– Зашивать не стоит, – сказала она. – Но я бы приложила холодный компресс к губам. Что с ногами? – Я их уже давно не чувствую. Гилберту хуже. Гил еле стоит. – Мазз мотнул головой в сторону второго заключенного, который пока не сказал ни слова. – А у меня руки… в наручниках… затекли. – Сейчас снимем. Мистер Патчетт? – Нет. Они останутся. – Можете приковать их еще к чему-нибудь, если считаете нужным, но нельзя оставлять их в таком мучительном положении. Прекратите. Что бы вы ни думали, это не оправдывает такую жестокость. – Я расскажу вам про жестокость! – закричал Мазз. – Подвесить нас здесь – это еще ерунда! Слушайте, как мне разбили рот. Ладно, заперли с вывихнутой рукой, ладно, еды и воды не дают, прикорнуть – тоже. Но психанул-то я, когда посрать захотел. А он говорит, что рад мне помочь с этим, как только я начну отвечать на его вопросы так, как ему нужно. Говорит, мне же будет лучше, если из моего рта выйдет наконец что-то полезное. Не хотел его разочаровывать – и плюнул в полицейскую рожу. Он мне врезал. И врезал бы снова, только я двинул коленом ему в живот и повалил на пол. Я что хочу сказать – надрать ему задницу я бы мог и с одной рукой, прикованной за спиной. Буквально. Бен сказал: – Тебе лучше заткнуться, пока… – Пока вы еще раз не ударили пистолетом человека в наручниках, мистер Патчетт? – тихо спросила Харпер. Бен взглянул на Харпер смущенно и растерянно, как шестиклассник, застуканный над грязными картинками. – Пока я не выстрелил, – прошептал он. Бен явно не хотел, чтобы заключенный его услышал, но в гулкой металлической комнате хранить секреты было невозможно. – Послушайте, Харпер. Перестаньте. Все было не так. Я приковал их здесь, потому что так проще, а не чтобы мучить их. Полотенце с камнями – только для острастки. А он пытался проломить мне голову. Как отцу Стори. Мне повезло, что я отбился. Как вы можете верить ему больше, чем мне! Подозреваю, это просто гормоны. – Мне не важно, кто из вас говорит правду, – сказала Харпер. Она пыталась сдержать гнев в голосе. Гормоны. – Я медик. Этот человек ранен и не может оставаться в таком положении. Снимите его с трубы. – Сниму. Но в сортир он все равно пойдет в наручниках. Мазз ответил: – Да пожалуйста. Если обещаешь потом вытереть мне задницу. И сразу предупреждаю, брат, похоже, будет жидковато. – Так вы делу не поможете, – вмешалась Харпер. – Понял. Извините, мэм. – Мазз потупил взгляд, но улыбка тронула углы его губ. – А вы? – спросила Харпер молчаливого. – Гилберт. Вам нужно в сортир? – Нет, спасибо, мэм. У меня запор. Я не снимал штаны уже несколько дней. Последовало молчание, а потом Харпер расхохоталась. Не смогла себя сдержать. И даже не могла толком сказать, что тут такого смешного. – Гилберт. А как ваша фамилия? – Клайн, но зовите меня Гил. Туалет мне не нужен, но я готов сознаться в любых преступлениях за жратву. – Не беспокойтесь, – послышался голос Рене Гилмонтон. – Мы не оставим вас голодным, мистер Клайн. И не нужно уголовщины. Харпер повернулась и увидела Рене в дверном проеме. Та продолжала: – Впрочем, не знаю, откуда здесь возьмется аппетит. Фу, как воняет. Это лучшее место, что мы можем им предложить? – Господи, – пробормотал Бен. – Сначала она, теперь вы. Простите, что в нашем странном «Хилтоне» нет комнат, подходящих для неудавшегося убийцы и его подручного. Вы-то что тут делаете? Вам полагается спать. Выходить в дневное время запрещено. Правила не зря писаны. – Девочки хотят знать, что там с отцом Стори, а в лазарете Харпер не оказалось. Я подумала, что она скорее всего в кафетерии. Я могу чем-то помочь? – Нет, – отрезал Бен. – Да, – ответила Харпер. – Этому человеку нужен холодный компресс на лицо, чашка горячего чаю и поход в туалет – не обязательно в таком порядке. Обоим нужно позавтракать. И вы правы, это слишком грязное место для них. В лазарете есть две свободные койки. Мы должны… – Не обсуждается, – сказал Бен. – Они останутся здесь. – Оба? Прекрасно. Я к этому и веду. Вы сказали, что мистер Маззучелли напал на отца Стори. Тогда я не понимаю, почему мистер Клайн тоже в наручниках. – Потому что они оба замешаны. Они уже один раз действовали заодно, чтобы бежать. – Но как я понимаю, мистер Клайн и близко не был к месту нападения на отца Стори? Бен смотрел пустым, бесстрастным взглядом. – Нет. Он был в лодке со мной. Отец Стори и Маззучелли добрались до лагеря первыми. Потом Алли и Майк. Мы с Клайном заблудились в тумане, и я не сразу нашел залив. Потом я заметил мигающий огонь, и мы погребли к нему. Это Алли подавала нам сигналы с берега. Она осталась на берегу встречать нас, а Майкл отправился вперед. Едва мы вытащили каноэ на берег, как услышали Майкла – он звал на помощь. Мы прибежали к месту происшествия. – Харпер обратила внимание, что Бен рассказывал о случившемся так, будто давал показания враждебно настроенному адвокату. – И нашли Майка, сидящего в снегу рядом с отцом Стори, а вокруг – кровь. Майк сказал, что кто-то убил отца Стори. Но Алли проверила пульс – и оказалось, что он еще жив. Майкл отнес отца Стори в лагерь – и там несколько человек уже держали мистера Маззучелли. Алли заметила, что на Маззучелли ботинки и пальто отца Стори. Тогда началась заваруха. Этим двоим еще повезло, что их не убили. – Вы так и не ответили на вопрос, почему мистер Клайн тоже признан опасным, – сказала Рене. Гилберт пояснил: – Когда все началось, мой товарищ позвал на помощь. Я и помог. – Он сломал Фрэнку Пендергасту три пальца на правой руке, – сказал Бен. – И ударил Джейми Клоуз по горлу – я думал, трахею раздавит. А Джейми, между прочим, всего девятнадцать, почти ребенок. – Ребенок схватил разбитую бутылку, – сказал Гилберт почти извиняющимся тоном. – Я осмотрю их, – сказала Харпер. – Мистер Пендергаст должен был сразу мне показаться. – Он не хотел отвлекать вас от отца Стори, – сказал Бен. – Дон хорошенько перевязал ему руку тряпками, которые мы нашли. – Черт подери, – сказала Харпер. Ран, которые нельзя нормально вылечить из-за отсутствия медикаментов, прибавлялось: внутричерепная гематома, ушиб лица, значительное обморожение, у Джона – растяжения, сломанные ребра и вывихи, теперь осколок кости в запястье. А у нее – йод, пластырь и алказельцер. Она заткнула дыру в черепе отца Стори пробкой и свечным воском, как лекарь семнадцатого века. Да здесь, в лесу, и впрямь семнадцатый век. Бен продолжал: – Что бы ни сделал Клайн и чем бы он ни руководствовался, давайте скажем прямо. Мы все знаем, кто ударил отца Стори по голове, и Клайн тоже знает. Он выбрал сторону преступника. – Он решил не наблюдать из кустов, как линчуют его друга, – сказала Рене. – И это вполне понятно. Бен посмотрел на Гилберта Клайна и сказал: – Вполне понятно то, что нужно лучше выбирать друзей. Его приятель чуть не убил человека. Клайн это знал. И мог остаться в стороне. Но он предпочел сам напасть. Хотите возразить, Клайн? Говорите прямо. – Нет, сэр, – сказал Гилберт Клайн, глядя на Рене. – Тут вот какое дело. Только благодаря Маззу я не помер в тюряге. И я бы не добрался в дыму до каноэ, если бы не он – я еле ноги переставлял. А он меня почти что нес. И я чувствовал, что права не имею стоять в стороне и ждать, пока его убьют. – А череп отцу Стори он проломил? – спросил Бен. Клайн посмотрел на Маззучелли, потом снова на Бена. Лицо оставалось непроницаемым. – Я об этом как-то совсем и не думал. Я в долгу перед ним. Голова Харпер до сих пор была занята ранами и обморожениями. И некогда было даже подумать: «А что, если Марк Маззучелли действительно сделал это… действительно ударил отца Стори камнем ради пары ботинок?» Ударил камнем. – А у мистера Маззучелли было оружие, когда вы обнаружили, что он пытается сбежать? – спросила Харпер. – Нет, – ответил Мазз. – Полное гонево. Никогда оружия не ношу. – Мы не нашли то, чем он ударил отца Стори, – сказал Бен сдавленным голосом. – Пока не нашли. Найдем. – Тогда у вас есть нападение, но нет свидетелей, нет оружия, и обвиняемый заявляет, что не виновен, даже после того, как вы пытали его и ударили пистолетом. – Ну все же не так… Харпер подняла руку. – Вы не в суде, и я не судья. У меня нет никаких прав выносить приговоры. И у вас тоже. И, на мой взгляд, вы ничего не можете доказать, а пока вина этих людей не доказана, с ними следует обращаться как со всеми остальными в лагере. Рене подхватила: – Любопытно, сколько вы собираетесь держать их взаперти и на каком основании – без доказательств преступления. Нужно справедливое расследование. У них есть право на защиту. У них есть право на права. – Я бы с удовольствием посрал прямо сейчас, – сказал Мазз, но его никто не слушал. – Не знаю, Рене, известно ли вам, – сказал Бен, – но Конституция сгорела в огне, как и весь Вашингтон. И люди в нашем лагере очень не хотели бы обратиться в пепел, мисс Гражданские Свободы. – Я посылала пожертвования в Американский союз гражданских свобод ежегодно, – кивнула Рене. – Впрочем, это не важно. Я вот о чем. Нам не просто нужно решить – пытался этот человек убить отца Стори или нет. Нужно решить – как мы будем решать и кто выносит решение. И если мистер Маззучелли будет признан виновным, мы – сообщество – должны выбрать, что с ним делать… И как потом с этим жить. Трудное решение. – Не думаю, что такое уж трудное. Общество уже сделало выбор. Вы бы это поняли, если бы были там, когда начали бросать камни. Не знаю, чем вы занимались всю ночь, но пропустили все веселье. – Может быть, я ночью пряталась в лесу, – ответила Рене. – Ждала случая убить отца Стори. Бен уставился на нее, открыв рот и наморщив лоб, как будто Рене загадала слишком головоломную загадку. Он покачал головой.