— Нет… нет, все в порядке. — Хорошо, — я вешаю трубку. Ну, ясное дело, что все в порядке. Они срубают десять процентов от полмиллиона в неделю, которые я им посылаю. Это самые легкие деньги, которые они когда-либо имели. И с очень низким риском. Если только вы не настолько глупы, чтобы попасться на наркотиках, имея в здании сотни тысяч фальшивых денег. Я окружен идиотами. Я пытаюсь нащупать в себе толику спокойствия, но все тщетно. Кровожадность поглощает меня дюйм за дюймом, и я чувствую, что я выхожу из себя. Становлюсь потерянным. Мое самоощущение исчезает вслед за рациональностью. Я спешу к машине, сажусь в нее и завожу двигатель. Обычно я еду в "Салвейшн", проверяю, как там идут дела, организовываю встречи с разными людьми, которые могут еще больше расширить мою империю. Вместо этого я отказываюсь от своего ритуала и направляюсь прямо в церковь. Мне нужен покой, равновесие и прибежище от бури. Меня встречает аромат ладана и лака по дереву, согревающий и притягательный. Обычно я прихожу сюда очень рано, когда нет ни одной живой души, даже священника. В эти часы я остаюсь наедине с Господом Богом. Но моя традиционная рутина была нарушена. Еще рано, нет даже одиннадцати. На передней скамье сидит мужчина, на моем обычном месте. Он выглядит грязным, отвратительным пятном в великолепии церкви. Его капюшон поднят, засаленные джинсы порваны на коленях. Я могу предположить, что он бездомный. Бог явно отвернулся от него давным-давно, и все же он здесь. Женщина стоит на коленях возле Девы Марии, пока другая зажигает свечку. Их присутствие очень расстраивает меня. Отец Максвел замечает меня, его брови хмурятся, а черты лица выражают замешательство. Обычно он видит меня только по последним средам каждого месяца, выслушивая мою исповедь. И так было на протяжении многих лет, ведь он знает меня с детства. С тех самых пор, когда моя мать приводила меня на воскресные службы. Все эти службы предназначены для позеров, которые хотят быть окруженными свидетелями своего поклонения. Мои же отношения с Богом принадлежат только мне. Мне не нужны свидетели — только Он. Священник мгновение колеблется, сцепив пальцы на своем выпирающем животе. В конце концов, он надевает очки на свой покрасневший нос и подходит ко мне. — Сейнт? — осторожно спрашивает он. — Отец. Он останавливается в паре шагов от меня. — У тебя все хорошо? — У меня? Нет. У меня не все хорошо. Все не так. Я нахожусь в церкви в одиннадцать часов вечера, пялюсь на затылок бездомного и терплю присутствие незнакомцев в этих священных стенах. Мой бизнес в худшем состоянии, в котором он когда-либо был. И меня мучает… образ горящего ангела; это расплата? Что это значит? Иден Харрис вошла в мою жизнь… без предварительной записи, принеся с собой беспрецедентную и неконтролируемую ситуацию, и я отверг ее. Совпадение ли это, что самый большой кризис, когда-либо обрушившийся на мой бизнес, случился всего через двенадцать часов? Что если она действительно ангел? Возможно, это просто Господь показывает свое недовольство тем, что я избегал ее. Нет, нет, нет. Я тру виски. Мне нужен совет. Я сажусь на скамью, и старый священник занимает место рядом со мной, стараясь не оказаться слишком близко. — Вы верите в ангелов, Отец? — бормочу я, и мой голос разносится по высоким арочным контрфорсам здания. — Конечно. Они посланники Господа, ниспосланные, чтобы вести нас. — Вы видели хоть одного? Легкая улыбка касается его иссохших губ. — Нет. — Тогда откуда он может знать? — Но я верю, что мы не одиноки. Я верю, что Господь не просто сидит и смотрит на наши страдания, но позволяет нам совершать наши собственные ошибки. Он посылает своих ангелов, чтобы вести нас, но его величайшим даром для нас стала свобода воли. Мы должны выбрать правильный путь. В этом красота человечества. — Вы хотите сказать, он пошлет ангела только тому, кто сбился с пути? Отец пожимает плечом. — Возможно. Этот тихий голос разума — твоя совесть — некоторые считают своим ангелом-хранителем. — Когда я был готов убить ее, что-то остановило меня. — Но я всего лишь священник. Моя жизнь проста, мне нужно принимать очень мало решений. Я не могу сказать, что претерпел это на своем пути. Не говоря ни слова, я поднимаюсь на ноги. Он встает следом и отходит от скамьи, пропуская меня. — До свидания, Отец. — До свидания. — Я чувствую его взгляд на себе, но не оборачиваюсь. *** Первые лучи показались из-за горизонта Лондона, пробиваясь в окно и освещая все окружающее пространство. Этот вид захватывает дух. Своего рода спектакль, который мир устраивает каждое утро, и все же большинство людей пропускает его, полностью поглощенные своей маленькой жизнью и потребностью в еще одном часе сна — неблагодарные дегенераты. Склонив голову над тарелкой, я сцепляю руки перед собой и закрываю глаза. До меня доносится звук работающего лифта. Кого, черт возьми, принесло? Переведя взгляд от окна, я осуждающе смотрю на закрытые матовые стальные двери. Они открываются, и появляется Джейс. Я дал ему ключ-карту на всякий случай. Но это не чрезвычайная ситуация. — Ты можешь оставить ключ на столе и уходить, — равнодушно бросаю я, возвращаясь в исходное положение. — Ты сейчас серьезно? Ты сидишь здесь и завтракаешь. — Ну, да. Сейчас семь утра или нет? — его срыв и последующая воинственность подорвали мое никчемное самообладание. — Сейнт, вчера ты не пришел ни на одну из назначенных встреч. Тот чистильщик из Манчестера, которого ты хотел видеть, просто ушел. Он будет говорить только с тобой, но так как ты не пришел… — Уходи. — Сейнт! Стиснув зубы, я делаю глубокий вдох. Вдох, выдох… Раз, два… три, четыре… пять, шесть… Я снова сцепляю руки перед собой и закрываю глаза, блокируя непрекращающийся раздражитель — дыхание Джейса. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. — Серьезно? — Ты решил проблему с фабрикой? — Да, — Джейс больше ничего не говорит, и мне все равно. Как говорится, счастье в неведении. — Но у меня плохие новости. — Я кладу нож и вилку на стол и жду. — Полиция только что схватила другого чистильщика. Около часа назад. Белый шум эхом отдается в моих барабанных перепонках, и я скрежещу зубами, пытаясь избавиться от него. — Сколько? — Больше четырехсот штук. — Черт, — я ударяя кофейной кружкой по столу, швыряя ее через стол в сторону барной стойки. Мои глаза наблюдают за тем, как мутная жидкость стекает по первозданно-белому покрытию, в то время как это дерьмо непоправимо пятнает мою кристально чистую репутацию. — Кто-то их предупредил. Могу подумать только на арестованного китайца из последнего рейда. Ледяная ярость ползет по моей коже, подавляя любое мнимое милосердие, которым я могу обладать. — Выясни, кто это был, и разберись с ними. — Он кивает, отворачиваясь. — И еще, Джейс? — Он замирает. — Удостоверься, что это будет серьезное послание. — Его плечи поднимаются от глубокого вздоха, прежде чем он входит в лифт. Меня наказывают. Это единственное объяснение происходящему. Встав, я немедленно направляюсь к алтарю. Ворвавшись в комнату, я распахиваю шкаф и скидываю пиджак с плеч. Пытаюсь расстегнуть пуговицы на рубашке, но руки дрожат и не слушаются меня. С рычанием я дергаю ткань, и пуговицы разлетаются по полу, словно обжигающие капли адского дождя, падающие на землю. Я беру самый дальний от двери хлыст. Его изготовили на заказ в монастыре в Таиланде. Кожаные нити усеяны осколками битого стекла. Синяков и боли недостаточно. Мне нужно дать Ему кровь. Стоя на коленях перед Богородицей, я, не теряя времени, поднимаю руку и перебрасываю хлыст через плечо. Выдох вырывается из моих губ, когда осколки стекла впиваются в кожу. Боль мгновенно приносит удовлетворение. Я чувствую, как адреналин бежит по венам, изгоняя ядовитый грех из моего тела. Я опускаю его снова и снова, пока не начинаю чувствовать, как теплая кровь течет по моей коже. Это кайф без дури. С каждым новым ударом кровь разбрызгивается по сторонам, окрашивая лицо Богородицы красными пятнами. — Разве этого недостаточно? — кричу я на нее. — Разве я не проливаю кровь ради тебя? Она лишь смотрит на меня в молчаливом осуждении. Я продолжаю, пока вся моя спина не начинает гореть. Рука болит, а грудь вздымается от напряжения, я снова и снова поднимаю хлыст. Мое тело настолько переполнено адреналином, что я дрожу и покрываюсь потом. Я делаю это для тебя, Боже. Ты меня видишь? Ты видишь, как долго я могу терпеть, чтобы очиститься от грехов, которые удерживают меня от тебя? Я достоин тебя. Я весь твой. Пульс учащается. Перед глазами начинают плясать точки, а затем все чернеет. Я прихожу в себя и щурюсь от света. Со стоном я отталкиваюсь от коврика и вздрагиваю. Сильная боль грозит снова повергнуть меня в беспамятство, и я нахожу в этом болезненное удовлетворение. Я чувствую на себе окровавленный, словно оценивающий взгляд Богородицы. Кое-как мне удается подняться на ноги, подскользнувшись на темно-красной луже, что образовалась подо мной. Голова кружится, рассудок грозит сломаться из-за издевательств над телом. Я бреду в душ, чтобы сбить температуру. Струящаяся вода по изувеченному телу причиняет агонию, но холод немного притупляет ее. Я падаю на кровать, и вчерашняя бессонница, наконец, берет вверх надо мной. Я открываю глаза и смотрю на землю прямо перед собой. Мои пальцы впиваются в разоренную пеплом землю, жар обжигает кончики пальцев. В воздухе чувствуется сера, ядовитая и приторная. Я вижу свои руки перед собой, и все же они не кажутся моими. Пытаюсь поднять голову, встать на ноги, но не могу. С каждой попыткой мои колени все глубже утопают в земле. Словно свинцовая гиря давит на мою спину, сгибая позвоночник все сильнее и сильнее, пока моя грудь почти не касается земли. Как только я чувствую, что силы на исходе, чья-то рука касается моего плеча. Тепло проникает сквозь мою кожу, и тяжесть начинает исчезать. Я могу поднять голову, но тут же опускаю ее, закрывая глаза, чтобы избежать слепящего белого света. — Сейнт. Этот голос. Такой приятный, такой спокойный, будто плывешь по совершенно спокойному озеру. Снова подняв голову, я открываю глаза, и сквозь свет в фокусе появляется образ женщины. Брови Иден хмурятся, когда она протягивает руку ко мне. Я не принимаю ее. — Это какое-то испытание? — спрашиваю я. — Возьми мою руку. — Испытание или обман? Земля начинает нагреваться, и я шарю пальцами по грязи, пытаясь встать, но не могу. Я слаб. — Возьми мою руку, Сэйнт, — говорит она, на этот раз в ее голосе слышится боль. Земля становится невыносимо горячей, и тяжесть в теле вернулась, обрушиваясь на меня, пока я физически не могу пошевелить ни одним мускулом. — Не могу, — выдавливаю я. — Тогда ты сгоришь, — прерывисто шепчет она. Земля трескается, и передо мной вспыхивает пламя. Воздух пронзает мои легкие, прежде чем я оказываюсь поглощен им. Сначала жар не чувствуется, но позже он вспыхивает, как чистейшая, ослепляющая агония. И каким-то образом сквозь боль я вижу Иден на том же месте с величественно расправленными крыльями. — Тебе нужно всего лишь взять мою руку, — произносит она печальным голосом. Затем пламя взмывает выше, скрывая ее из вида, и я остаюсь один. Горю, горю, горю. Я резко просыпаюсь, хватая ртом воздух и обливаясь потом, мое сердце все еще колотится в панике. Тебе нужно было только взять меня за руку. Это уже второй сон. Он послал ее мне. Я чувствую такую же непоколебимую уверенность в этом, как до сих пор ощущаю жар пламени на своей коже. Она здесь, чтобы совершить правосудие надо мной.