— Хорошо. Не хочешь со мной. Просто вернись в город! Нельзя же посидеть всю жизнь в лесу! Это идиотизм! Я не дебил! Я услышал тебя! Но мы ведь взрослые люди! Мы можем просто общаться! Я ведь не чужой тебе. Не враг, в конце концов… — Я не говорила, что ты враг. Я вернусь. Не переживай. В субботу. Я вернусь. Но не думаю, что нам нужно с тобой общаться. — Я заберу тебя. В субботу. — Не надо. Это уже лишнее. — У меня совсем не осталось шансов? Спросил он, обернувшись. Она дернула плечами. — Шансы есть всегда. Но не в этом случае. Но Астахов вновь мысленно перевернул всё с ног на голову. Сел за руль. И ехал медленно. Свернул на поселковую дорогу. Притормозил. Там вдали чернела темная туча. Близилась гроза. Внимательно смотрел на небо. Слова девушки, одно за другим кружились в голове. И никак не укладывались. Он мог понять всё. И обиду. И злобу. Но никак не мог принять того, что она ничего к нему не испытывает. Это просто не укладывалось в его голове. В его реальности. Он был настолько твердолобо уверен в обратном. Ведь все факты указывали на это. Она хотела жить с ним. Но ушла к Сокольскому, не выдержав низкого шантажа последнего. И всё ради него. И в конце концов (самый весомый аргумент) она страстно хотела его. Астахов не понимал, какие ещё нужны доказательства ее чувств. К слову, о своих чувствах он почему-то не задумывался совсем. Безусловно, она влекла его. Потому что была отличной от других его пассий. И главным отличием было то, что она не бегала за ним, и не боготворила. И он осмысливал, переосмысливал каждое ее слово. Ее выражение лица. И та дистанция, которой она придерживалась. В этот момент он заметил знакомую машину, которая медленно проехала в сторону одинокого дома в лесу. Ревность, как выстрел. Сам не ожидал от себя. Всё повылетало из головы. И это захлестывающее чувство соперничества. Боролся с собой, пытаясь обуздать жгучие эмоции. И злился. Злился. На себя. На ситуацию. Но всё-таки развернулся и последовал обратно. Бросил машину. И короткими перебежками, за деревьями направился к даче Громова. Замер в кустах, как партизан, прямо напротив двора и открытых ворот. Ему всё было видно, как на ладони и достаточно близко. Правда, слышно лишь отдельные звуки. Шум деревьев играл против него. На секунду стало стыдно за своё глупое положение. Но ревность взяла верх. И он оставался в своём укрытии. Тем временем Сокольский уже был во дворе, оставив машину чуть подальше за воротами. Он сомневался, волновался. И мысленно был готов уже ко всему. Анна увидела его в окно, и трусливо отпрянула назад. Схватилась за виски, а потом закрыла лицо ладонями. Она поражалась, уже далеко не в первый раз, как они умудрялись делать это? Как? Каким образом? Не общаясь. Почти не пересекаясь, они появлялись в ее жизни практически одновременно! Это раздражало, пугало и не имело логичного объяснения. И теперь спустя столько времени… или никого, или опять оба. Понимала, что нужно выйти. И если с Максимом она решилась и шагнула к нему навстречу. То сейчас вдруг от решимости не осталось и следа. Лишь детская трусость. Мысленно посчитала до десяти. И обратно. Быстрая дыхательная гимнастика. Посмотрела на себя в зеркало. Надела маску ледяного спокойствия и безразличия и вышла на крыльцо. Астахов же сгорал от нетерпения. Так что почти подпрыгивал на месте, будто стоял на раскаленных углях. Девушка появилась бесшумно. И Александр остолбенел. Он просто смотрел на неё, не моргая. Такую удивительно близкую, родную. И в то же время запредельно далекую. Отчего-то сейчас в памяти всплыла их самая первая встреча. Открыл рот, чтобы заговорить. Но слова, как тараканы разбежались сами собой, вышло лишь невнятное мычание. Закрыл глаза, стыдясь собственного состояния. Анна продолжала молчать. Ей так было легче. А сердце ее колотилось с такой силой, что казалось, разорвет грудную клетку. От волнения не знала, куда деться. И поэтому боялась шевельнуться, чтобы себя не выдать. — Я понимаю… — Заговорил он, не узнавая свой голос. — Что не должен… что не имею права сюда приезжать… но… Черт! Как же это сложно… Я просто… Мне важно понимать, что у тебя все нормально… Я уеду сейчас. Ты просто прости… Прости за всё. Боже мой. Закрыл он лицо руками, понимая, что несет всякую чушь. Но более связного не получалось. Слишком много эмоций, чересчур много чувств. Аня видела всё это. Видела, насколько ему тяжело. Никогда не замечала, что знает его настолько хорошо. Вернее, не задумывалась об этом. И чем дольше продолжалась эта встреча, тем острее она понимала, что не может себя контролировать. — Как ты? Спросила она. И голос ее заставил мужчину вздрогнуть. Так, словно он увидел призрака. Хотя это практически так и было. Она казалась сном. Сколько прошло времени? Он толком не слышал ее голоса, не видел ее лица. Как долго этот кошмар продолжался? Он был мёртв всё это время. И сейчас от каждого звука, взгляда прошибало электрическим разрядом. — Я?.. Нормально. Как тень себя самого. Живу. И в тоже время нет. Ты сможешь меня, когда-нибудь простить?.. За то, что не уберег, не смог спасти, за всё, что я сделал… Их взгляды встретились. Ноги у неё так предательски подкосились. Она старалась унять свои губы, которые невольно дрожали от избытка нахлынувших чувств. Всё летело в тартарары. Только это она понимала. — Я не злюсь… Я злилась. Да, я очень злилась. Мне даже, казалось, что ненавижу… Это в прошлом. Всё где-то там… далеко позади. Мой тебе совет, оставь всё это тоже в прошлом. И не возвращайся никогда. Есть вещи, о которых не нужно вспоминать. И я не злюсь на тебя. Мне тоже есть за, что просить прощения. Я рада, что ты приехал. И что у тебя всё нормально… Теперь каждое слово давалось с трудом. Голос подводил. И глаза… Ее глаза. В них отражалось все, что она чувствовала. Повисло тяжелое молчание. Александр понимал, что должен уйти. Но искал предлог, чтобы задержаться, еще хотя бы на пару минут. Чтобы просто посмотреть на нее, ни о чем большем он уже не мечтал. Аня же не могла толком вдохнуть, практически задыхаясь. Она видела, что он собирается уходить. И становилось дурно. Как хотелось его задержать. Но от невозможности выразить своих истинных эмоций, она лишь хлопала ресницами. — Я поеду… С огромным трудом выдавил он из себя эти враждебные неподходящие слова. Сердце девушки провалилось куда-то в пятки. Вдалеке раздавались первые приглушенные раскаты грома. Сокольский на негнущихся ногах повернулся. Это было настоящей пыткой. — Постой… Прошептала она. Едва расслышал это, а голова кружилась. Адреналин вбрасывался в кровь. Сбежала вниз по ступеням. Голову обносило. Не слышала ничего вокруг. Она кинулась к нему, просто по воздуху, не касаясь земли ногами. Он раскинул руки, забыв, как дышать. До конца, не веря в происходящее. Прильнула к нему всем телом, спрятав лицо. Мелкая дрожь до мурашек. Он такой близкий, такой дорогой сердцу. Немыслимо было это ощущение внутри тела. Это было настоящим. Ради этого стоило жить. Заключил ее лицо в свои ладони, и целовал, целовал. До дурноты было страшно упустить хотя бы миг. Потерять эти драгоценные мгновения. — Родная моя… девочка моя… дорогая… любимая… я не могу поверить в это… Шептал он, осыпая ее горячими поцелуями. — Я не могу без тебя… Ответит она, понимая, что вот-вот лишится чувств. Это было слишком сильно. Он подхватил на руки, когда она обмякла. Астахов тем временем не верил своим глазам. Его мозг, его мир были разорваны раз и навсегда. От обиды, ревностной злобы ветки захрустели в его в руках. Испугавшись, постыдного разоблачения, он бросился прочь, не разбирая дороги, будто за ним гнались. Ветки больно хлестали по лицу, под ногами хруст. Он нёсся, как медведь сквозь чащу. Машина со свистом сорвалась с места. Педаль в пол. Он мчал без остановки. И искренне не мог понять, почему она выбрала не его? Почему Сокольский? Чем он лучше? Что есть у него? Мозг походил на раскалённый котелок. Это был крах. Крах его тщательно выстроенного мира. Он не мог и не хотел признать, что потерпел поражение. Но это было именно так. Был проигран не просто бой. Война была полностью окончена. Александр занес ее в дом. От волнения у самого заплетались ноги. Обвила руками его шею. И целовала. Так необыкновенно нежно. Он был одурманен своей любовью. Счастье накрывало их. Не могли оторваться друг от друга. Боясь растерять хоть каплю. Гроза в ту ночь была ужасающе-прекрасной. Со шквалистым ветром. Молнии пронзали чёрное небо. А гром оглушал и звенел на бокалах. Буря столетия. Ломались ветки, деревья. Огромные потоки дождевой воды. Град. Астахов сидел в машине, уронив голову на руль. Он пил. Пил. И жалел себя. Не замечая ничего вокруг. Погода вторила его надуманной боли, отражая его сознание. Сокольский изучал возлюбленную, лежавшую на его обнаженной груди. Шрам на лице, тонюсенький, как ниточка. Он скользил пальцами по огромным, безобразным, неровным шрамам, исполосовавшим ее красивую спину. Большой шрам от перенесенной операции. И наконец, круглые следы на кистях. Как ему хотелось бы забрать всю эту боль. Он молчал. Она чувствовала каждую его мысль. Ей не хотелось говорить о трагедии. Шрамы были лишь немым напоминанием. Он заметил, как она напряглась. — Я хочу спросить? Она подняла на него свой взгляд. — Ты выйдешь за меня? — Мне кажется, это плохая идея… Вспомни, чем всё закончилось в первый раз. Она глубоко вздохнула, но постаралась улыбнуться. — Я люблю Вас, господин Губернатор… — Ты даже не можешь себе представить, как сильно я люблю тебя! Давай поедем домой. Прямо сейчас. В этот момент гром бабахнул так, что показалось, крыша дачи подпрыгнула. — Поедем. Только не сейчас. Приезжай за мной в субботу. Ближе к полудню. И поедем домой. Вместе. Ты и я. — Почему в субботу?.. Ань, я не оставлю тебя… здесь… это подобно казни… нет, нет, нет… — Всего один день. Одна пятница. И мы всегда и вечно будем вместе. Я прошу тебя. Это важно. Дай мне эти последние часы. Я не убегу. Не переживай. — Тебе легко говорить… не переживай… не убежишь… — Знаешь, что я поняла. Я умру без тебя. Мне надо было это давно понять… Я даже не думала, что любовь она такая… Я… была так слепа… — Прости… Прости меня за всё… — Прошептал он, снова осыпая ее поцелуями. — Я так тебя люблю… Она смотрела ему в лицо, сходя с ума от любви и счастья. Это было так откровенно. И столь же прекрасно. Видела, как он изменился. Новые морщинки расползались лучиками от его уставших глаз. На его лице отпечатались страдания. Лишь глаза, такие родные, наполненные любовью до самых краев. От этого по телу побежали колкие мурашки. Как же она жалела о своих ошибках. Сейчас совершенно не понимая. Как можно сравнивать легкое влечение с таким огромным, горячим чувством? Оно, как раскалённый шар полыхало в самом сердце и растекалось по всему телу. Она любила. Любила по-настоящему. Сильно. До одури и дрожи в коленках. У людей это называется бабочки в животе… У неё же это были яркие, огненные бабочки, неимоверных размеров. Уткнулась в его грудь под очередной раскат грома. На его шее цепочка с крестом. И только сейчас она обратила внимание, что ещё на цепочке висит ее кольцо. Вопросительно посмотрела на мужчину. Он улыбнулся влюблёнными глазами. — Оно всегда было со мной. Ответил он. Анна дрожащими пальцами сняла его. Надела. Было ей немного велико. Легко поцеловала мужскую руку. И грустно вздохнула. Как мучительно долго она шла к себе. Не нужно было ничего. Лишь одно желание, остаться с ним навек в этом вечере. Сокольский не мог уснуть. Слушал тихое дыхание рядом. С трудом сдерживал непреодолимое желание целовать и целовать ее. Боялся нарушить хрупкий сон. Утром всё же постарался бунтовать. И признаться, Аня и сама задумывалась уехать с ним. Появилась непонятная тревога. Она так боялась его потерять. Но всё же осталась при своём. Провожала его. У машины он целовал ее так крепко, все еще не веря своему счастью. И не хотел выпускать ее из своих объятий. Ехал в город, улыбаясь. Просто счастливо улыбаясь. Он не мог сдержать своего счастья, он излучал его, озаряя всё вокруг. Его потрясывало от избытка эмоций. Мила, сдерживая довольную улыбку, постаралась сделать вид, что ничего не происходит. Сокольский подхватил ее и прокружил. Сотрудники удивлённо переглядывались. Потом вошёл в свой кабинет, пританцовывая. И ему, в кои-то веки, было наплевать на то, что о нем подумают. Пятница пролетала стремительно. Он даже не заметил, как день подошел к концу. Телефонные звонки, обыкновенная суета. Вечером впервые вернулся в их квартиру. И прошел по ней. Было немного некомфортно, это было связано с последними случившимися здесь событиями. Остался здесь ночевать. Но уже твёрдо решил, что квартиру нужно поменять. Новая жизнь с чистого листа. Астахов же был раздавлен. Пятница для него не была такой радужной. Мрачнее тучи. Не разговаривал ни с кем. Только сейчас он смог переварить всю информацию. Но, к несчастью, принимать это, как должное, он и не собирался. Всерьёз раздумывал о том, что можно сделать, чтобы все-таки разрушить этот ненавистный союз. Он уже не хотел, чтобы она принадлежала ему, была его… Лишь бы не с Сокольским. Пусть не достанется никому. Только об этом он думал. Твёрдо решил, что поедет туда завтра, чем бы это не закончилось. Суббота. Для каждого своя. Александр бегал по квартире, как заведенный, причём сам не знал, почему… Просто волновался. Громов был спокойно счастлив. Попил кофе. И был готов к поездке. Максим же ломал пальцы от нервного напряжения. Бессонная ночь. Сигареты. И непрекращающийся поток мыслей. И дорога у всех была одна. Настроение разное. Это был день, когда все точки над “i” были расставлены. Сокольский не мог не улыбаться. Эта щенячья радость захлестывала его. Всего несколько часов и они вновь будут только вдвоем. А остальное не имело значения. Выбирал одежду. Потом раздумывал о цветах. В своей волнительной суете ничего не замечал. Звук его телефона был убавлен с вечера. Все «нужные» люди знали, что сегодня его беспокоить бессмысленно. Смотрел на себя в зеркало и поймал на мысли, что собирается, как на свадьбу. Скорчил сам себе гримасу. И вышел в подъезд, не было больше сил откладывать поездку, выжидать время. Удивительно долгой сегодня была дорога за город. Заговор. Все светофоры на пути красные. Пробка на выезде. Нервничал. Невольно. Постоянно смотрел на часы. И бубнил себе под нос ругательства. Громов приехал первым. Хотя они все приехали с разницей в пару-тройку минут. Плюс, минус. Ворота были закрыты. Захар поздоровался со всеми. Александр был просто бессовестно счастлив. Эта волна сбивала с ног, всех присутствующих. И даже мрачное лицо Астахова, как и его присутствие здесь, не могли омрачить настроения Губернатора. Он теперь не боялся ни конкуренции, не обид прошлого. Он был выше всего этого. Ведь она любила Его, именно его, а не кого-то другого. Адвокат ненавидел соперника всей душой, до мозга костей. Его потрясывало от этой довольной физиономии. Но он дал себе слово держать себя в руках. Громов в очередной раз поразится твердолобости Максима. Хотя и держал нейтралитет. Ему было невыносимо сложно. Но он старался. Открыл ворота. Тихий двор. И у каждого своё настроение. Вошли в дом. Их встретила оглушающая тишина. И нет ни единой мысли. Громов прошёл в кухню. Астахов остался в коридоре, в прихожей. Он был не готов ни к чему. Вернее, оказался не готов. Александр оглядывался вокруг. Он искал ее. Ее одну. Он вошёл в зал. И снова тишина. Она спала на том же диване, где они были вдвоём позапрошлой ночью. Улыбнулся. И тихонечко подошёл к ней. Ему так не хотелось потревожить ее сон. Пелена невесомой любви застилала его глаза. Астахов тихонечко решился пройти в зал, и оставался в дверях. Тишина вдруг показалась ему настолько странной. И от этого ощущения вдруг неожиданный страх коснулся его мыслей. Сокольский мягко коснулся ее плеча. По всему телу бежали волнительные мурашки. Но ответа не последовало. — Родная моя… Прошептал мужчина, вновь едва касаясь ее плеча. В этот момент не было ответа. И Александр обернулся на Максима, в их глазах недоумение. Сел на край дивана, и повернул ее к себе, укладывая на спину. Он что-то шептал. Но ее глаза были по-прежнему закрыты. Девушка ни на что не реагировала. Максим сглотнул накопившуюся слюну. И теперь с неподдельным ужасом смотрел на соперника. Губернатор всё настойчивее старался разбудить её. Его шепот переходил в отчаянный крик, в надежде достучаться до неё. Громов остолбенел. Тело ее вторило движениям Сокольского. Он старался привести ее в чувство. А ужас уже охватывал, накрывая с головой. Вызывал панику. — Скорую… Скорую… Кричал Сокольский не своим голосом. В глазах беспомощное отчаяние. Максим трясущимися руками набирал 112. Громов подошел к дивану. С трудом оттащил Сокольского, который трясся всем телом, твердя одно и тоже, не прекращая, как заклинившая пластинка. Прижал пальцы к шее девушки, чтобы нащупать пульс. Ему едва удавалось сохранять самообладание. Прикоснувшись к своей гостье, он опустил голову, не веря в происходящее. — Ну, что ты стоишь?!!! Сделай же что-нибудь!!!! — Кричал Александр, оглушая сам себя. Он бросился к возлюбленной, отталкивая Захара. Искусственное дыхание. Непрямой массаж сердца. Он никогда этого не делал. Руки и ноги не слушались. И крик его нечеловеческий. Громов растерялся. И пару минут стоял в полнейшем ступоре. Он смотрел на действия Сокольского. Потом на побелевшего Максима. И вновь на Сокольского. Он понимал, что всё бессмысленно. И не имеет уже никакого значения. Прикоснувшись к ней на те жалкие доли секунды… Кожа ее была уже холодной. К их приезду Анна уже была мертва. С этим ничего нельзя было сделать. От осознания реальности становилось дурно до тошноты. Собрал остатки самообладания в кулак. И постарался оттащить мужчину от тела. Сокольский кричал, вырывался. Громов с трудом оттащил его, и держал в своих руках. — Всё! Слышишь всё! Саш! Всё! Поздно! Слишком поздно! Она умерла… И эти слова, как приговор. Сокольский закричал во весь голос, что было сил. Он не хотел. Не мог в это поверить. Хотя и сам уже догадывался об этом. И он кричал не своим голосом. Потом обмяк, перестав сопротивляться и медленно осел на колени. Его лицо красное, глаза, наполненные солеными слезами. И одна мысль: почему… Астахов сполз по косяку и сидел на полу, уронив тяжелую голову на руки. Громов стоял и чувствовал, как сильно дрожат его руки. И огромный ком подкатывал к горлу, не давая дышать. Она лежала в его доме с распластанными руками, с головою, повернутой в бок. Мертвецки-белая кожа, еще не успевшая приобрести синюшный оттенок. Мертва… И от одного слова было так чертовски больно. Невыносима была даже мысль. И он смотрел на ее неподвижное тело, и не понимал, что могло произойти… Сокольский уже тихо всхлипывал, захлебываясь болью. Мужчины подняли его с пола, и вывели на крыльцо на воздух. И теперь сидели втроём на ступеньках, поглощённые ужасом, болью утраты. Вызвали и скорую, и полицейских. Оставалось лишь ждать. Этого не ожидал никто. Александр схватился за разрывающиеся виски. С губ его сорвался протяжный звериный вой. Боль уничтожала его, выжигая всё тело адским огнём. Мозг отказывался верить. С трудом поднялся, с одним желанием. Рванулся вновь к ней. К ее одинокому бездыханному телу. Громов и Астахов держали его. И он был готов драться, кусаться. Потом вновь ослаб. И обреченно сел на место, разразившийся немыми рыданиями. Что чувствовал Максим? К стыду, было отчасти легче. Но он не желал ей смерти никогда. Ни тогда, ни сейчас. Не при каких обстоятельствах. Этот прощальный пинок судьбы был неожиданным. Худший вариант сценария. Громов поднялся. Закрыл ладонью рот. Не было сил держать всю эту боль внутри. На ватных ногах вернулся в комнату. Сдержал подавленный стон, вновь посмотрев на тело. Невольно отвернулся к окну. На столике у окна, в идеальном порядке, на гладкой, отполированной до блеска поверхности лежал совершенно одинокий листок, прижатый шариковой ручкой. Захар подошел, чтобы рассмотреть поближе. Его влекло именно туда. А на белом листочке бумаги, черным по белому два слова: слишком поздно. Мужчина почувствовал, как внутри что-то оборвалось. И теперь стало нестерпимо больно. Этот кошмар не прекращался. Казалось, что легкие с силой кто-то сжимал, не давая дышать. Боль тупая, безжалостная. Хватаясь за стены, вышел на улицу. Максим поднял голову. — Она сама… Сама… Сама… Тихим эхом повторял Громов. И не хотел в это верить. — Она…. Покончила… С… Собой?.. Астахов округлил и без того выпученные глаза. И подбородок его заходил ходуном. — Там записка… На столе… Предсмертная… Захар подавился этими ядовитыми словами, в этот момент отравляющими его мозг. Максим отрицательно замотал головой. И вновь схватился за виски. Это было слишком. Сокольский все слышал. Это была вишенка на торте. Он больше не мог этого выносить. Душа его избитая, израненная разорвалась в клочья. И та боль, которую он испытывал… Моральная, физическая. Утрату нельзя описать словами, ее можно только прочувствовать. Она выжигала всё живое. В груди Громова пекло с такой силой. Он не мог больше сдерживать своих сильных мужских слез. Слез обиды, отчаяния и собственной беспомощности. Смерть унизительная, злобная… С ней невозможно было тягаться. Проигравшими были все. — Это мы ее довели… Тихо сказал Губернатор, не поднимая головы. И было неясно вопрос ли это, или утверждение. Никто не хотел думать об этом. Врачи констатировали смерть. Полицейские сразу отметили, что суицид. Следов насилия не было обнаружено. Тем более оставлена записка. Снотворное. Всё было шито белыми нитками. Врачи тоже держались версии суицида. Конечно, более точно, только после вскрытия. Сокольский прошёл в комнату. Ему хотелось обнять ее. Одинокая мысль о том, что всё это ошибка. Злой розыгрыш. И она непременно сейчас откроет глаза, встанет. Эти мысли не давали покоя, и не казались какими-то странными и неуместными. Но его не подпустили к телу. Губы превратились в одну тоненькую полосочку. Она бездыханная, неподвижная. Так близко, и уже так безвозвратно далеко. Ноги не слушались, оступился. Упираясь в стол у окна. На нем, уже аккуратно упакована в файлик, лежала та самая записка. Два слова. Всего два слова. Александр перевёл опустошенный взгляд с возлюбленной на листок, и обратно. И так несколько раз. Потом посмотрел на Захара, который разговаривал с полицейским. Их взгляды встретились на доли секунды. И Громову не понравилось то, что он увидел в мужских глазах напротив. Сокольский вышел из дома. Максим трясущимися руками держал сигарету и курил, шумно выдыхая дым. Мужчина посмотрел на соперника глазами полными отчаяния и непонимания, и тихим шёпотом сказал: — Прости меня… Прости… Я не хотел, чтобы всё так закончилось… Прости…