Он знает, почему подсознательно ждет какой-то подставы. Не всякие нервы справятся с тем, что происходило в Джакарте в течение последней недели, — и нервы Кирихары, если честно, на последнем издыхании. Сейчас любой резкий звук действует на его нейроны, как хренова дефибрилляция, — разряд тока прямо в спинной мозг. Кирихаре это не нравится. Нервничать — не нравится. Опасаться пуль в спину — не нравится. Быть в постоянной опасности — не нравится. В общем-то, в Джакарте ему ничего не нравится. Неудачный вышел уик-энд. Толпа вокруг — иностранцы, местные, прилетевшие, улетающие, группы туристов, персонал аэропорта, грузчики, работники дьюти-фри и местных кафе — поглощает его. Кто обратит внимание на высокого парня в джинсах, кепке и серой ветровке с наброшенным поверх капюшоном и спортивной сумкой в руках? Да, лицо в синяках, да, губы разбиты, но застегнутая до подбородка ветровка должна помочь скрыть хоть что-то. Он даже очки снял. Пришлось достать из кошелька линзы, которые он всегда ненавидел и просто носил с собой на непредвиденный случай. Сейчас чем незаметнее, тем лучше. А то, судя по тому, как легко каждый раз его отслеживает Эйдан Рид, Кирихаре стоит тщательнее задумываться о своих навыках избегания слежки. Конечно, может быть, это какое-то криминальное охотничье чутье… А может, сильнейшее желание его, Кирихару, убить делает из Рида охотника… но в любом случае лучше надеть линзы, чем очки. Вспоминая гонку посреди свадебного кутежа, Кирихара вздрагивает и ускоряет шаг. Заставить себя не думать он даже не пытается: пробовал, потом еще раз пробовал — и так до посинения. Привычный метод «если игнорируешь — оно не существует» в этой ситуации не работает. Не с этим человеком. Не в этом городе. Так что Кирихара думает — и то, о чем он думает, ему не нравится тоже. Если говорить о вещах, которые здесь бесят, то нужно начать с себя. Никто здесь не выводит его из себя больше, чем он сам. До зубовного скрежета, до желания себе же вмазать — и это учитывая, что к любому физическому насилию Кирихара относится с ярым нежеланием в нем участвовать. Ну кто его просил быть добровольцем в операции с Хамайма-Тауэр? Как он вообще повелся на эту идиотскую провокацию и дал затащить себя на семидесятый этаж, полный людей с оружием? Как можно быть, черт возьми, таким недальновидным дураком — как, как, как?! Тогда у него не было времени думать об этом: нужно было бежать быстрее и не поймать пулю в темноте. Сейчас, оглядываясь назад, Кирихара не понимает. Он помнит насмешливый взгляд, помнит снисходительную ухмылку, помнит игривое пренебрежение, помнит накатившее волной желание показывать и доказывать. От этих воспоминаний становится стыдно. Что он, стрелявший только из учебного оружия, собрался доказывать? Кому? Зачем? Он сунулся в абсолютно бесполезную, зато смертельно опасную акцию, и ведь он-то знал, что даже если в сейфе Басира и лежат оттиски, то они никак не могут быть настоящими. Потому что настоящие — в сумке, висящей на его плече. — Индонезийские сувениры! Самые низкие цены! — расхаживает с листовками мальчишка у правой стены огромного терминала. Он сует глянцевый листок Кирихаре, и тот машинально хватает его, а спустя мгновение комкает жесткую бумагу в руке. Самое ужасное, что ответы он прекрасно знает. И что, и кому, и даже зачем. — Извините, — чуть не врезавшись в кого-то, бормочет Кирихара и делает шаг в сторону не останавливаясь. И его не смущало бы, если бы это смятение было вызвано лишь желанием Рида его прикончить. Кирихара не планировал уходить из жизни так быстро и — господи упаси — здесь, на этом проклятом острове. Перспектива быть застреленным его не прельщала, спасибо, он как-нибудь обойдется без экстремального туризма. И тем не менее — речь шла не только об этом. И тем не менее — его здравомыслие делилось на два, когда рядом оказывался Эйдан Рид. Сердце заходилось где-то в горле, внутри все стягивалось в тугую пружину, в голове клубилось, заглушая голос разума. И действовать приходилось так, как Кирихара никогда не делал и не привык. И чтобы поспеть, приходилось действовать так, как Кирихара не привык. На чистых инстинктах. И его натуру, логическую, рациональную, привыкшую к движению по оптимальной траектории из пункта А в пункт Б, это пугало до оторопи. В этом сумасшедшем городе он, похоже, и сам начинает сходить с у… И именно в этот момент раздается выстрел. * * * — Ослушался приказа. О, да ладно! — Угнал мою машину. Не угнал, а одолжил. — Потерял пацана. Ну хорошо, косяки случаются, с кем не бывает? — Вытряс душу из моих людей! Большое дело! — Поцарапал мою машину. Так, а это уже занудство. — И все это — не успело пройти и суток, как мы стрелялись с Картелем! Вот объясни мне, просто объясни. — Салим отчаянно растопыривает ладонь и трясет рукой. — Как все это приходит тебе в голову? Чем ты думаешь, когда творишь херню? Доктор — престарелая пакистанка, у которой он уже побывал давно, когда выбрался из плена, и недавно, когда ему прострелили руку, — смотрит на них скептически и качает головой. Ее помощница, молодая хорошенькая индонезийка, кружится юлой по просторному помещению, принося то полотенце, то бинты, то щипцы: швы на плече ожидаемо разошлись. Рид ей подмигивает — благо ни один глаз пока не заплыл, — и та заливается краской. — Не игнорируй меня! — Салим с силой пинает его по ноге. — Ай! Да ты обалдел! — вскидывает ногу Рид, прижимая к себе колено, и от этого ребра возмущенно начинают ныть. — Бл-и-и-ин… Док, выведите его отсюда! Он мешает моему выздоровлению! — Ты взял без спросу мою тачку, а я еще и обалдел? — Я жертва! Жерт-ва! Хватит на меня кричать! — Не делай такой щенячий вид, ты не Боргес, у тебя не прокатит! — Да какой из тебя священник, когда у тебя сердца нет! — Какой из тебя человек разумный, когда у тебя нет мозгов! — Я вас сейчас обоих выведу, — спокойно замечает доктор, накидывая на Рида со спины платок. Старый, в котором он должен был бережно носить руку, слетел где-то в толпе, пока он гнался за Кирихарой. Старушка обходит Рида и сгибает — он морщится — его локоть, устраивая тот в повязке. — У меня есть мозги, — после заминки отвечает он, следя за врачебными манипуляциями. — И не надо нас выгонять, тетушка. — Он улыбается ей самой очаровательной из своих улыбок. На пакистанку не действует. — Мы сами уйдем. Та кивает, доставая из стеклянных ящиков комода маленький тюбик, выдавливает себе на руку прозрачный гель и аккуратно, сухими пальцами принимается втирать ему в щеку. — Конечно, уйдете, — говорит. — Насовсем у меня остаются только те, кто никуда больше не уйдет. Как ты умудрился снова открыть рану на лице, мальчик? — Ты дважды огреб от пацана, который даже стрелять толком не умеет, — добавляет Салим тоном, которым обычно ставят неутешительный диагноз. — Непохоже на человека с мозгами. — А ты, священник, чуть не сломал гипс о своего послушника, — замечает доктор. Рид переводит взгляд «ну-ка, ну-ка» на тут же захлопнувшего рот Салима. — Да так, что почти получил еще один перелом. Смотри в глаза, Салим. Смотри прямо в глаза и понимай, сколько шуточек на этот счет тебя ждет, наш ты человек с мозгами. — Ты, белый, — доктор пихает ему в руку тюбик. — Мажь каждые два часа, иначе останется шрам. А теперь идите. — Она машет рукой в сторону двери. Рид поправляет повязку на руке, благодарит и встает. Девочка-ассистентка звонко спрашивает, заинтересованно и смущенно стреляя в него глазами: — Вам вызвать машину? — Спасибо, мы дойдем пешком, — вежливо отказывает Салим и подталкивает Рида к выходу. Рид хохочет, стоит им только оказаться на улице: — Ты что, побил Андрея гипсом? Салим мрачнеет и не отвечает, только достает сигарету и закуривает. На нем разрезанная с одной стороны футболка и мешковатые штаны размера на три больше, но подвернутые и крепко затянутые ремнем. Его загипсованная рука тоже подвязана, и со стороны они смотрятся теперь как два Одноруких Джо: у Рида — левая, у Салима — правая. Дым прикуренной сигареты попадает Риду в нос, и он чихает, потом стонет: лицо его не в том состоянии, чтобы выдерживать такие мышечные нагрузки. — Значит, копы, — вздыхает Салим. — Угу, — глубокомысленно — и устало — соглашается Рид. Все, что он мог сообщить, уже сообщил, пока его снова зашивали. Они медленно — в основном из-за Рида — идут вдоль узкой улицы с двухэтажными темно-синими домами с традиционной для Джакарты красной черепицей. В основном гости между улицами тут передвигаются на машинах, но иногда прогуляться пешком оказывается хорошей идеей. Район небольшой, здесь все на расстоянии пяти минут ходьбы. — Слушай, объясни мне, — задумчиво говорит Салим. Рид слышит: ссора осталась в прошлом. — Я тебя знаю сколько, лет десять? — Четырнадцать, эй, — оскорбляется Рид.