Она проверила зрачки отца Стори, понюхала губы, без удивления ощутив запах рвоты. Она подумала о том, что предстоит сделать, и сама почувствовала тошноту. Не от возникшей в воображении картины самой операции – давно прошли времена, когда ее мутило от вида крови, – а от мысли, что она может ошибиться. В приемном покое слышались голоса – дозорные распевались, стараясь попасть в тональность. – Нужно лезвие – сбрить здесь волосы, – сказала Харпер. – Есть, мэм. Добуду, – ответил Дон и шагнул к выходу. – Дон! – Да, мэм? – Вы можете раздобыть дрель? Может, в столярной мастерской? Лучше всего электрическую, но вряд ли вы найдете хоть одну с зарядом. Сойдет и ручная. Дон перевел взгляд с нее на Тома Стори, на его седые волосы, покрытые красной пеной, и обратно. – Господи Иисусе. Что-нибудь еще? – Кипяток, чтобы хоть как-то стерилизовать сверло. Спасибо. Дон не ответил, и Харпер повернулась, чтобы сказать, что это все и он может идти, но Дона в палате уже не было. В соседней комнате начали петь. 15 Прохладным, влажным кухонным полотенцем Харпер обтерла удивительно похожее на волчью морду лицо отца Стори, снимая сажу и кровь длинными полосами. Из левого глаза то и дело выкатывалась капля крови и текла к уху. Харпер приходилось каждый раз ее вытирать. Отец Стори словно внимательно прислушивался к голосам в соседней комнате. Там пели ту же песню, что слышала Харпер, когда впервые появилась в лагере. Люди пели, что они одной крови и у них одна жизнь. Харпер была уверена, что сама не пойдет в Свет – сейчас ей нельзя было ускользать в ослепительное сияние, где все лучше и проще. Нужно оставаться здесь, с умирающим. Но ей очень хотелось, чтобы отец Стори унесся туда, это было бы так кстати – взамен анестетиков и плазмы, которых у нее не было. Впрочем, его драконья чешуя оставалась холодной – черные завитки и вязь на дряблой коже. – Бог – хорошая сказка, – сказал он вдруг. – Она мне нравится – а еще нравится про Питера Полено и Венди. Мы читали ее вместе, Сара, когда ты была маленькой. Перед мысленным взором Харпер возникло чистое, милое лицо в огне. Она взяла Тома за руку. – Я не Сара, отец Стори, – сказала Харпер. – Я ваш друг, медсестра Уиллоуз. – Хорошо. Сестра Уиллоуз, у меня к вам серьезный вздор на медицинскую тему. Боюсь, кто-то играет на нас, как на гавайской гитаре. Кто-то придумал новые слова на старые мелодии. А теперь необходимо действовать. Запасы тают. Она ответила: – Сначала починим вашу голову. Тогда и займемся воровкой. – Я не пущу воровку в рот, чтобы она украла мои мозги, – сказал он. – И камни на вкус лучше. Кажется, я стукнулся обо что-то головой и отбил свою тень. Вы пришьете ее или она улетела? – Мне бы только нитку с иголкой, и станете как новенький. – Мне хотя бы мозг готовенький, – отозвался он. – А то совсем фиговенько. Знаете, а моя маленькая Сара тоже была та еще воровка. Она обокрала меня – обокрала всех нас. Даже Пожарного. Бедный Джон Руквуд. Он пытался не убить ее. Похоже, он и вас сейчас пытается не убить. Он, наверное, вас любит – вот незадача. Из огня да в… Пожарного. – Конечно, он не хотел убить ее, отец Стори. Он ее и не убивал. Я слышала, что его даже не было на острове, когда Сара… – А! Нет. Конечно, нет. Он был просто зрителем. И Ник тоже. Не вините мальчика. Они оба стали невольными пособниками. А она всегда была довольно способненькая. Не получила от одного, взяла у другого. Знаю, что Джон винит себя, но напрасно. Он испепелен за преступление, которого не совершал. Невеста сгорела, публика ревела. Не то чтобы они были женаты. Они так и не поженились. Все пожарные обручены с золой, в конце концов. Слыхали старую дразнилку? «Джон и Сара на дереве сидят и Г-О-Р-Я-Т». – Он замолчал, а потом левый глаз уставился куда-то за плечо Харпер. – Вот она! Моя тень! Быстро! Пришивайте. Она оглянулась. Темный силуэт появился на зеленой занавеске между палатой и приемным покоем. Вошел Дон Льюистон, неся в одной руке стальное ведро, а в другой – бумажный пакет. – Уж в такую удачу ни хрена не верил, – сказал Дон. – Нашел-таки, на хрен, электродрель, да с хорошими батарейками. Один парень приехал в лагерь на этой неделе – вот у него в пикапе нашлось. Сверло я прямо в кипяток сунул. – А бритва? Ножницы? – Принес, мэм. – Хорошо. Идите сюда. Отец Стори! Том! Том Стори сказал: – Скучали Уилл… оуз? – Том, я просто хочу чуть-чуть вас постричь. Потерпите. – Портер пить? Я не любитель пива, но хлебнул бы. Фо рту перехохло. Дон Льюистон спросил: – Вы… чего-нибудь понимаете? – Дон, я и вас нечасто понимаю. Поднимите ему голову. В соседней комнате песня завершилась последним гармоничным аккордом. Кэрол что-то пробормотала своей маленькой внимательной пастве. Они теперь проникли глубоко в Свет – даже зеленая занавеска в дверях светилась цветом лайма. Дон держал голову отца Стори заскорузлыми пальцами, пока Харпер состригала клочья кровавых волос с того места за ухом, куда его ударили. Кожа под волосами оказалась черно-лиловой, как баклажан. В приемном покое снова запели. Битлы. Солнце встает, долгая одинокая зима закончилась. Отец Стори оцепенел и заколотил пятками. – У него эпилептический припадок, – сказала Харпер. – Он своим же языком подавится, – ахнул Дон Льюистон. – Это анатомически невозможно. – Мы его теряем. Харпер про себя согласилась. Если это не агония, то уже близко. Пена стекала из угла рта. Левая рука вцепилась в простыню, отпустила, вцепилась снова. Правая не двигалась. Харпер взяла Тома за запястье, проверила неровный торопливый пульс. Песня в соседней комнате поднялась до высокой идеальной ноты, и отец Стори внезапно распахнул глаза – радужки превратились в кольца золотого света. Он уже не стоял дугой, выгнув спину и упираясь в постель только головой и пятками, а расслабился и улегся на простыню. Пульс начал успокаиваться. Бледно-красные закорючки на его драконьей чешуе запульсировали, побледнели, запульсировали снова. Он даже почти улыбнулся – уголки губ чуть приподнялись, и веки плотно закрылись. – Отключился, – сказал Дон. – Боженьки… помогло. Они пением спасли его от худшего. – Думаю, да. Вставьте сверло, Дон, пожалуйста. – Мы что – сами?.. – У него осталось совсем мало сил. Если не сейчас, второго шанса не будет. Она сбрила остатки волос с головы отца Стори, чтобы открыть поврежденную кожу. Главное теперь – не думать. Не стоит представлять, как она убивает его или делает ненароком лоботомию – рука соскальзывает, сверло ныряет вглубь, выбрасывая ошметки мозга. Дон сунул руку в почти кипящую воду, не выказывая никаких признаков боли, – Харпер подумала, что его руки не чувствительнее пары матерчатых перчаток, – и, достав сверло, стряхнул с него капли. Вставил сверло в новенькую электродрель и нажал кнопку. Дрель жужжала совсем как электрический венчик для взбивания яиц. Дон взглянул на почерневший синяк на голове отца Стори и сглотнул. – Вы ведь не станете просить меня… – начал он, потом спохватился и снова сглотнул. – Рыбы-то я вдоволь наубивал, напотрошил, но… человека… Томми… вряд ли я… – Нет. Не стану. Лучше я сама, мистер Льюистон. – И то. Вы же делали это прежде… На вопрос было не очень похоже, так что Харпер решила, что и ответа не требуется. Она протянула руку за дрелью. Сверло дымилось. – Держите его голову. Не давайте ей шевелиться, пока я оперирую, мистер Льюистон, – сказала Харпер командным тоном – и сама не узнала свой голос. – Да, мэм. Он обхватил пальцами голову отца Стори, приподняв ее с подушки. Харпер осмотрела дрель, нашла колесико управления мощностью и повернула его на максимум. Нажала на кнопку – попробовать. И испугалась: сверло расплылось хромовым пятном, вибрация отдалась по всей руке. – Жалко, что свет у нас тут хреновый, – сказал Дон. – Жалко, что доктор тоже хреновый, – отозвалась Харпер, нагнулась и приставила жало сверла к черепу отца Стори, в двух дюймах от правого уха, где был самый ужасный синяк.