Пожарный посмотрел через плечо на очередь, протянувшуюся по холлу и уходящую за угол. Потом снова повернулся. Это был мужчина с запачканным лицом, в желтой прорезиненной куртке, как у всех пожарных, а на руках он держал ребенка – мальчика, обхватившего его за шею. – Мне не регистрироваться. Мне его отдать, – сказал он с таким акцентом, что люди в очереди обернулись. Никто не ожидал, что нью-гемпширский пожарный заговорит, как лондонец. – И я пришел по другому поводу. Не из-за грибка. Этому мальчику нужен доктор. И сейчас же, а не через два часа. Случай экстренный. Не понимаю, почему в вашем так называемом кабинете экстренной помощи никто не хочет этого понять. Харпер шла вдоль очереди, раздавая малышам леденцы и бумажные стаканчики с яблочным соком. А еще в одном кармане лежала редиска, в другом – картофелина, для самых несчастных детей. Английский акцент отвлек ее и взбодрил. В английском акценте ей чудились шумящие чайники, школы магии и волшебства и дедуктивный метод. Она понимала, что заблуждается, но тут уж была вовсе не виновата. Несомненно, сами англичане были ответственны за ее чувства. Целый век неутомимо рекламировали своих детективов, волшебников и чудесных нянь, так получите, что хотели. Ей нужно было взбодриться. Все утро пришлось расфасовывать обугленные трупы в пластиковые мешки; черная, высохшая плоть, еще теплая на ощупь, дымилась. Запас мешков иссякал, и пришлось положить в один мешок двоих мертвых детей – впрочем, это оказалось несложно. Они погибли в пожаре, обняв друг друга, и спеклись воедино, в запутанную колыбель для кошки из черных костей. Получилось похоже на металлическую статуэтку Смерти. Харпер не была дома с последней недели июня и проводила по восемнадцать часов в сутки в резиновом костюме полной защиты – их разработали для борьбы с эболой. Тесные перчатки – приходилось смазывать руки вазелином, чтобы надеть их. Харпер пахла, как презерватив. Собственный запах – резины и смазки – напоминал ей неловкие свидания в общежитии колледжа. Харпер прошла к началу очереди, оказавшись у Пожарного за спиной. Это она должна была успокаивать людей в очереди, а не медсестра Лин, и Харпер не хотела портить с медсестрой отношения. Три недели Харпер отработала в Портсмутской больнице, под началом Лин, и немного побаивалась ее. Как и все медсестры-волонтеры. – Сэр, – сказала медсестра Лин, теряя терпение. – У каждого в этой очереди экстренный случай. И экстренные случаи тянутся до самых дверей. Но мы всех принимаем по порядку. Пожарный, обернувшись, уставился на очередь. Сто тридцать один посетитель (Харпер сосчитала), все ослабевшие и помеченные драконьей чешуей, и все сердито на него посмотрели. – Их экстренные случаи могут подождать. А этот мальчик не может. – Он снова повернулся лицом к медсестре Лин: – Давайте-ка по-другому. Его правая рука висела вдоль тела. Под мышкой он держал ржавый пожарный лом – хулиган, с крюками, зубцами и лезвием топора. Мужчина разжал ладонь и позволил ломику показаться в полную длину, так что нижний конец почти уперся в грязный линолеум. Пожарный качнул хулиганом, но не стал его поднимать. – Или вы меня пропустите, или я начну этим хулиганом крушить все вокруг. Сначала окно, потом займусь компьютером. Зовите доктора и дайте пройти. Я не буду ждать, пока девятилетний мальчик умирает у меня на руках. Элберт Холмс, выйдя из двойных дверей карантинного отделения, неторопливо прошел по холлу. Он, как все, носил полный костюм против эболы. Единственное, что отличало его от остального персонала, – вместо резинового капюшона на нем был шлем спецназовца с опущенным прозрачным забралом. Поверх костюма Эл носил пояс, со значком охранника и полицейской рацией с одной стороны и тефлоновой дубинкой – с другой. Харпер и Эл подошли одновременно с двух сторон. – Давайте успокоимся, – сказал Эл. – Приятель, сюда нельзя с этой – как она называется? С хулиганской штукой. Пожарные должны оставлять инвентарь снаружи. – Сэр, идемте со мной, и я с радостью поговорю с вами о жалобах вашего сына, – сказала Харпер. – Это не мой сын, – сказал Пожарный. – А я – не истеричный отец. Я просто человек со смертельно больным ребенком и тяжелым железным ломом. Или берете одного, или получите второй. Вы хотите поговорить со мной? Где? За этими дверями, где врачи, или в хвосте очереди? Харпер смотрела ему в глаза, уговаривая вести себя хорошо, обещала ему взглядом, что взамен будет добра к нему, выслушает, проявит к нему и его мальчику тепло, участие и терпение. Объясняла ему, что пытается защитить его, потому что если он не успокоится, то в итоге будет лежать лицом в пол с перцовым спреем в глазах и сапогом на шее. Харпер работала в штате меньше месяца, но уже насмотрелась на то, как охрана утихомиривает нарушителей. – Идемте. Я дам мальчику лимонное мороженое, а вы расскажете, что с ним не так… – …в конце очереди. Так я и думал. – Мужчина отвернулся и шагнул к двойным дверям. Медсестра Лин не ушла с его пути. И выглядела она внушительнее, чем даже Элберт Холмс. Она была крупнее, с необъятными грудью и животом, и напоминала непробиваемого футбольного защитника. – Сэр, – сказала медсестра Лин. – Если вы сделаете еще хоть шаг, вечером нам придется лечить ваши многочисленные синяки и ушибы. – Она обвела испепеляющим взглядом бледных глаз очередь. И заявила уже для всех: – В этой очереди будет порядок. Или по-хорошему, или по-плохому, но порядок будет. Это всем понятно? Вдоль очереди прокатился смущенный согласный гул. – Позвольте. – По вискам Пожарного катились капельки пота. – Вы не понимаете. Этот мальчик… – Что у него за беда? Кроме той беды, что и у всех остальных? – спросила медсестра Лин. Мальчик был, пожалуй, самым симпатичным ребенком, какого приходилось видеть Харпер. Темные кудряшки вились над чистыми глазами – бледно-зелеными, как пустая бутылка из-под кока-колы. Шорты позволяли разглядеть отметины на обратной стороне голеней: черные, изогнутые полосы, похожие на изысканные татуировки. Ровным голосом сестра Лин добавила: – Если вы не заражены, вам не стоило брать его на руки. Вы заражены? – Разговор не обо мне, – отрезал Пожарный. Только гораздо позже Харпер поняла, что он изящно уклонился от ответа. – Он ко мне не прикасается. Это была правда. Мальчик на руках у мужчины отвернул лицо и прижался щекой к форменной куртке. И все равно: если Пожарный не болен, то бесстрашен до глупости или просто глуп. – Так что с ним? – Живот, – сказал Пожарный. – У него что-то с животом. Он просто еле терпит… – Здесь очень жарко, – сказала сестра Лин. – Наверняка не у него одного болит живот. Становитесь в конец очереди, и… – Нет. Нет. Пожалуйста. Этот мальчик потерял маму. Она была в доме, который обрушился несколько дней назад. У сестры Лин поникли плечи, и на мгновение в ее глазах появилось угрюмое сочувствие. В первый и единственный раз она посмотрела не на Пожарного, а на свернувшегося у него на руках мальчика. – Дерьмо. Слушай, малыш, это просто дерьмо. – Если мальчик и слышал, то не подал виду. Сестра Лин взглянула на Пожарного с прежней решительностью. – Ну понятно, тут у любого живот заболит. – Минутку. Я не договорил. Дом рухнул и убил женщину, а он находился там же, в доме… – Опытные консультанты готовы поговорить с мальчиком о том, что случилось, и, может быть, дадут что-нибудь шипучее и сладкое от диспепсии. – Диспепсии? Вы меня слушаете? Ему не нужны ни кока-кола, ни улыбка, ему нужен врач. – Врач будет, когда подойдет очередь. – Я подобрал его час назад, и он визжал. Это похоже на диспепсию, бесчувственная ты тварь? – Эй, – вмешался Элберт Холмс. – Давайте не будем… Лицо сестры Лин густо покраснело. Она расставила руки в стороны и стала похожа на ребенка, изображающего самолет. – Или ты пойдешь с этим мальчиком в конец очереди, или отправишься в неотложку с ломом в своей тощей английской заднице! Понял? Если бы медсестра Лин так заорала на Харпер, та ударилась бы в слезы. Это была настоящая буря. Дети в очереди, заткнув уши, прижались к матерям. Англичанин не испугался. Он рассвирепел. Краем сознания Харпер отметила, что и мальчик даже не вздрогнул. Он только рассеянно глядел на Харпер сонными и влажными глазами. Она решила, что он ошалел от жары, но позже выяснилось, что дело не в этом. Харпер попробовала еще раз: – Сэр, я уверена, что сумею помочь вам. Давайте обсудим симптомы мальчика в конце очереди, и если нужен немедленный осмотр, я приведу доктора. Если у ребенка боли в животе, не нужно пугать его криками. Давайте пройдем с ним в холл. Пожалуйста. Вы и я… что скажете? Весь гнев мгновенно стерся с его лица, и Пожарный посмотрел на нее с усталой улыбкой. Да, мальчик потерял мать, но теперь Харпер впервые увидела, что и сам Пожарный хлебнул горя. Это читалось по глазам – его взгляд говорил о потере. – Тоже фанатеете от «Дайр стрейтс»? Такая юная? Вы, наверное, еще кубики грызли, когда они выпустили последний хит. – Я не понимаю, – сказала Харпер. – «Ты и я… Что скажешь»? «Дайр стрейтс»? Ну? – Он поднял голову и с любопытством уставился на Харпер. Она не знала, что сказать – не понимала, о чем он. Он еще немного посмотрел на нее, потом сдался. Ласково обхватил мальчика и очень осторожно поставил его на ноги – как хрупкую вазу, наполненную водой до краев. – Его зовут Ник. Вы отведете Ника в конец очереди? – спросил Пожарный. – А я тут продолжу разговор. – Думаю, лучше вам обоим пойти со мной, – сказала она Пожарному, но взяла мальчика за руку. Ее резиновая перчатка тихо скрипнула. Было видно, что мальчик нездоров. Лицо побледнело под веснушками, и ноги плохо слушались. А еще Харпер ощущала нехороший жар в его мягких, по-детски пухлых пальчиках. Но лихорадка бывает у многих зараженных, и сами споры теплее человеческого тела на два-три градуса. Однако ребенок, едва оказавшись на полу, согнулся пополам с гримасой боли. Пожарный присел перед ребенком на корточки, прислонив хулиган к плечу. Потом сделал странную вещь: сжал кулаки, показал мальчику и погладил ими воздух, словно изображая роющую собаку. Мальчик скорчил гримасу и издал странный звук – такого Харпер никогда прежде не слышала от больного ребенка; так пищит резиновая игрушка. Пожарный повернул голову к Харпер, но прежде, чем он успел сказать хоть слово, Элберт Холмс ухватился за лом. – Какого черта? – рассердился Пожарный. – Сэр, отпустите оружие. Пожарный потянул хулиган на себя. Эл потянул сильнее, выведя противника из равновесия и обхватив рукой за шею. Подошвы Пожарного, пытавшегося найти опору, с визгом заскользили по плиткам. Харпер наблюдала за поединком, словно за разгоняющейся каруселью. Она прокручивала в голове только что виденное – не только жест Пожарного, но и то, как мальчик словно пытался справиться с неподъемным грузом. – Ты глухой, – сказала Харпер мальчику – вернее, самой себе. Потому что мальчик действительно был глухой. На сестринских курсах им показывали американский язык жестов – всего один день, – и она не помнила ничего. По крайней мере, думала, что не помнит. Но внезапно поняла, что тычет себе в ребра и вертит пальцами, как будто ввинчивая что-то в бока. Потом погладила живот. «Здесь болит?» Ник неуверенно кивнул. Но стоило ей положить сложенные лодочкой ладони ему на живот, как мальчик отступил и неистово замотал головой. – Все хорошо, – Харпер говорила медленно и отчетливо – вдруг он умеет читать по губам. Она когда-то слышала – может, в тот самый день на курсах, – что читающие по губам в лучшем случае понимают примерно 70 процентов того, что видят, а большинству глухих далеко и до этого. – Я аккуратно. Харпер снова потянулась ощупать живот мальчика, и он снова закрылся, отступив; на верхней губе у него выступил пот. Мальчик тихонько заскулил. И она поняла. Сомнений не осталось. Эл пережал рукой горло Пожарному, не давая вдохнуть. Этот удушающий прием пару лет назад лишил жизни темнокожего Эрика Гарнера в Нью-Йорке, но все еще не вышел из моды. Второй рукой Эл тянул вниз хулиган, прижимая его к груди Пожарного.