ГЛАВА 2 КЭРРИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ СПУСТЯ — Что... ты… сделала? Будучи рыжеволосой, Пресли склонна краснеть всякий раз, когда у нее возникает малейшая реакция на что-то. Сейчас ее щеки пылают. Подруга довольная и счастливая развалилась в изножье моей кровати, как комнатная собачка ростом под метр восемьдесят, но в тот момент, когда я упомянула имя Пакса Дэвиса, резко выпрямилась и уставилась на меня так, словно я только что сказала ей, что убила Далай-ламу. — Что значит «ты сцепилась с Дэшилом Ловеттом»? Вульф-Холл — продуваемое сквозняками, жуткое старое здание, полное кривых коридоров и темных закоулков. Оно было построено еще в середине 1800-х годов и, в отличие от многих других частных академий, всегда являлось таковым. Здесь была академия, когда двери только впервые открылись и так и останется ею, пока двери в конце концов не закроются. Моя спальня находится на третьем этаже здания в женском крыле главного корпуса. И надо заметить, что она одна из самых маленьких. У многих других девочек комнаты достаточно большие, чтобы поместились диван и нормальный стол для занятий, но моя крохотная комната едва вмещает мою кровать, меня и Пресли. Я потираю лицо и со стоном пробираюсь по ничтожной полоске свободного пространства между кроватью и стеной, направляясь к окну. По крайней мере, у меня приличный вид. Обсерватория с видом на Вульф-Холл — мое любимое место на территории школы. Ночью небольшой приземистый блок здания освещается огнями, силуэт его толстой куполообразной крыши хорошо виден на фоне множества звезд. Я упираю руки в бока и вздыхаю. — Это было четыре дня назад, Прес. Пустяки. — Это определенно не пустяки. Я уезжаю на похороны, а ты связываешься с парнями из Бунт-Хауса? Какого хрена! Мне нужна каждая деталь. Ее удивление вполне оправданно: мое поведение в больнице было не в моем характере. Прижимаюсь лбом к окну, желая, чтобы мы могли поговорить о чем-нибудь другом. — Не знаю. Я увидела его сидящим там и очень разозлилась. Парень уставился на меня с таким ошеломленным выражением лица, как будто у меня выросло две головы. Он даже не спросил, почему я в больнице. Я сама сказала ему. — Ты сказала, что он был в нижнем белье, весь в крови, — замечает Пресли. Ненавижу, когда она на что-то указывает. Ее логика все время мешает мне возмущаться. Если бы она была хоть какой-то подругой, то согласилась бы со мной и держала рот на замке, а не лезла со своими «доводами» и «сомнениями». Хотя я знаю, что она права. Да, Дэшил Ловетт, Бог Солнца Вульф-Холла, был ранен. Его лицо было таким пепельно-серым, что казалось, он вот-вот потеряет сознание. Прес хмурится. — Подожди. Ты расскажешь мне, почему была в больнице? — У них был день донора, вот и все. Я пошла туда, чтобы сдать кровь. — Повезло тебе. Дэш, должно быть, подумал, что ты милая, раз делаешь это. — Меня не волнует, что обо мне думает Дэшил Ловетт. — Отличная шутка. Сейчас надорву живот от смеха. Мысленно. Но я еще не отказалась от самоуважения. Если открыто признаюсь Пресли, что влюблена в парня, шарада закончится. Придется признать, что я так же восприимчива к его хорошенькому личику, как и все остальные падающие к его ногам в обморок идиотки. Пресли хихикает. Она заплетает бахрому покрывала на моей кровати в маленькие косички. — Неприятно это говорить, но ты слишком зациклилась на этой стычке в больнице. Как ты сказала, это случилось четыре дня назад. Думаешь, Дэш сейчас в своей комнате переживает из-за мимолетной встречи с тобой? Из всех студентов академии Вульф-Холл только трое не проживают на ее территории. Только троим разрешено жить за пределами кампуса самостоятельно. Первокурсников в первый год их пребывания в Вульф-Холле набивают в комнаты общежития. По десять человек на комнату. Как только заканчиваешь свой первый год в академии, тебе, Слава Богу, выделяют отдельную комнату. Но Пакс Дэвис, Дэшил Ловетт и Рэн Джейкоби? Это особый случай. Даже по отдельности их семьи богаче, чем все семьи остальных учеников вместе взятые. Такое богатство дает сумасшедшие привилегии в таком месте, как это. Вот так Дэш, Пакс и Рэн поселились в Бунт-Хаусе и, в свою очередь, стали «парнями из Бунт-Хауса». Предполагается, что с ними в доме живет взрослый опекун, но все знают, что их только трое, даже декан Харкорт, директриса школы. Полная хрень. Если повернуться лицом на восток и немного высунутьчя из окна, то можно увидеть огни Бунт-Хауса. Впрочем, не то чтобы мне этого хочется. Это будет странно. — Ну, — говорит Пресли, отбрасывая бахрому, — почти пора выходить. — Уверена, что все еще хочешь пойти? — На вечеринку? — Девушка смотрит на меня так, словно я собираюсь дать задний ход. — Конечно же я хочу поехать. Я уже несколько месяцев не веселилась. Кроме того, не думаю, что тебе есть о чем беспокоиться. Дэша там даже не будет. Ты же знаешь, они терпеть не могут городские вечеринки. Ее слова должны успокаивать, но они звучат мрачно. Пресли хотела бы, чтобы то, что она только что сказала, не было правдой. Парни из Бунт-Хауса не любят появляться на городских вечеринках. Дэшила там не будет, а значит, и Пакса тоже. Я упрямо отказываюсь признавать свою влюбленность в Ловетта, но Пресли не похожа на меня. Она не связана теми же правилами и прямолинейна. Поэтому, когда восемнадцать месяцев назад та объявила, что влюблена в Пакса, стоя перед «Прачечной самообслуживания и игровым залом Гилбертсона», я поверила ей без вопросов. Стоит Пресли остановиться на чем-то или на ком-то, это все. Конец. Она будет верна этому человеку до конца времен, независимо от того, будут ли ее чувства взаимны или нет. Пресли влюблена в Пакса Дэвиса уже почти два года, и я никак не могу понять почему. Парень явно нуждается в лоботомии. — Если ты так уверена, что никого из них там не будет, тогда почему на тебе это платье? — спрашиваю я. Это платье. Оно напоминает мне космос — темно-синее, пронизанное тонкими серебряными нитями, похожими на падающие звезды. Прес бросает взгляд на очень тесное, ультракороткое платье, в которое та влезла полчаса назад, и снова краснеет. Полгода назад она подслушала, как Пакс говорил кому-то в столовой, что его любимый цвет — королевский синий. С тех пор Пресли надевает это платье на «ключевые», по ее мнению, вечеринки и светские рауты в надежде, что Пакс увидит ее в этом клочке синей материи и упадет ниц перед ней. До сих пор парень отсутствовал на всех вышеупомянутых мероприятиях. — Это моя обычная униформа для вечеринок. Тусовочные доспехи. Я так часто носила его, что теперь не могу выбрать ничего другого, — говорит она. Окидываю взглядом ее высокую стройную фигуру. Девушка классически красива, с царственным взглядом. Чистое безумие, что Пакс до сих пор ее не заметил. Я никогда не пыталась одеться так, чтобы привлечь внимание Дэша. Какой в этом смысл? Я слышу в голове грубый голос Олдермена, который твердым тоном повторяет правило номер три, как всегда делает, когда звонит: «Никаких парней. Повторяю, абсолютно НИКАКИХ парней. Никаких свиданий и влюбленностей. Ни в коем случае. Я серьезно, малышка. НИКАКИХ ПАРНЕЙ!» Я не должна фантазировать о Дэшиле Ловетте. Не должна даже думать о его имени. Но беда в том, что о Дэше невероятно трудно не думать. Он светловолосый, кареглазый ученик частной американской школы и, черт возьми, выходец из знати. Английской знати. Такого рода знати, как в книгах «Гордость и предубеждение» и «Разум и чувства». Даже если бы я не жила по правилам Олдермена, не имело бы значения, что на мне надето. Я могла бы одеться в самый тесный, нелепый наряд, одобренный Джейн Остин, и это все равно не имело бы значения. Потому что все равно была бы недостойна и оставалась не замеченной. Дэш доказал это на днях, когда посмотрел на меня так, словно никогда не видел, ни разу за всю свою избалованную жизнь. Надменный ублюдок. Гнев разъедает меня изнутри и, как всегда, подстегивает. Стиснув зубы, я указываю подбородком на платье Пресли. — Сними его, Прес. Мы не будем разряжаться. Наденем то, что хотим, и к черту этих парней. — Не могу поверить, что позволила тебе уговорить меня. Вечеринка проходит на окраине Маунтин-Лейкс. В большом фермерском доме, расположенном на участке земли к югу от самого Верхнего Горного озера. Никогда не бывпла здесь раньше, но многие другие ученики Вульф-Холла были. Я всегда была слишком занята, придерживаясь правил Олдермена, чтобы дать волю чувствам. Вечеринки всегда были под запретом. Но в последнее время я чувствую себя так, будто мне не хватает воздуха. Но делаю все, что просит Олдермен. Опускаю голову. Не задаю вопросов. Много работаю. Не отклоняюсь от плана, который мы так тщательно разработали вместе, прежде чем начала учебу в академии. Я сделала себя маленькой, хотя все внутри меня кричит, чтобы стать кем-то БОЛЬШИМ! И вот сегодня вечером, только на одну ночь, я решила, что могу сделать что-то для себя. Просто вечеринка. Это не значит, что я приму кучу наркотиков, а потом меня непременно арестуют. Олдермен сказал бы, что нет такой вещи, как «просто вечеринка». Он придумал бы миллион причин, почему я должна остаться в академии и запереться в своей комнате с моим маленьким телескопом. Но знаете, что? Олдермена здесь нет. Он вернулся в Сиэтл и занимается тем, чем занимается в своем темном кабинете. Это я застряла здесь, в Нью-Гэмпшире, так что тот может отвалить. Туман цепляется за наше дыхание, пока мы направляемся к источнику света и звуков, вырывающихся из дома. Справа от нас во дворе бушует костер, ярко-оранжевые языки пламени вздымаются в ночное небо. Люди кричат, разбегаясь от усиливающегося огня, но не я и Прес. Мы целенаправленно идем на кухню этой богом забытой дыры. Там можно найти выпивку. — Она фиолетовая. И большая, — хнычет Пресли, когда мы подходим ко входу в дом. — Черт, это была ошибка. Я останавливаюсь, кладу руку на дверную ручку и спокойно смотрю на подругу. — Ошибка? Эта пачка из твоего гардероба. Ты ее ненавидишь? — Ну... нет? — Думаешь, она отвратительная или что-то в этом роде? — Нет, — произносит подруга на этот раз чуть увереннее. — Думаю, что она потрясающая. Я просто... ну, другие люди подумают, что это странно. Я отпускаю дверную ручку и повернувшись к ней лицом, кладу руки ей на плечи. — Слушай сюда. Скажу это только один раз. — Я прочищаю горло для большей убедительности. — Кому… Какое… Дело… Что… Думают… Другие… Люди? — Я говорю вполне серьезно. Это не просто какая-то ерунда, призванная заставить ее почувствовать себя лучше. Мне все равно, что обо мне думают. Каждый человек, которого я встречаю на улице, в коридоре или в классе, думает обо мне в том объеме и в течение времени, которое требуется для того, чтобы билось здоровое сердце. Они будут думать все, что им вздумается. Именно так люди и поступают. Олдермен предпочел бы, чтобы я следовала его примеру. Его политика — как и политика всех неравнодушных родителей — заключается в том, что он хочет, чтобы я подчинялась. Летала под радаром. Но опрятные маленькие кардиганы и синие джинсы — не лучшая броня для меня. Я пыталась носить это дерьмо, но это не помогло. Попыталась выпрямить волосы и укротить их, чтобы они не были такими дикими. Носила вещи, которые будущие студентки Йеля и Гарварда могли бы надеть на собеседования в колледже, и единственное, чего добилась — почувствовала себя неловко. Поэтому теперь я ношу то, что, черт возьми, мне хочется носить. Пресли, с другой стороны, не так уж невосприимчива к чужим суждениям. — Да кому какое дело, если люди посчитают это странным? На мне ярко-желтый вельветовый комбинезон. Наши наряды не могли бы не сочетаться сильнее, даже если бы мы попытались. Ну и что? Мы пришли повеселиться на вечеринке. Давай сделаем это, и к черту все, что думают другие. Пресли выдыхает, затем поднимает голову. — Ты права. К черту то, что думают другие. ГЛАВА 3 КЭРРИ ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД Я маленькая для одиннадцати лет, и это его бесит. — И что? — Он бьет меня головой о грязный матрас. — А? У тебя уже пошла кровь? Отвечай на гребаный вопрос!