Я косо посмотрел на нее. Она взгляд поймала и глаза отвела. Мы прошли одну школу, нас обучали одни и те же преподаватели, и мысли у нас движутся в одном направлении. Она все поняла. Значит, так оно и было. Но тогда возникает и законный следующий вопрос. С чего вдруг у меня разразился такой сильнейший приступ? И почему лекарство, вместо того чтобы помочь — расслабить, сразу «вырубило» меня? — Здесь шеф-поваром тоже ты будешь? — с коварной улыбкой спросил я у Тани. Она отвернулась вместо ответа. Значит, так оно и есть. Значит, готовить она так и не научилась, а кормила меня тем, что ей привезли грушные кулинары. Что-то там было подмешано. Они рассчитывали, что их стряпня испугает меня симптомами, схожими с обычным приступом. И я откажусь от немедленной работы. Приму лекарство, и меня благополучно отправят на санаторный режим. А уж подменить пакетик с лекарством — на это у Тани навыков хватит, да и время у нее было. Хотя все, может быть, и не так. Может быть, приступ наступил сам по себе. Ну, подумаешь, подменила Таня пакетик с лекарством. Пустяк. Это для моего же спокойствия. Хотели меня «отключить» и отправить до «свидания» с Таманцем. А в остальном она меня просто страховала, чтобы не случилось с Ангелом в камуфляже никакой неприятности. Только зачем меня страховать? Чем таким особым я ценен, что меня следовало беречь и от фээсбэшников, и от разносортной братвы? Говоря честно, при всей своей любви к себе единственному — что, впрочем, каждому человеку свойственно — я не обладаю достаточным апломбом, чтобы поверить, будто все копья ломаются исключительно ради моей персоны. Я отлично знаю таких же, как я, ребят, которых выбросили на нищенскую пенсию, когда кому-то надо было нашу армию развалить. Выбросили, растоптав все лучшие, годами воспитанные чувства и навыки, и забыли про этих людей. Даже кураторы не слишком ими интересовались, если интересовались вообще. И они в отличие от меня не инвалиды. Чем тогда я выделяюсь? Своей гражданской профессией? — невольно стал напрашиваться вопрос. Но в этом тоже есть у меня большие сомнения. ГРУ имеет прекрасный штат профессиональных ликвидаторов. И если им понадобится киллер, они не будут воевать за какого-то инвалида-отставника. Они просто приказом пошлют кого-то. Ответа на свой вопрос я не нашел. И, опять глядя в напряженный затылок Тани, знал, что и она ответа мне не даст. Но кто-то должен сказать правду. Именно для этого, я думаю, меня сюда и привезли. Реабилитировать нервную систему... 3 «Уазик» остановился не у корпуса, как мне хотелось бы — красивый корпус с балконами вдоль всех окон фасада. Удобно на таком балконе загорать на утреннем солнышке, когда жара еще не изнуряющая И балконы выходят на южную сторону. Сообразил кто-то правильно. Мы проехали сквозь третьи ворота — между двумя рядами колючей проволоки, огораживающей нечто. Я вышел из машины и посмотрел не на поленницу березовых дров, приготовленных для работающей исключительно на электричестве местной бани, а на сопровождающих парней. Автоматы они уже убрали, пистолеты доставать, кажется, не собирались, и вообще руки держат так, что не смогли бы защититься, пожелай я пойти погулять без сопровождающих Чуть не потягиваются... Доверяют мне. — Приехали, — сказал я и зло, с вызывом пнул поленницу под левый чуть скособоченный для правдивости изображения угол. Дрова не посыпались. Они никогда не посыпятся, потому что вцементированы в монолит. Только передняя стенка сразу же распахнулась и открыла лестницу в бункер. Можно было бы и не пинать, а просто надавить рукой на тот же самый левый угол — эффект был бы аналогичным. Не думаю, что сопровождающие надеялись меня удивить — я в такие «поленницы» тысячи раз спускался, но сами они вроде бы слегка удивились моей «прозорливости». Еще больше удивились бы, если бы я сообщил им, что представляет собой стоящая неподалеку грязная железнодорожная цистерна. Посмотреть издалека — в такой поставленной прямо на землю и жестко закрепленной цистерне должен храниться запас топлива для резервной дизельной электростанции. Запас в самом деле хранится в подобной же «консервной банке». Только где-нибудь под землей в противоположной стороне А здесь расположена караулка. И сейчас там спят свободные от постов ребята из охраны — солдаты-спецназовцы. Караулка изнутри недурно отделана. Теплоизоляция не пропускает ни жару, ни холод. Эта система маскировки была хороша тогда, когда ее разрабатывали, — в начале пятидесятых годов. А во времена нынешние для качественной маскировки лучше бы просто оставить одни санаторные корпуса, потому что любой подземный бункер легко определяется инфракрасной съемкой с военных спутников. Но приказа строить иначе не было. Потому и строят. Армия всегда отличалась консерватизмом. — Товарищ майор, — сказал один из сопровождающих Тане, — вы пока в машине подождите. Мы сейчас вернемся и вас до корпуса подвезем. Вам комнату уже подготовили. Не дожидаясь ее ответа и ничего не сказав ей сам, хотя хорошо видел — она ждет моих обиженных слов, я шагнул на бетонную лестницу, надеясь где-то там, глубоко под землей, узнать, чем я так ценен для Службы, что из-за меня даже самолет «Л-200» зафрахтовали. А что самолет не принадлежит ГРУ — это я понял еще во время полета. Сопровождающие заспешили за мной. Бункер обычный. Я много подобных на своем веку видел. Они вообще бывают в нашей армии только двух типов: жилой и штабной. В жилом бункере есть одно громадное помещение-казарма для личного состава и в самом конце две комнатки. Одна для командира, вторая оружейная. Штабной бункер строится по принципу железнодорожного вагона — коридор и двери в кабинеты. Есть, правда, и бункеры для больших штабов. Там кабинеты располагаются по обе стороны коридора. В реабилитационном центре большой бункер без надобности. Меня провели в стандартный, остановили растопыренной ладонью и постучали в неказистую дверь. — Войдите, — раздался из кабинета незнакомый голос. Признаться, я хотел бы встретиться с кем-то мне известным. И кому я сам буду достаточно известен. С кем-то, скажем, кто воевал рядом со мной. По возрасту и по времени пора бы им уже и в звания выйти. С таким человеком мне проще было бы найти общий язык. — Товарищ полковник... — начал один из сопровождающих. Полковник в гражданском, прерывая доклад, поднял ладонь тем же простым жестом, каким меня останавливали у его двери. — Приехали?.. Хорошо. Вы свободны. Мы с Алексеем Викторовичем поговорим по душам, а потом я сам его в лечебный корпус отведу. Проверьте комнату, все ли готово. — Есть! — рявкнул сопровождающий, щелкнул каблуками и, развернувшись строго, словно на тренировочном плацу, вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Раньше, насколько я помню, в спецназе не умели так каблуками щелкать. У нас больше времени уходило на боевую подготовку, чем на строевую. Впрочем, времена на месте не стоят. Сейчас спецназ и на охране используется. Тоже новшество. Чего дальше ждать — ума не приложу. Полковник смотрит на меня. Я откровенно и улыбчиво им любуюсь. С надеждой разрешить все же свою сакраментальную задачу — что же я есть такое? Хотелось бы, чтобы получился у нас разговор. Он моего возраста, стройный, подтянутый, спортивный, внешне доброжелательный. И вообще был бы красавец-мужчина, если бы не глубокий шрам через все лицо. Говорят, мужчину шрамы украшают. Трудно с таким утверждением согласиться, глядя на полковника. — Садитесь, товарищ капитан. — Я так давно в инвалидах хожу, что забыл уже про свое звание, — привычно начал было я ломать комедию. Приобретенное гражданское поведение плюс естественное в моем положении чувство противоречия. — Перестаньте, — не сказал, а приказал полковник довольно жестко и бесцеремонно. — Такие, как вы, инвалиды могут всю страну на уши поставить. Уже, можно сказать, поставили. Не знаю уж, в скольких городах России розыскники различных структур ищут ваши следы... Садитесь. Я — полковник Мочилов. Для простоты общения можно называть меня Юрием Петровичем. У нас с вами интересный разговор будет. Хотелось бы, чтобы он получился долгим, но это зависит от вас... Мочилов... Какая хорошая фамилия для киллера! — А я думал, все от вас зависит... — удивился я, страиваясь на стандартном канцелярском стуле, произведенном деревообрабатывающей промышленностью лет сорок назад. Жестко, зато надежно — не рассыплется под тобой. Оппонент смотрит на меня прямо. Я умею такие взгляды выдерживать не смущаясь. — Что с вами происходит? — спросил он. — Ничего особенного, Юрий Петрович, ничего особенного... Живу потихоньку, как все... Он не обратил внимания на мои слова, словно не для него они были произнесены. — Как угораздило вас киллером стать? Только без виляний — расскажите... Вспомните, что вы были боевым офицером. И расскажите прямо. Как в армии. — Как в армии, товарищ полковник, не получится. Потому что я почти забыл, что это такое. Честно говоря, сегодня испытал приятные ностальгические чувства, когда вот этот бункер увидел. Вспомнить мне есть что. Но это мимолетное. А в целом жизнь моя уже иначе устроена. Без этих бункеров, без обращения по званию и без стойки «смирно». Кроме того, я давно отвык молча переносить манеру некоторых людей разговаривать со мной, как с мальчиком. Перерос я в себе самом уважение к армейской субординации. И я посмотрел на него выразительно. Полковник не дурак. Он понял. Как и с Таней, мы с ним тоже проходили одну психологическую школу. И умеем улавливать одинаковые вибрации. Но он не пожелал подстроиться под мой уровень мышления. Армия сидит в нем слишком прочно, и три большие звездочки на погонах, даже при том, что сейчас полковник в гражданском, заставляют плечи держать выше и шире — перед каким-то инвалидом-капитаном особенно. От начальственного тона избавиться и стать в одночасье интеллигентом дано не каждому, даже профессиональному военному разведчику. Для этого следует еще и характер иметь иной. — Вас что, нужда заставила стать наемным убийцей? — "Наемный убийца" — это звучит патетически. Не находите? Словно вы воспитываете меня... — Именно это я и пытаюсь сделать. — Напрасно. Я уже сам под влиянием внешних обстоятельств себя воспитал. И влился в сегодняшнюю жизнь полноценным членом социума. Заметьте, Юрий Петрович, это не трудно — в сегодняшнем нашем обществе киллер стал единицей более обычной, чем, скажем, был когда-то Герой Социалистического Труда, работяга с какого-то завода. — Не философствуйте... — Если мне нравится философствовать, я буду философствовать. И никто мне это не запретит. Потому что я — есмь я. Вот такой, какой есть. Обученный за счет государства высококвалифицированный убийца. — Вы уверены, что не забываетесь? — Кажется, я начал понемногу ломать апломб полковника. Он занервничал, а это значит, что теряет в себе уверенность. Если так пойдет дальше, я его переиграю. — Абсолютно. Я не вижу за вами морального права меня воспитывать. Да, я киллер. Ну и что? Полковнику хотелось бы стукнуть кулаком по столу-я заметил это, но он не решился. Или просто понимает, что тогда разговора у нас не получится. А ему этот разговор, кажется, очень важен. Так же важен, как и мне самому. — Вы забываете, что я могу в любой момент приказать арестовать вас и передать правоохранительным органам. И милиция, и ФСБ давно на вас зубы точат. И будут рады. Пока вас спасает только принадлежность к Службе... У меня по спине опять пробежал мороз. Не от испуга — никогда полковник своей угрозы не выполнит. Если человек виноват и не нужен Службе — она не будет его защищать. А меня защищали, меня подстраховывали, меня берегли. Вывод — очень я им нужен. И я осознал это явственно, как озарение на меня снизошло. Чем-то я очень и очень ценен, хотя представления не имею — чем именно. — Вы же сами предлагали не валять дурака. Давайте — не будем. Меня достаточно хорошо готовили когда-то, чтобы я сумел качественно просчитать сложившуюся ситуацию. Выдавать меня следственным органам не в ваших интересах. — Почему? — По глазам полковника я понял, что это и есть главный для него вопрос. — Я для этого и приехал к вам сюда, чтобы спросить — почему? У вас спросить... Почему ФСБ, вместо того чтобы арестовать киллера, усиленно занимается тем, чтобы заставить определенные круги вынудить этого киллера совершить очередную акцию. Я и это просчитал — если бы ФСБ не создавала условия, в убийстве Таманца не было бы никакой надобности. Но почему ГРУ покрывает, страхует и вытаскивает своего бывшего сотрудника — это совсем непонятно. Не самого информированного, не самого знаменитого, не самого отмеченного заслуженными правительственными наградами. Почему? — Ну, во-первых, вы не сами приехали, а вас доставили под охраной... — И он посмотрел на меня, как сам, должно быть, подумал, очень хитро. Но это ему только показалось. Меня так и подмывало рассказать полковнику, где бы он сейчас искал свою охрану, но я — воспитанный в грушных традициях — предпочел промолчать. Ни к чему предупреждать заранее, что я человек не стеснительный. Если противник предупрежден — он вооружен. — Во-вторых, — продолжил полковник, довольный тем, что, как ему показалось, поставил меня на место, — эти самые вопросы мы хотели задать вам. Чуть в другой интерпретации, но суть от этого не меняется. Почему? Почему вы понадобились ФСБ? Что вы такое знаете, чего не знаем мы и не знают они, но горят желанием узнать? — Не могу предположить. Но понадобился не только я, они плотно обложили и Пулатова. — Мы в курсе. Именно это и навело нас на след, по которому мне хотелось бы пройти вместе с вами. Но Пулатов куда-то вдруг исчез. Он участвовал в проведении «подставы» — мы прикрывали вас и создавали у ФСБ впечатление, что вы находитесь в Москве. Нам даже пришлось срочно отозвать из Белграда сотрудника, имеющего внешнее сходство с вами. Его ФСБ и «вела» по московским вокзалам. Все-таки я сломал Мочилова! Совсем другим языком заговорил. И утратил свой командирский тон. Так и надо было начинать. Может быть, уже до чего-то договорились бы. Такую манеру общения — партнерскую — я принимаю.