11 Робин 17 июня 1976 года Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка Эдит жила на одиннадцатом этаже высотки в центре Йовилля, пригорода Йоханнесбурга, и хотя здание было старым и облезлым, в нем ощущалось какое-то неброское благородство. Побитая временем, но гордая, высотка стояла, словно матриарх, и смотрела сверху вниз на многоквартирные дома помоложе, как смотрела на выходящих и входящих в ее двери обитателей района. Здание, которое кто-то, жестоко тосковавший по величию, назвал “Коралловый особняк”, соседствовало с густым лиственным парком с одной стороны и небольшим гастрономом – с другой. Я в первый раз оказалась дома у Эдит, и то, что меня допустили в святая святых ее жизни, позволило сосредоточить все внимание на чем-то внешнем – в чем я так нуждалась. Инстинктивно я понимала: беспрерывный ужас последних часов способен столкнуть меня в бездну потерь, что разверзлась у меня внутри. Я подозревала, что отвлечься намного проще, чем выбраться из этой ямы. Может, такой подход к проживанию горя и не был здоровым, но именно его Эдит дополнила “избеганием” собственного изобретения. Она не знала способов утешить горюющего ребенка. Она не знала даже, как справиться с собственными чувствами боли и утраты, так как вся ее жизнь строилась вокруг погони за удовольствиями. Эдит избавлялась от сердечных горестей или разочарований, не принимая или прорабатывая их, а отвлекаясь на алкоголь, мужчин, вечеринки и приключения. Если я в смысле эмоций была сорокой, то Эдит оказалась блестящей переливчатой вещицей. Мы, с нашими дисфункциями, отлично подходили друг другу. – Ну вот и пришли, – пропела Эдит, отпирая дверь. – Я всегда говорила, что когда-нибудь затащу тебя к себе на пижамную вечеринку, верно? – Это было сказано с такой убежденностью, что я почти поверила в светский визит. И спектакль начался. – Ого, – включилась я в свою роль, словно входила в Аладдинову пещеру с сокровищами, а не в квартиру тетки. Одну длинную стену закрывали полки, на которых теснились книги, пластинки и диковинки со всего света. Отливающие металлом сине-зеленые павлиньи перья из Индии томились в соседстве с высохшей, по-паучьи растопырившейся рыбой с Филиппин. Красные с золотом венецианские стеклянные часы безмятежно тикали рядом с гротескной глиняной статуэткой из Ганы. Я никогда не задумывалась, сколь огромен мир, пока не увидела его следы в доме Эдит. Противоположную стену покрывали афиши в рамках, настенные коврики, маски, гобелены и картины; иногда они налезали друг на дружку, словно боролись за место. Стена была лоскутным одеялом, сшитым из пульсирующих воспоминаний Эдит. В дальнем углу комнаты, слева от большого окна, помещался тщательно изготовленный золотой купол, похожий на миниатюрную версию собора Святого Павла. Купол состоял из трех отдельных клеток, соединенных воедино, причем центральная клетка – самая большая из трех – была выше меня и венчалась великолепным навершием. Это был роскошный птичий особняк, в котором квартировал Элвис – серый попугай жако, названный в честь кумира Эдит. Я подошла ближе, и Элвис приветствовал меня первыми строками “Одиноко ли тебе сегодня вечером?”[30], воодушевленно подныривая головой. Я потянулась к миниатюрной дверце. – Можно его выпустить? – Я не видела Элвиса с последнего визита Эдит к нам несколько месяцев назад. Птица была при ней, сколько я себя помнила; попугая тетке подарил один из ее богатых поклонников. – Пусть сядет мне на плечо? – Вы с Элвисом можете наверстать время потом. Я уверена – ты бы предпочла провести время с сестрой. – С сестрой? – Да. – Эдит улыбалась. – Я отправила за ней одного своего приятеля. Она ждет нас здесь. – Эдит отвернулась и крикнула в направлении спальни: – Кэт! Выходи! Меня тронула и готовность Эдит сделать вид, что моя сестра существует по-настоящему, и ее способность понять, как сильно я нуждаюсь в Кэт. Это маленькое проявление доброты принесло внезапную волну благодарности – а вместе с ней жгучие слезы. Не плачь. Не плачь. Не плачь. Эдит пришла мне на выручку, проводив меня и Кэт в ванную, где начала наполнять огромную ванну на львиных лапах. Она взяла два разных флакона с пеной: – Лавандовую или розовую? – А можно обе? – Я не могла решить. – Почему бы нет? Придумаем свой собственный состав и назовем его “О-де-Бордель”. – Кстати, ты стоишь на Кэт, – указала я. На самом деле Эдит ни на ком не стояла, но мне необходимо было заполнять тишину болтовней. В этом выложенном кафелем, влажном пространстве звук расширялся и, отражаясь от стен, проходил сквозь меня, заполнял мне грудь, отчего я чувствовала себя не такой опустошенной. – Прости, Кэт, – извинилась Эдит, отступив в сторону и устроив из этого целое представление. – Так лучше? – Да. – Отлично! – Эдит вылила щедрую порцию из флакона под струю воды. – Ну вот. Это точно подействует. Пена, пена и еще раз пена. А я выйду, чтобы дать вам больше личного пространства, пока вы раздеваетесь. Позови меня, когда залезешь в ванну. Я подождала, пока Эдит покинет кафельный рай, и коротко взглянула на Кэт. Она была прозрачной, больше воспоминанием, чем образом, и во мне стала нарастать паника, царапая ребра, словно птенец, пробующий крылья. Кэт? Неужели я и ее потеряю? Сейчас, когда я нуждаюсь в ней как никогда? – Посмотри в зеркало, – слабо прошептала Кэт, так тихо, что я ее еле расслышала, и этот тихий голос заставил меня нервничать еще больше. Я повернулась и посмотрела в зеркало. Там была я: цыплячья грудь, длинные темно-русые волосы, голубые глаза, нос и щеки в веснушках – бледная, с натеками лилового под глазами. Сначала отражение было мною и никем больше, но по мере того, как стекло запотевало, девочка в зеркальных веснушках начала таять – вот и все, что понадобилось, чтобы все вернулось на свои места. Девочка в зеркале была мной – и в то же время она была Кэт. Я подмигнула, и она подмигнула в ответ. Я скорчила рожу – и она скорчила рожу в ответ. – Привет, – сказала она своим всегдашним тонким голоском. – Привет, – сказала я, взяла ее за руку, и мы шагнули в ванну. Привыкнув к горячей воде, мы погружались все глубже, и вот пена оказалась у нас почти над головой. – Эдит! Эдит вошла и подобрала с пола мою пижаму, трусы и носки. – Отстирывать даже не собираюсь. Долой это все! Лишь когда я вылезла из ванны, мне пришло в голову, что надеть нечего, но Эдит отказывалась извлечь из мусорного ведра мою одежду в пятнах крови и мочи. Она порылась в огромном комоде и нашла маленькую футболку. – Держи. Должно подойти. Футболка комически повисла на моем тощем тельце. – Она мне велика. – Спать – в самый раз. Представь себе, что это ночная рубашка. – А трусы? – Трусы? Пфф. Кто же спит в трусах? Лично я склонна обходиться без ничего. – А одежда для Кэт? – не отставала я. – А не придумать ли “Новое платье короля” наоборот и вообразить Кэт одетой? Я поразмыслила. – Ладно. – Отлично! Я рада, что мы решили эту небольшую проблему. А теперь бегом в кровать. Я согрею для тебя молоко. Я подождала, пока Эдит выйдет, и, вместо того чтобы лечь в постель, принялась бродить по ее спальне. Здесь не оказалось принцессочной кровати под балдахином, как я всегда воображала, но комната все же выглядела очень женственной. Широченная двуспальная кровать с пышной резьбой в изголовье стояла напротив окна. Стены были голыми, если не считать двух заключенных в рамы живописных портретов Элвиса (кумира, а не попугая), оба в черно-белой гамме. Огромный туалетный стол занимал все пространство перед окном, сквозь которое проникало вечернее солнце, его лучи просачивались через белый тюль, чуть шевелившийся от легкого ветерка. Столешницу покрывало тонкое стекло, защищая дерево от десятков коробочек, выстроившихся шеренгами, словно армия красоты. Я никогда не видела столько всего: лаки для ногтей, патрончики губной помады, карандаши, румяна и тени, все аккуратно вставлено в специальные отделения. Я наугад выдвинула один из ящиков и стала изучать содержимое. Ящик заполняли ровнехонько расставленные флакончики с духами, лосьонами и прочими разноцветными жидкостями, аромат которых поднимался вверх, словно благоуханные призраки. Исследование другого ящика выявило щетки для волос, бигуди и шпильки, и я провела пальцами по их острым зубцам; мне нравилось щекотное ощущение, но потом оно напомнило мне об отцовских усах, и я отдернула руку. У матери никогда не было туалетного столика, она держала всю свою косметику в шкафчике в ванной, и я была зачарована алхимическими снадобьями и эликсирами, которые Эдит поставила на службу своей красоте. Эдит была не такой миловидной, как мать. У мамы черты были помягче, тогда как лицо Эдит казалось скорее угловатым, более вытянутым, с резкими чертами. Волосы, которые она обычно зачесывала назад, были того яркого оттенка, который она называла огненно-рыжий, а красилась она всегда с величайшим тщанием. Эдит была и творцом, и творением, а ее комната – мастерской. Когда Эдит выключила на кухне свет, я спрыгнула с банкетки и неслышно подбежала к кровати, где уже крепко спала Кэт. Эдит присела на край кровати, дала мне стакан и смотрела, как я дую на горячее молоко. Она не сводила с меня глаз, пока я пила, и я слегка занервничала. Пальцем я подцепила пенку и всосала ее. – Робс? – М-м? – Ты как? Ну, то есть, ты вряд ли нормально себя чувствуешь, но меня беспокоит, что… – А что я завтра надену? Я знала, что сказала бы Эдит, позволь я ей продолжать. Она собиралась спросить, почему я не плачу, а если я пущусь в объяснения, то горе мое лишь усилится. Я боялась, что не сумею подавить слезы, и меня разочаровало, что Эдит нарушила нашу негласную договоренность. Если бы мы прервали этот фарс хоть на мгновение, иллюзия рассыпалась бы и пропасть разверзлась бы снова. Вопрос мой сработал: Эдит отвлеклась. Она хлопнула себя по лбу, вскочила и подошла к стенному шкафу. – Чуть не забыла! Я тебе кое-что привезла, хотела отдать, как только тебя увижу. Я поставила кружку на прикроватный столик. Я всегда любила подарки от Эдит, а после получения последнего прошло изрядно времени. Во время путешествий Эдит могла покупать всякие вещи, недоступные в ЮАР из-за санкций или цензуры. Она всегда была щедрой, а я обожала, когда меня балуют, но сейчас подарки служили великой цели отвлекать меня и дальше – я нуждалась в этом больше всего. Эдит привстала на цыпочки и стащила с верхней полки большой пакет. – Не помню точно, что я покупала, просто в каждом рейсе немного того, немного сего, но уверена, что кое-что пригодится. – И она поставила пакет передо мной. – Спасибо.