— Ой, лышенько… Горе-то какое… — слышался женский плач. Мужчины переговаривались приглушенными голосами, и над всей площадью висело тяжелым грузом только одно слово, повторяющееся бесконечно: война, война… Война! Стоящая рядом с Зиной старая женщина в платочке закрыла ладонями лицо и завыла, глядя в бездонное небо: — Ой, горе-то какое… Боженька милосердный… что ж то будет, Господи… Горе-то какое… — Это катастрофа, — наперебой загомонила какие-то мужики, перебивая друг друга, — армия к войне не готова, нас всех перебьют… Немец придет… Зина не выдержала. Сжав кулаки, она крикнула прямо в лицо говорунам: — Отставить провокации! Молчать! Слышали, что сказал товарищ Молотов? Победа будет за нами! Не сметь тут… со своим упадническим настроением! Неожиданно ее поддержали. — Тю! Дамочка! Шо вы кричите так? Та мы того немца так погоним, шо у него пятки сверкать будут! Так получит! — засмеялся какой-то пожилой мужчина рядом. — Раскудахтались, как бабы! Ну война! Так выиграем мы эту войну! Всех гадов перебьем! — Еще и как! — раздались и другие голоса. — С нами точно немец не справится! Разобьем и по шее так накостыляем, шо не повадно будет! Подумаешь, война! Хипиш на постном масле! Та через месяц он у нас так драпать будет… Обернувшись, Зина неожиданно увидела тетю Валю, увидела ее глубокие, бездонные глаза очень мудрого и старого человека… — Тетя Валя! И вы? — Крестовская шагнула к ней. Покачав головой, тетя Валя смахнула слезу и слишком быстро как для ее дородной комплекции двинулась к дому. А люди на Соборной площади все продолжали говорить. Задыхаясь, прижимая руки к груди, Крестовская бежала в управление. Ей хотелось увидеть Бершадова, хотелось быть вместе со всеми. Она смутно представляла себе, что теперь будет. Как это — война? Несмотря на то что ей очень хотелось заткнуть рот трусам и крикунам, Зина не знала, что сказать им в ответ. Она вспоминала страшные глаза Бершадова — он знал то, о чем не знала она, он знал о войне, и ему было страшно. Это означает, что вряд ли эта война кончится за месяц. Внутри управления было полно людей. Все сотрудники слышали выступление Молотова и поспешили к месту службы. Несмотря на тревогу, которая расползалась по городу, у сотрудников паники не было. Но появилась некая собранность, которой раньше не было. Крестовская без стука ворвалась в кабинет Бершадова, с порога выкрикнула; — Война! Григорий разговаривал по телефону, но, увидев Зину, положил трубку. — Я тебе говорил, — спокойно сказал он. — Ты знал? — задыхаясь, Крестовская схватилась за сердце, готовое выпрыгнуть из груди. — Знал. Были данные разведки. Наши разведчики называли разные даты начала войны. В том числе и 21 июня. Тот резидент, за которым я охотился, тоже называл эту дату — 21 июня 1941 года. Вернее, ночь с 21-го на 22-е. — Но почему на это никто не отреагировал? — не выдержала Зина. — Почему немцы бомбили наши города, почему они подошли так близко? Бершадов резко вскочил из-за стола, подошел к ней, больно схватил ее за руку и прошипел: — Молчи! Молчи, если тебе дорога жизнь! Нельзя так говорить! — Но если были бомбежки… И Киев… Совсем близко… значит, армия не готова? Значит, скоро они будут здесь, в Одессе, да? — Я не знаю, — Бершадов выпустил ее руку и вздохнул: — Я тебя очень прошу… Молчи! — повторил он. — Что теперь будет? — От одной только мысли о том, что враг придет в Одессу, глаза Крестовской наполнились слезами. — Будем воевать. И нам, чекистам, придется хуже всего. Нам придется справляться с паникой, той диверсионной работой, которую враг вел глубоко в тылу. — Я понимаю, — тихо сказала она. — С завтрашнего дня начнется призыв, мобилизация. Мужчины пойдут на фронт. — А ты? — Сердце Зины чуть не остановилось. — Я буду там, куда меня отправят, где я буду нужнее всего. За Родину я положу свою жизнь. Она плохо соображала, что делает. Резко, стремительно подбежала к Бершадову и крепко обняла его. Обняла так, словно хотела вобрать в себя — или раствориться в нем. Он стиснул ее в объятиях с такой же силой и так же неожиданно и резко припал к ее губам. У Зины закружилась голова. В ее жизни ничего не было, равного этому поцелую. Он буквально выбил всю почву из-под ее ног. Казалось, они не целуют друг друга, а выпивают всю кровь, всю жажду жизни, но словно приникая при этом к животворящему источнику, к дыханию друг друга… В голове Зины мелькнула мысль: каким бы огромным, всеобъемлющим могло бы быть это счастье, если бы… если бы… Когда, наконец, они выпустили друг друга, из глаз Зины хлынули слезы, и она уже не могла их сдержать. — Я тоже тебя люблю, — спокойно сказал Бершадов, как будто ничего не произошло, и, обойдя Зину, сел за стол. — Очень сильно люблю. Но об этом мы поговорим потом. — Когда потом? — сквозь слезы прошептала она. — После победы, — ответил он. — Пошлость! — выкрикнула Зина, уже не держа себя в руках. — Какая же эта пошлость, твои пропагандистские лозунги! Где победа — а где мы? При чем тут это? — Успокойся, — так же спокойно и ровно сказал Бершадов. — Наступает очень тяжелое время. Просто будь рядом… Крестовская была в управлении до конца дня. Ходили разные разговоры — о том, что большинство сотрудников НКВД отправят на фронт, тот, кто захочет, сможет уехать в эвакуацию. Зина даже не представляла себе такое страшное слово — эвакуация. Никуда она не уедет без Бершадова, это уже абсолютно точно. Куда он — туда пойдет и она. Вечером она медленно шла домой по притихшему, молчаливому городу. И не могла не обратить внимание на здание на углу улиц Петра Великого и Садовой, где располагалось Германское консульство. С балкона второго этажа всегда свешивалось огромное фашистское знамя со свастикой. Как и многих людей, ее страшно раздражало это знамя, но приходилось терпеть. А теперь знамени больше не было, этим вечером его убрали. А само здание, стоящее теперь без всяких опознавательных знаков, выглядело покинутым. Это означало реальность происходящего. Война. Итак, 22 июня 1941 года по радио объявили о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. В тот же день на территории Одесского военного округа была объявлена мобилизация. Сначала призывали только мужчин 1905–1918 годов рождения. Но очереди добровольцев всех возрастов, готовых отправиться на фронт, росли возле военкоматов с каждым днем. Зина сама читала в номере газеты «Чорноморська коммуна» за 23 июня 1941 года следующее: «Вот инженер Пупко — участник империалистической и гражданской войн. Ему 51 год. По возрасту он снят с военного учета. Но он здоров, у него есть силы и знания, и он пришел отдать их Родине». И таких добровольцев были тысячи. Через три дня, 26 июня 1941 года, в Одессе и в пригородах — в Аркадии, Чубаевке, Дмитриевке, хуторе Вышинского, Красной Слободке, Хаджибейском и Куяльницком лиманах, на Персыпи, в Лузановке, на Люстдорфе и Большом Фонтане было объявлено военное положение. Запрещалось выходить на улицу после 24.00 и до 4.30 утра, находиться без специального пропуска. Отдельным пунктом устанавливались часы работы театров, кино и других увеселительных заведений — до 23.00, а бань и парикмахерских — до 22.00. Несмотря на страшные вести, доходившие до Одессы, в первый месяц войны еще работали театры и рестораны, а одесситы еще не ощущали всего надвигающегося на них ужаса… Войну, можно сказать, ждали, об этом говорили, но все равно она пришла, ну как-то… внезапно. Неожиданно… Данные разведки называли разные даты. Например, первой датой было 20 мая, и это была достоверная информация. Но из-за восстания в Югославии Гитлер перенес дату нападения на СССР на более поздний срок. Есть и еще один очень интересный, но редко упоминаемый факт. Это успешная дезинформационная акция германской разведки. Так, немцы по всем возможным каналам распространяли слухи, что нападение на СССР произойдет именно 22 июня, но с направлением главного удара в таком районе, где это было заведомо невозможно. И вот на рассвете 22 июня 1941 года гитлеровские войска вторглись в пределы СССР. Так началась Великая Отечественная война. Германия и ее союзники — Италия, Венгрия, Румыния, Словакия — не имели подавляющего преимущества в живой силе и технике. Но основную ставку, согласно плану «Барбаросса», они делали на фактор внезапного нападения, тактику блицкрига — «молниеносной войны». Разгромить СССР предполагалось в течение 2–3 месяцев силами трех групп армий — группы армий «Север», наступавшей на Ленинград, группы армий «Центр», наступавшей на Москву, и группы армий «Юг», наступавшей на Киев. В первые дни войны германская армия нанесла серьезный урон советской системе обороны. Были уничтожены войсковые штабы, полностью парализована деятельность служб связи, захвачены стратегически важные объекты. Германская армия быстрыми темпами наступала в глубь СССР, и к 10 июля группа армий «Центр», которой командовал фон Бок, захватив Белоруссию, подошла к Смоленску. Группа армий «Юг» — под командованием фон Рундштедта — захватила Правобережную Украину. Группа армий «Север» — командующий фон Лееб — оккупировала часть Прибалтики. Потери Красной армии, с учетом попавших в окружение, составили более двух миллионов человек. Сложившееся положение было для СССР катастрофическим. Но советские мобилизационные ресурсы были очень велики, и уже к началу июля в Красную армию были призваны пять миллионов человек, что позволило восполнить потери, образовавшиеся на фронте. Германия вела войну на полное уничтожение. Ее целью было завоевание нового жизненного пространства для арийской германской расы. Суть германского плана «Барбаросса» заключалась в молниеносности — не дать опомниться. Считалось, что под стремительным натиском тренированной немецкой военной машины советские войска не сумеют оказать достойного сопротивления. За несколько месяцев гитлеровское командование всерьез рассчитывало занять Москву. Предполагалось, что захват столицы СССР окончательно деморализует неприятеля, и война завершится победой Германии. Однако после серии впечатляющих успехов на полях сражений уже через несколько недель гитлеровцы оказались отброшены от советской столицы на сотни километров. До самого начала войны и в первые часы после нападения Сталин в возможность войны не верил. О том, что немцы переходят границу и бомбят советские города, он узнал около 4 утра 22 июня. Однако на услышанное никак не отреагировал… Глава 23 Сталин тяжело дышал в трубку и после длинной паузы велел Жукову и наркому обороны Семену Тимошенко ехать на срочное совещание в Кремль. Позже Жуков пытался говорить о том, что на секретном совещании Сталин запретил открывать огонь по неприятелю. Однако еще в мае и июне Сталин тайно перебросил к западной границе 939 эшелонов с войсками и техникой, под видом учебных сборов призвал из запаса 801 тысячу резервистов. А 19 июня секретным приказом реорганизовал приграничные военные округа во фронты. Подобное происходило исключительно за несколько дней до начала боевых действий. Позже многие говорили о том, что беда заключалась не в отсутствии планов — планы были, а в том, что внезапно изменившаяся обстановка не позволила их выполнять. Однако это было не совсем верно. Если бы планы обороны были, то совсем по-другому располагались бы группировки сил и средств, иначе строилось бы управление и организация материальных запасов. Но в приграничных военных округах ничего не было сделано. Основной просчет Сталина и его вина заключались не в том, что страна не подготовилась к обороне — собственно, она к ней и не готовилась, — а в том, что не удалось точно определить момента нападения. Подобный упреждающий удар спас бы миллионы жизней и намного раньше привел бы к тем результатам, к которым страна пришла.