрослые, и мы, куклы. А знаете, что через два дня произошло, когда Катя уж поправляться стала? Вот слушайте. Сидим мы с Катей на балконе, только позавтракали, вдруг слышим, к заднему крыльцу подъехал экипаж. Кто такой? Утром, необычно. Тетю Наташу вызывают. И на балкон выходит она и какой-то господин с двумя мальчиками. Оба страшно сконфуженные, еле глаза на Катю подняли, Катя взглянула и ахнула, меня сильней к себе прижала. «Катя, ты узнаёшь? – спросила ее мама. – Мальчики и их папа пришли просить прощения за то, что неосмотрительно тебя напугали, столкнув лодку в воду. Они думали, ты знаешь, что лодка привязана… Ну, как? Ты их прощаешь?» Катя смущена не меньше, чем мальчики, молчит. Их папа подтолкнул старшего Кате навстречу, и тот: «Извини, пожалуйста, нас…» – и за ним младший что-то буркнул. Катя вопросительно смотрит на маму. Та ей кивает только глазами. А тут вбежал Лёша, оторопело остановился на пороге, слушает. И радостно так: «Ну, конечно, прощает. Катя, что же ты?» – «Прощаю», – чуть слышно. А Лёша мальчикам: «Как вас зовут? Пошли, покажу вам мою пожарную машину». Разрядил обстановку, молодец. Ушли. Мама предложила господину сесть, и завязался разговор, конечно, про войну… Вот видите, помирились быстро. А тут воевать сразу начали, людей убивать, разбойничать… Странно… «Не нам, куклам, судить, – говорит Мяка. – Так уж случилось…» И стало как-то тревожно в семье нашей. Бабушку уж совсем не видно за газетой в кресле, всё про войну читает: кто наступает, кто отступает. Няня еще дольше молится вечером, видно за Митю, племянника, его на войну забрали. Ну, слава Богу, не убили, только ранили, в деревне отлежался. (Это уже я вперед забегаю.) У Лёши появились новые солдатики, оловянные. Не такие уютные, деревянные, что с маленькими куклами мирно в поезде ездили, а вооруженные ружьями или около пушек что-то там делают, и конница, А пушки старые, что ядрами стреляли, сменил он на оловянные, тоже современные, а ядра, устаревшие, отдал Кате, та их в крокетные шары превратила для кукол. Мирные они стали, и хорошо. Взрослые волновались за дядю Лёшу, вдруг воевать пошлют. Нет, его назначили лошадей отбирать, сильных, для войны. Бедных лошадок тоже на фронт отправляют. Видели мы с Катей, когда гуляли (уже в городе), как бедных раненых везли с вокзала в госпиталь на открытых даже извозчичьих колясках. Женщины, да и няня, плакали, их провожая. Словом – всё страшно. Мы покинуты. Мяка, выручай! Только в городе, приглядевшись к детям, мы заметили, как они все выросли, повзрослели и поумнели. Ну уж Шура – совсем девушка, Лёша – гимназист, и Катя утром одета в коричневое платье с черным передником. Вот этого я не ожидала! «Значит, тоже пойдет в гимназию?» – захныкала я. «Ну и хорошо! – успокоил Мяка. – Не уедет в Смольный институт учиться, как – помнишь?.. – маленькая Наташа, ее теперешняя мама. Катя останется с нами. И не хныкай, пожалуйста, если редко будет с тобой возиться. Ей тоже учиться надо». И утром пустеет дом: все расходятся. Мы, все игрушки, покинуты, потому что и вечером дети заняты: им надо учить уроки, как говорит Мяка. Неужели мало их учат в школе целое утро, а иногда и до самого вечера? А тут еще на рояле играть надо и по-французски с мамой почитать. Плохо нам, куклам. И Миша загрустил, а Тамара (она и на даче, бедная, не побывала) совсем расхныкалась: «Нас все разлюбили, мы никому не нужны, скучно!» Только Мяка бодрится: «Что мы, сами не можем себя занять? Бросьте вы грустить, смотрите по сторонам! Вокруг нас много интересного происходит. Наблюдайте, а не глазейте без толку! Все интересно, если уметь смотреть и думать! Вот муха прилетела…» – «Ха-ха-ха, – рассмеялся Мишка. – Очень интересно смотреть на муху, мы их много видели, что тут наблюдать?» «А вот знает ли Тамара, сколько у мухи ног? – вскинулся Мяка. – А ну-ка, отвечай, Тамара!» – «Как у всех животных, – начала нерешительно Тамара, – как у Мишки, у Райта, у кота – четыре ноги». «Вот тебе раз! Хорошо ты наблюдаешь. Жаль, что муха улетела. Ты, брат, совсем неграмотная, нельзя такой ненаблюдательной быть!» – рассердился Мяка. А назойливая муха опять прилетела, села на стол и стала презабавно лапками вытирать себе головку. «Смотрите, смотрите, она голову умывает лапками! – воодушевилась Тамара. Вот теперь-то я сосчитаю у нее лапки. Раз, два, три… Да, три с каждой стороны. Как много! – удивилась она. – Интересно…» А муха пересела на стекло окна. «А как же она не падает?» – удивился на сей раз Миша. Вот это уж и Мяка не знал: «Это только в учебниках написано, и даже про всех насекомых, как букашки называются… Наверно, присоски у них на лапках есть, точно не знаю». И нахмурился Мяка, как всегда, когда чего-нибудь не знал. Вы это, дети, в школе узнаете. Или у взрослых спросите, мы-то не можем… Вот и оказалось, что даже про мушку можно с интересом говорить. А наверно, и про цветок, что на окне стоит. Уж конечно, и про кота, который на окне греться пришел. И про Райта, что у двери поскуливает и в детскую просится. Про всё-всё, что нас окружает. «Только интерес имей!» – говорит Мяка. Вот так за разговорами с шутками, с Мякиными замечаниями проходили часы разлуки с детьми. А уж как мы бывали рады, когда Катя или реже Лёша вдруг, освободившись от учёбы, примутся с нами играть! Чаще всего это были игры про школу. Ну, а какая радость бывала, когда к Кате приходила ее подруга Туся! Тут уж, как говорится, дым коромыслом. И на радость Мяке (он же Полишинель!) – устраивали театр. После этих спектаклей Мяка возмечтал побывать в настоящем театре: «Вот если попадем вновь в Петроград, попрошу, чтобы меня взяли в кукольный театр», – вздохнул он в мечтах. «Какой-такой Петроград?» – вскричали мы разом. И всезнайка-Мяка нам объяснил, что русский царь так рассердился на немцев, что переименовал немецкое название города – Петербург на русское слово – Петроград. Мы очень удивились и долго не могли привыкнуть к этому названию. Так с развлечением по воскресным дням и со скукой по остальным протянулась зима. Потом весна; а летом уехали наши дети на дачу и нас не взяли. «Знаешь что, – сказал Мяка решительно, – раз с нами никто больше не занимается, я бы уж хотел, чтобы нас опять в сундучок уложили. Мы поспим спокойно лет так 20 30, а там проснемся и опять к новым детям попадем, снова оживем в их руках. А к тому же увидим, как у людей всё изменится, чего они еще навыдумывают, каких машин своих любимых настроят, аэропланов новых, уж не «бабушкиных этажерок» вроде «Сокола». Глядишь, и Миша на луну полетит», – прибавил он, смеясь. «Ну уж скажешь, на луну… Это только во сне бывает. А вот машин наземных быстрых, что скорее даже троек будут бегать, изобретут. В Твери уже появились такие. А корабли новые, наверно, и сейчас по морям ходят. Как воевать без кораблей? Да такие, у которых от бури мачты не ломаются», – размечтался Миша. «Ты думаешь? – вмешалась я в разговор. – Как жаль, что не у моря живем, посмотреть бы…» – «А я уверен, что мы вернемся когда-нибудь в Петроград, – заметил Мяка. – Тетя Наташа так любит этот город, добьется переезда туда». Лёша мечтает инженером быть, а там ведь самые главные институты находятся. Ах, скорее бы всё так случилось. Так в Петербург, то есть в Петроград, хочется! Я уж согласна на сундучную жизнь. Поспать спокойно, а там проснуться в новом мире. А на ухо Тамаре шепнула: «Наверно, тогда совсем другие платья носить будут». Но Мяка все же услышал: «Ох, уж эти мне модницы-нарядницы!» – «Мякушка, попроси, чтобы нас скорей в сундучок положили! Чтобы проснуться или у бабы Лили, или в Павловске. Может быть, и Мдзель-Анн из Кронштадта приедет». – «Вот чего захотела! расхохотался Мяка. – Ладно, попрошу». Всем нам стало весело. Все мы верили, что Мякина просьба будет услышана. А потом нас уложили в сундучок на «большую спячку». Часть третья. Мама Настя Куда мы попали? Наша сундучная жизнь в этот раз продолжалась очень долго; Мяка даже сбился, считая года. Но когда мы поняли, что происходило у людей, пока мы спали, мы не пожалели, что лежали эти годы в сундуке. Вот увидите. Вынули нас из сундука руки, конечно, не детские. Смотрим, какая-то тётя бережно оправляет моё смятое платье и улыбается мне: «Шурочка…» чуть слышно, про себя. Вдруг стук в дверь: «Екатерина Ильинична, вас к телефону!» «К телефону?!» – удивилась я. В Твери телефон был редкостью, только у дяди Ильюши на службе да у бабушки в гимназии. А здесь!.. «Ага, – ухватил Мяка более важное. – Екатерина, да еще Ильинична!!! Ура! Мы дома! Это же наша Катя». Я еще не верю и оглядываюсь, ищу знакомые вещи. И вот нашла: письменный столик, на котором, как и тогда, стоят портретики, вот знакомый шкаф, как мой маленький, что дедушка-капитан на корабле смастерил. А на стене знакомый портрет какого-то пра-пра-дедушки. «Значит, мы в гостиной, но в новой квартире», – заявила я. «Не торопись с выводом, – сказал осторожный Мяка. – Что-то тут уж очень много вещей в такой маленькой комнатке наставлено». А за дверью слышим чьи-то голоса, звон посуды, стук ножей, шум воды из крана. «Что такое?» – «Это кухня», рассудил, прислушавшись, Мяка. «Как? Вход в гостиную через кухню?!» – недоумеваю я. Вернулась в комнату тетя, которую Мяка уже назвал тётей Катей. Неужели это та же Катя, что девочкой так весело со мной играла и бегала, не отставая, с мальчиками?! Теперь серьёзная тётя, но голосок весёленький: «Галя, посмотри, что я решила подарить на день рождения Настеньке», – кричит она в дверь кухни. Входит девушка, одетая в солдатскую форму. Как странно, – думаю, – неужели все женщины теперь солдаты? А почему? «Ой, какая прелестная куколка! (это она про меня). Мама! – кричит она опять в кухню. – Пойди сюда, посмотри, что за красавица!». Входит еще тётя, уже пожилая и не солдатом одетая: «Да, надо обязательно показать ее нашей Олечке, когда она придет из школы». И тут прибегает какой-то мальчик: «Что тут интересного собираетесь Оле показывать?» Посмотрел и разочарованно: «А-а, кукла». И убежал. Странно, неужели все эти люди живут у наших в доме? Непохоже, чтобы они в гости пришли. И больше никого из нашей семьи нет. «Оля пришла, – говорит девушка-солдат. – Позовите ее, пусть полюбуется куколкой, пока ее еще не увезли к Настеньке». «Увезли к Настеньке…» Значит, девочка Настенька не живет с тётей Катей. Значит, она не дочка ее. «Наверно, Шурина, – неуверенно сказал Мяка. Посмотрим». Да-да, наверно, так. И Шура превратилась тоже в серьёзную тётю, еще даже старшую. Но почему же не живут сестры вместе? Лучше же, чем с этими чужими людьми. «Посмотрим, опять раздумчиво говорит Мяка. – Но самое главное – решить вопрос, в какой город мы попали. Это же не тверская квартира», – задумался Мяка. А тем временем тётя Катя принесла из кухни тарелку супа, вынула из ящика самоварного столика (который всегда стоял, помню, в столовой) ложку и стала есть. А почему здесь, в гостиной? Не понимаю. А самый главный вопрос, как Мяка говорит, скоро разрешился: мы узнали, в каком городе очутились. Но не совсем сначала поняли. Вот как это случилось. Когда тётя Катя надела, чтобы уходить, пальто, висевшее почему-то тут же на крюке, а не в передней, и почему-то заперла комнату на ключ, раздался громкий мужской голос. Он доносился из черной тарелки на стене: «Говорит Ленинград. Слушайте прогноз погоды: сейчас в нашем городе на Неве десять градусов выше нуля. Ветер сильный. Выход на лед всех водоёмов и Финского залива очень опасен…» И еще там что-то про рыболовов. Уж мы не слушали. «Что это такое?! Как страшно. Мяка, это домовой говорит?» в страхе шепчу я. В это время открылась дверь, и тётя Катя вернулась за зонтиком, а из кухни чей-то голос: «Пожалуйста, выключите радио, так надоело!» Тётя Катя вынула вилку из стены, и голос в тарелке умолк. «Успокойся, – говорит Мяка. – Это радио. Разговоры о нем я слышал еще в Твери, но не знал, что люди выдумали такой сообщательный аппарат для всех. Вот здорово! Теперь мы будем знать всё, что происходит в этом городе, а может быть, и во всех городах». «И первое известие для нас важное, – добавил Миша. – Мы попали в город Ленинград». – «Это-то ясно, – возразил Мяка. – Но ведь сказано, что он на Неве и на Финском заливе, а я-то знаю видел еще в кабинете у капитана карту – там только Петербург да пригородный Кронштадт». И тут я решила высказать своё предположение: «А я думаю так: Петербург-Петроград – так называется город, потому что его построил царь Петр. Теперь, пока мы спали, Ленин – может быть, тоже царь – построил тоже на Неве еще новый город, который в его честь назвали Ленинград». – «Ну, брат, так скоро города не строят, да еще с радио», – рассмеялся Мяка. «А я думаю, неуверенно начал Миша, что какой-то Ленин рассердился на царя Петра, как… – помните?.. – царь рассердился на немцев и переименовал Кронштадт в Ленинград». – «Это уже вероятнее, – сказал Мяка. – Тем более, что я слышал, что русские вообще не хотят иметь никакого царя… Надо наблюдать и думать». И все надолго замолчали. А Мяка вдруг тихо про себя начал смеяться. «Что ты смеешься?» – полюбопытствовала я. «Да над твоим предположением, – ответил он. – Если оно верно, то Ленин не очень-то удачно построил город, если загнал людей в тесные комнатушки и превратил дома в ульи, объединив чужих между собой людей. Пойдут ссоры, неразберихи… но посмотрим, как живет тётя Шура с Настенькой, может быть, лучше?» Так и не решили мы пока вопрос, что за город Ленинград. Вот как каждый раз бывает трудно сразу понять, как всё у людей меняется, когда мы, куклы, долго спим в ожидании новых детей! Но буду рассказывать по порядку. На следующий день, в воскресенье, шуму в кухне было еще больше. А утром я обнаружила, что тётя Катя спала в той же комнате, превратив диван в кровать! Значит, – подумала я, – ни спальни, ни столовой, ни гостиной у неё нет! А только одна маленькая комнатка. Странно! «А где же рояль? Где же танцевать?» – возмущалась я. «Я предлагаю рояль повесить на потолок, а танцевать на диване», – продолжал хохотать Мяка. Но я даже обиделась. «Это не смешно, а грустно», – первый раз заявила я резко Мяке. «Прости, ты права», – кротко согласился он. Вечером тётя Катя стала собираться со мной уезжать. «А как же вы с Мишей? Значит, расстаемся?» – спохватилась я. «Да, на некоторое время, сказал Мяка. – Соберемся опять, не волнуйся. А пока будем наблюдать жизнь: мы здесь, а ты там. А когда встретимся, обсудим». – «Но когда?!» – загрустила я. – «Будут же праздники, когда детям делают подарки: Рождество, Новый год, Пасха вот и подарят нас Насте… Мы и встретимся». Но Мякин голос звучал не очень весело… «Что же делать, – вздохнула я, – мы, куклы, не вольны в поступках, как люди…» Тем временем тётя Катя немного улучшила мой скромный наряд и положила меня в коробку от обуви, даже прикрепив меня ленточкой к донышку, как это делали с нами, куклами, в марсельской мастерской. Но теперь я не сердилась, как тогда, потому что знала, что я в ласковых руках и еду к новой девочке. Какая-то она? А еще замечательно, что в крышке коробки тётя Катя вырезала аккуратненькое кругленькое окошечко как раз против моего лица и мне всё видно. А Настя сразу увидит, что за подарок получила. Последний привет друзьям… «Обязательно увидимся!» – кричит Мяка. Поехали. Я смотрю во все глаза: дома выше, чем в Твери, но какие-то ободранные, некоторые с дырами в стенах, но много и красивых, и у всех почти окна без стекол, а то и совсем забиты фанерой. Что такое? А вот, вместо дома – забор, и там в глубине (вижу из автобуса) какие-то развалины и остатки разрушенных стен. Как неприятно! И всё объяснилось. Рядом едет с нами девочка и спрашивает маму: «Мама, и сюда немцы бомбы бросали? Смотри – еще разбомбленный дом». – «Они всюду бросали». – отвечает ее мама с грустью. «А в наш не попали». – закончила девочка этот краткий разговор, который привел меня в ужас. Боже мой! Значит, была опять война! И опять с немцами! Но тогда домов так не рушили, в Твери все были целы. Но, правда, говорили, что в деревнях много немцы жгли избы. А что такое бомбы? Ах, Мяки нет, он бы объяснил. Да нет, и он пока не знает, но, конечно, поймет. Буду всё слушать и приглядываться. Надо самой понимать. От мрачных мыслей отвлекала меня улица с новыми для меня машинами. Вот со страшной быстротой мчится, перегоняя всех, юноша с каской на голове, похожей на горшок; он сидит как бы на велосипеде двухколёсном, но колеса с шинами, и страшно тарахтит, а сзади из машины выбрасывается вонючий дым. Еще с большим грохотом в небе пронеслась громадная металлическая птица, – и как не упадет, такая тяжеленная?! Я поняла: это новый аэроплан и уж совсем не похожий на «бабушкину этажерку»… помните? А едем мы на трамвае, который идет не по рельсам, а сам с вилкой, – значит, электрический. Когда ждали трамвая, увидела ужасно смешную, но и страшную машину, которая размахивала, как человек, руками и загребала снег. Тут уж и ребята вокруг неё собрались. А я всё на дома смотрела разрушенные. Ужас какой! Ведь в них люди погибли, дети! А еще странно, что на крышах целых домов зачем-то висят портреты каких-то мужчин, всё в кепках, и большой портрет военного в орденах с черными усами… Долго мы ехали. Но вот входим в дом. Парадная грязная. Как у нас в Твери чисто на лестницах! А здесь дворники плохо убирают. Остановились у одной двери. Сбоку – дощечка. И на ней несколько фамилий написано и против каждой цифры – 1, 2, 3, 4 – у каждой кнопки звонка. Выбрала тётя Катя кнопку, нажала. Ждём. Никто не открывает. У нас в тверской квартире только одна кнопка, и, как нажмут, – сейчас дверь откроется. А тут – молчок! Наконец дверь открывает какой-то мужчина: «Вам кого?» Тетя здоровается и называет фамилию. Тот не поздоровался в ответ на приветствие, а говорит: «Надо в третью кнопку звонить, что, не знаете?» – «Простите, – говорит тётя Катя, – я звонила, няня не слышит, а Настенька не открывает еще дверей». Мужчина повернулся и ушел. Какой невежливый! И свет не зажег в коридоре тёмном. С трудом тётя Катя нащупала кнопку, свет зажегся. Все двери справа и слева ведут в разные комнаты. Ну, думаю, не лучше тётя Шура живет. У тёти Кати тоже чужие, но все добрые и вежливые, а здесь!.. Но вот идет тётенька и ласково: «Здрась-те! А я тут в кухне не слышу звонка, проходите!» Входим в Шурину квартиру, не квартиру, а комнату. У неё тоже одна, но больше, в два окна и тоже заставлена, даже шкафом перегорожена, и два дивана. Теперь уже знаю, что все ленинградцы (кроме детей) спят на диванах. Настенька, бледненькая девочка, радостно нас встречает. «Я тебе привезла Шурочку. Помнишь, я тебе рассказывала про куклу, которая родилась во Франции? Вот она. Береги её, у неё личико фарфоровое. Смотри. Она тебе нравится?» говорит тётя. Осторожно Настя вынула меня из коробки: «Ой, да у неё глазки закрываются, если положить её спать. И ручки гнутся, и ножки! Спасибо!» Целует тётю, и идет на диван играть со мной. Кукольного уголка, конечно, нет. Где там! Всё заставлено. А у меня своя забота: есть ли чёрная тарелка, из которой радио говорит. Есть, висит, но молчит пока. Ведь Мяка поручил всё слушать про Ленинград. А встретила нас и привела в комнату, оказывается, Настина няня. Она тоже разохалась надо мной: «Такой красавицы-куклы никогда не видала. Надо же! Глазами моргает, только что не говорит. Смотри, не разбей, – бабушка ведь играла, и мама, и тётя. Все берегли». От неё мы узнали, что Настины родители еще на работе. Здесь теперь все работают. Значит, все рабочие? Странно. Няня ушла на кухню, а тётя Катя начала с Настенькой и со мной играть так же интересно, как играла в детстве. Обе смеются, будто две подруги. Как мне было приятно! Пришли родители, тётя Шура (я уж сразу поняла, что она) и с ней муж. И тоже, как Галя в тёти-Катиной квартире, одет военным, но с погонами. Наверно, был на войне и будет рассказывать, как воевал. Нет, не стали они про войну говорить, а всё что-то смешное, весёлое. Молодцы, смеются, хоть хорошего дома у них нет. А самое интересное, хоть и не очень понятное, началось после обеда. Вот слушайте. Садится наш новый папа, муж тёти Шуры, за письменный стол. Выдвигает ящик стола и достает из него маленькие коробочки. На каждой что-то написано. «Я решил, – говорит, – превратить русских солдат во французских и обменяться ими с одним другом: он даст мне немецких, а я ему отдам французских, наполеоновских. У меня их тоже мало, но я один русский полк сделаю французским». – «Вот что выдумал», – говорит тётя Шура. Вы, дети, что-то поняли? Я ничего не поняла. Но «разберемся», как говорит Мяка. Буду смотреть. Вот он вынимает из одной коробочки маленьких оловянных солдатиков, ставит их рядком. Все они одеты в одинаковую форму, значит, по-военному, из одного полка. Все с ружьями, и будто нападают на врага по команде «штыки на перевес», как кричал Лёша, когда играл со своими солдатиками. Потом папа взял кисточку для раскрашивания, краски особые и стал перекрашивать тонкими линиями, а то и точками, солдатикам их мундиры, брюки, шапки. Смотрю, русская форма превратилась в другую, какую французские солдаты (как изучил папа по картинкам) носили при их императоре Наполеоне. Так он перекрасил весь полк. Вот как он «превратил русских солдат во французских»! Так взрослые, по-своему, играют в солдатиков. А коробок у него очень много, и в каждой лежит определенный полк, определенной страны и даже разных времен. Он этих солдатиков с детства собирал, и накопилось у него больше тысячи. Это уж называется «коллекция». Потом узнала. Но Настеньке, если б даже позволили, с ними играть неинтересно. Не будет же она их спать укладывать, за стол сажать или в школу водить, а они все с ружьями! Но раз пригодились ей в игре, правда с отломанными ружьями. Скоро расскажу. А теперь ещё про одну папину выдумку. Задумал он корабль клеить из картона (про корабли он тоже все знал). Но не с парусами, как… – помните?.. – капитан мастерил, а совсем другой, наверно, «современный» (как на Неве я после однажды видела)… Выкрасил в «металлический» цвет, будто из железа он. И матросиков из картона наставил. Вот таким кораблем, наверно, мальчикам интересно бы поиграть. Но это не для игры, это «модель» называется. Он его в стеклянный ящичек поставил. Так красиво, будто плывет, и сзади даже картину моря нарисовал и небо… Чудо! Новые друзья