— Яйца побритые хоть? — рассмеялась Даша. — Ну, давай! Вокруг пирожков уже собралась целая толпа, окружив Федорченко. Я тоже протиснулся к нему. В большой семье, как известно, еблом не щёлкают. Вдруг Рекс громко, протяжно завыл, а потом начал хрипеть, катаясь по земле. Мы с Дашкой бросились к собаке. Подавился, что ли? Когда у него из пасти пошла пена, я понял в чём дело. — Женька! — заорал я, но было поздно. Пацан упал, как подкошенный, рассыпав пирожки на землю. Его всего колошматило, глаза закатились, изо рта точно так же, как у собаки, пошла пена. Он умер мгновенно. Мы вообще не успели даже сообразить, как так вышло. — Найдите эту старую каргу! — заорал я, распинывая со злости пирожки по сторонам. Мы прочесали всю улицу, а потом и весь посёлок, дом за домом, сарай за сараем, погреб за погребом, но бабка, как сквозь землю провалилась. Как же был зол! Я был готов разнести этот посёлок в щепки, чтобы кирпичей не осталось! Но толку-то? Женьку уже не вернёшь... Он не дожил до победы всего несколько месяцев. Молодой, симпатичный пацан с планами на будущее, прошёл почти всю войну, побывав во всех ожесточённых боях за Северо-Боровинск, а его отравила древняя бабка. Бабка! В тот день я впервые увидел, как Даша плачет. Её слёзы были не по Федорченко, не по её сослуживцу и брату. Дашка ревела, потому что Рекс сдох. Может, и права была девочка в том, что собаки больше заслуживают нашей любви, чем люди? Потому что я любви от Даши так и не заслужил. Когда заговорили о референдуме о присоединении Северо-Боровинска к Берлессии, погиб и Кудряшов. Северяне взорвали мужика в его собственном кабинете — так звучала официальная версия событий. Для меня это означало только одно — берлессы подчищают хвосты, и больше ни о какой независимости Северо-Боровинской области речи быть не может. Берлессы столько бабла ввалили в нашу несостоявшуюся республику, столько людей положили, что исход был предсказуем. Я не был против берлесского гражданства, я боялся, что меня взорвут точно так же, как Кудряшова. При этом могут пострадать Микола и Даша — единственные люди, за кого я теперь беспокоился. Нужно было выходить из этой войны. Только как? Глава 44. Анна Серёжа ушёл, а я не знала, что и думать. Я надеялась, что после разговора с ним, меня перестанет мучить совесть и страхи, но в голове появилось ещё больше вопросов, чем ответов. Что это вообще было? Кто этот странный Серёжа? Куда он ушёл? Вдруг ему действительно удастся бежать, а я так категорично отказалась от побега! Дура! Что я за дура? Меня снова накрыло отчаяние. Оно продлилось недолго. К решётке подошёл солдат, заставив меня напрячься. — Эй, мадмуазель! Спать ложись, я свет выключаю! Если надо посикать, то самое время! — крикнул он мне. — Тревожить тебя никто не собирается, так что отбой! Я действительно очень сильно хотела писать. При Серёже постеснялась просто садиться на унитаз. — Может, отвернётесь тогда? — обратилась я к солдату, который будто бы ждал, когда я улягусь. Он отошёл от решётки, и я скорее бросилась к унитазу. Наклоняться было больно. Два пинка по рёбрам давали о себе знать. Синяков не было, как у Серёжи, например, но болело сильно. Я успела лечь в кровать, когда свет в камере погас. Час назад так хотелось спать, а теперь сон не шёл. Серёжа занял все мои мысли. Симпатичный. Он мне понравился. Жалко, что его убьют. Всех, кто мне понравился на войне, убивают. Наверное, не стоит больше знакомиться с кем-то, чтобы потом не плакать? Меня держат в одиночной камере. С кем я тут могу познакомиться? Да и жить мне осталось недолго. Кое-как уняв сумбур в голове, я уснула.