– Потребуется настоящее мужество, чтобы заговорить и признаться в содеянном. Но если вы скажете нам правду – если возвысите голос, чтобы признаться, – все здесь будут сиять ради вас. И радость, которую мы ощущаем, когда поем, покажется ничтожной в сравнении с этим. Я знаю. Это будет слаще любой песни, и сердца присутствующих подарят вам нечто гораздо более ценное, чем те вещи, которые вы взяли. Они подарят вам прощение. Я верю в этих людей, в их доброту; я хочу, чтобы вы узнали их так же, как знаю я. Они будут любить вас даже после того, что вы сделали. Здесь все знают, что заставляет драконью чешую светиться. Не музыка – если бы дело было только в музыке, мой глухой внук не мог бы светиться с нами. Это гармония – гармония со всеми. Вас не станут стыдить, вас не прогонят. – Отец Стори опустил подбородок и почти сурово оглядел слушателей через очки. – А если кто-то и попытается, я вмешаюсь. Здесь мы возвышаем наш голос в песне, а не в презрении, и я верю, что взявшая эти вещи просто не могла с собой справиться, как мой внук не может перестать быть глухим. Верьте в нас, и я обещаю: все будет хорошо. И отец Стори улыбнулся так ласково, что у Харпер защемило сердце. Он смотрел на собравшихся глазами ребенка, который июльской ночью ждет фейерверка. Ни один не двинулся с места. Скрипнула половица. Кто-то кашлянул. На аналое качнулось пламя маленькой свечи. Харпер затаила дыхание. Она была в ужасе от мысли, что никто не заговорит, отец Стори расстроится и улыбка исчезнет с его лица. Он оставался последним человеком с чистой душой в страшном мире, и Харпер боялась, что эта чистота будет утрачена. В голову пришла мысль – нелепая, но упорная – объявить воровкой себя; но, во-первых, ей никто не поверит, а во-вторых, вещи-то вернуть она не сможет. Сестры Нейборс напряженно смотрели друг на друга, держась за руки. Майкл гладил Алли по спине, пока девчонка не оттолкнула его руку. Бен Патчетт выдохнул – напряженно и печально. Кэрол Стори обхватила себя руками, словно стараясь унять дрожь. Во всей церкви, наверное, только Ник был спокоен. Он и в лучшие времена не умел читать по губам, а при свечах с пятидесяти футов уж точно ничего не мог разобрать. Он рисовал могильные плиты на последней странице песенника. В числе безвременно ушедших числились Я. Готов, Гарри Моггил и Тут И. Конец. На одной плите было написано: «Вот могила воровская, харанили не рыдая», – так что, возможно, он все-таки понимал, о чем речь. Отец Стори поднял взгляд, по-прежнему улыбаясь и не выказывая ни малейшего огорчения. – Да, – сказал он. – Пожалуй, я просил слишком многого. Понимаю, той, которая взяла вещи на кухне и в женской спальне, сейчас тяжело. Я только хотел объяснить, что все здесь желают вам добра. Вы одна из нас. Ваш голос – в нашем хоре. Вещи, которые вы взяли, – большой груз для вашей души, и я уверен, что вы хотите избавиться от его тяжести. Просто оставьте эти вещи где-нибудь на видном месте и подкиньте мне записку – где искать. Или шепните на ухо. Я не буду осуждать вас, и мы не хотим никого наказывать. У каждого из нас смертный приговор написан на коже, какой смысл в наказаниях? Мы признаны виновными в том, что мы люди. Есть преступления пострашнее. – Он обернулся к Кэрол: – Что мы поем сегодня, милая? Кэрол собралась ответить, но кто-то крикнул: – А если она не признается? Харпер оглянулась: Алли. Дрожащая от ярости и, наверное, от волнения, и при этом выпятившая от злобы нижнюю челюсть – вот она, настоящая Алли. Почему-то Харпер ничуть не удивилась. Алли единственная в лагере не испытывала благоговейного трепета перед стариком. – Что, если воровка продолжит красть? – спросила Алли. Отец Стори поднял бровь: – Тогда вещей у нас будет меньше. – Так нечестно, – Джиллиан Нейборс сказала это очень тихо, почти шепотом, но в гулкой церкви ее слова расслышали все. Кэрол шагнула вперед, на край возвышения, глядя себе под ноги. Когда она подняла голову, оказалось, что ее глаза покраснели – как будто она плакала или вот-вот заплачет. – Как-то мне сегодня не до песен, – сказала она. – Такое чувство, будто сегодня ночью мы чего-то лишились. Чего-то особенного. Возможно, это была наша вера друг в друга. Алли, моя племянница, больше не хочет оставаться с другими девочками, зная, что среди них воровка. У нее нет других фотографий матери, моей сестры. Снимок в медальоне – единственная память о ней. Этот медальон бесценен для Алли и ее брата. Не понимаю, как можно было причинить им такую боль и потом прийти сюда, чтобы петь, как будто другие тебе небезразличны. Получается фальшь. Я сыграю для всех вас песню – можете петь, если хотите, а можете молчать со мной. Как сочтете правильным. Я считаю, что если мы не можем быть честными друг с другом, лучше молчать. Может быть, нам стоит положить в рот камешек отца Стори и подумать о важном. Харпер сочла это выступление излишне назидательным, но люди кивали. Алли смахнула пальцем сердитую слезу, потом повернулась к сестрам Нейборс и что-то яростно зашептала. Кэрол заиграла – не аккордами, а перебором струн. Ноты звенели как серебряные колокольчики под маленькими молоточками. Харпер сразу узнала «Тихую ночь». Никто не пел. Все благоговейно молчали, в комнате звучала только музыка. Харпер не заметила, кто засветился первым. Просто в какой-то момент обратила внимание на тусклый свет в пещерном мраке. Глаза сияли зелено-голубым, как светлячки в летнюю ночь. Драконья чешуя светилась неяркой вязью. Харпер вспомнила о рыбах, живущих в самых глубинах океана, которые рассеивают тьму с помощью собственных светящихся органов. Это холодное, неземное свечение не было похоже на почти слепящий яркий Свет. Харпер не представляла, что можно добиться гармонии без звука, слиться в едином хоре недовольства. Но светилась уже половина зала, и Харпер была не с ними. Впервые за многие недели она не могла слиться, соединиться с другими. В последнее время она с радостью ожидала служб и ныряла в Свет, как в теплую ванну. А теперь эта ванна оказалась холодной. Даже непонятно, как терпели остальные. Последняя нота повисла в воздухе, точно снежинка, не желающая падать. Когда она затихла, погас и этот новый, нездорового оттенка Свет, и вернулась тьма. Кэрол смаргивала слезы. Отец Стори обнял ее сзади и прижал к груди. Воровка украла медальон сразу у четверых: покойница была сестрой Кэрол и дочерью Тома Стори, а еще матерью Алли и Ника. Отец Стори из-за плеча Кэрол оглядел собравшихся и улыбнулся. – Что ж, это было прекрасно, но, надеюсь, не войдет в привычку. Мне нравится вас всех слушать. Теперь нужно переставить скамьи для утреннего чтения и… А! Джон! Чуть не забыл про вас. Спасибо, что пришли. Вы что-то хотели сказать нам? Пожарный улыбнулся из глубины зала. – Я нашел двух человек, которым нужно прибежище. Если позволите, я доставлю их в лагерь. Отец, я не могу за них поручиться – так и не получилось поговорить. Они загнаны в угол. Я могу их выпустить и устроить отвлекающий маневр, чтобы прикрыть их побег, но мне нужны еще люди, чтобы доставить их в лагерь. Отец Стори нахмурился: – Разумеется. Доставьте сюда всех, кому нужна наша помощь. Даже странно, что вы спрашиваете. Есть какая-то особая причина для беспокойства? – Судя по оранжевым комбинезонам, – сказал Пожарный, – и надписи «Окружной суд. Брентвуд» на спине, они, возможно, нуждаются в спасении души больше, чем кто-либо из ваших прихожан, отец. 6 Когда отец Стори спросил у Пожарного, кого он хочет взять с собой, Харпер никак не ожидала, что попадет в список, но только ее он назвал персонально. – Человека два-три и сестру Уиллоуз, с вашего позволения, отец. Я не знаю, в каком состоянии мы их найдем. Они как минимум сутки провели в тесном убежище, при температуре около нуля, так что им грозит обморожение. И хорошо бы иметь под рукой медицинский персонал. Давайте соберемся в Мемориальном парке через двадцать минут? Не хочется тянуть. Служба закончилась. Все столпились в приделе, болтая без умолку. Харпер протискивалась сквозь гудящую толпу. Бен Патчетт начал было: «…Харпер, вы беременны, он из ума выжил, если…» – но она сделала вид, что не слышит. Через мгновение она миновала громадные красные двери и вышла на мороз – такой сухой и острый, что глаза защипало. Оказавшись в одиночестве в лазарете, она выдвинула ящики, собирая все, что может пригодиться, и складывая в небольшой нейлоновый ранец. Второпях она задела локтем анатомическую модель человеческой головы. Голова рухнула на пол и разбилась. Харпер выругалась, повернулась, чтобы ногой смести осколки с дороги – подметать было некогда, – и застыла на месте. Голова раскололась на несколько крупных кусков. Половина лица уставилась на Харпер в идиотском изумлении. А среди осколков лежал стенографический блокнот, свернутый в трубочку и перетянутый резинками. Харпер подобрала блокнот, сняла резинки и посмотрела на обложку. «ЛИЧНЫЙ БЛОКНОТ ГАРОЛЬДА КРОССА МЕДИЦИНСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ И НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ И СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ» Харпер задумалась, что ей делать с блокнотом – многие в лагере хотели бы знать, о чем писал Гарольд в последние недели перед смертью. Потом решила не принимать никаких решений. Некогда. Она бросила блокнот в ящик и вышла. На ступеньках лазарета она увидела Капитана Америку. – У меня есть несколько масок на выбор, если хотите, – сказала Алли, шагая по шатким доскам, проложенным между зданиями. – Халк, Оптимус Прайм и экс-губернатор Аляски Сара Пэйлин. – Обязательно прятать лицо? – Необязательно. Но чувствуешь себя круче. Как грабители банков в масках страшных клоунов. Меня страшные клоуны ужас как заводят. – Если нет Мэри Поппинс, то, пожалуй, обойдусь. Но спасибо за предложение. Алли провела ее мимо нависающих языческих камней Мемориального парка к каменному жертвеннику – он идеально подошел бы для жертвоприношения Аслана. За камнем стоял отец Стори, справа от него – Пожарный, а слева – Майкл и Бен. Вся группа странным образом напомнила Харпер «Тайную вечерю». У Майкла даже имелась рыжая бородка Иуды, хотя в его глазах не было злобы или страха. – Алли? – Отец Стори поднял ладонь, как будто для благословения. – Я обещал твоей тете, что ты не будешь участвовать. Ступай к автобусу – сегодня ночью ты дежуришь на воротах. – Я поменялась с Минди Скиллинг, – сказала Алли. – Минди не возражала. – Думаю, она не будет возражать, если вы поменяетесь обратно. Алли бросила на Пожарного злой вопросительный взгляд. – Я всегда хожу. С каких это пор мне нельзя? Майк идет. А он только на год старше меня. С меня начались дозорные, а не с него. Я была первой. – В прошлый раз, когда ты отправилась с Джоном, твоя тетя Кэрол глядела в окно, сжимая твой свитер, и молилась, – сказал отец Стори. – И молилась не Богу, Алли. Она молилась твоей матери, чтобы та уберегла тебя. Не заставляй ее пережить еще одну подобную ночь. Пожалей ее. И пожалей меня. Алли продолжала смотреть на Пожарного. – И вы терпите всю эту хрень? – Ты слышала его, – ответил Пожарный. – Беги, Алли, и не сверли меня своим убийственным взглядом шестнадцатилетки. А если хочешь огрести, придется подождать. Она смотрела на него еще мгновение – словно решала, как поквитаться. Потом взглянула на Майкла, словно собралась упрашивать его. Майкл, впрочем, отвернулся и чесал спину палисандровой дубинкой. Взгляда Алли он как будто не замечал. – Засранец, – сказала Алли дрожащим от гнева голосом. – Все вы засранцы. Через мгновение она скрылась за деревьями. Харпер когда-то тоже умела так двигаться; она живо помнила себя шестнадцатилетнюю. Улыбка отца Стори получилась похожей на гримасу. – В своем обычном спокойном стиле она все-таки сумела донести суть. И добавлю, что по сравнению со своей матерью Алли Стори – образец сдержанности. – Ах ты!.. – спохватился Бен Патчетт. – Забыл фонарик взять. – Не переживай, Бен, – сказал Пожарный, стягивая левую перчатку. – Я посвечу.