— Ты что, взбесился, Полкан?! — глуховато прикрикнул он на пса, но тот даже не повернул головы. Напружинив лапы, пес сжался, припав к земле. Уши его стояли торчком. Поза была настолько странная, что было совершенно непонятно: то ли он действительно хочет напасть, то ли принюхивается к чему-то. Но ни нападать, ни принюхиваться тут было не на кого и не к чему. Это был самый обычный двор жилого дома, в котором пес гулял тысячу раз. Ничего необычного не попадалось на всем протяжении пути, который он прошел вместе со своим хозяином от дверей парадной. Все так же, как и всегда. Именно поэтому настолько непонятным выглядело поведение собаки. Хозяин больше не стал ее ругать, а наоборот, остановившись, принялся с удивлением наблюдать. Между тем, пес словно застыл в своей странной позе. А затем вдруг резко поднял морду и завыл. В этом утробном вое было что-то настолько страшное, что хозяин, вздрогнув, выпустил поводок из рук: — Полкан, что случилось? Что с тобой? Воспользовавшись неожиданной свободой, пес вдруг сделал резкий рывок и бросился вперед. А затем прыгнул в раскрытое окно подвала. Хозяин, пожилой человек, не мог так быстро бежать. Однако тревога за любимца придала ему скорости. — Полкан, что ты делаешь! Куда… — крикнув, он двинулся к двери подъезда, намереваясь оттуда попасть в подвал. Вниз вела узкая лесенка. Держась за сердце, выпрыгивающее из груди, мужчина стал осторожно спускаться. Здесь было темно, и он очень боялся упасть. Но ему повезло. Еще несколько ступенек вниз, и перед ним выросла металлическая дверь подвала. Она была приоткрыта… Сквозь разбитые окна струился дневной свет, поэтому в подвале можно было двигаться без опасений. Внутри было сыро и холодно. Во всю стену, противоположную той, где были окна, шли трубы, из некоторых сочилась влага. На земле валялся в жидкой грязи строительный мусор… Пес, застыв, сидел под самым дальним окном, и хозяин сразу увидел его. На полу перед ним лежало что-то белое. — Полкаша, что же ты… — начал срывающимся голосом, чуть не плача от радости, что нашел его, хозяин. Он двинулся к окну и хотел было ухватить собаку за поводок, как вдруг и сам застыл. Белое оказалось белой тканью. Не веря своим глазам, мужчина подошел ближе. И вдруг, пошатнувшись, закрыл рот руками. На земле лежал ребенок. Это была маленькая девочка, лет пяти, в белом платье. С первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее застывшее личико было вымазано белой краской. В кулаке правой руки она что-то сжимала. Зрелище было ужасающим. Повернув голову к хозяину, пес протяжно завыл… Бершадов приехал в подвал часа через три, когда там вовсю орудовала оперативно-следственная группа. Едва он показался в дверях — в этот раз он был один, без Игоря Барга, — как к нему сразу же заспешил тот самый оперативник, с которым он беседовал в квартире. — София Раевская? — сразу спросил Григорий. — Да, это она, — кивнул опер. — Полностью совпадает с описанием пропавшего ребенка. Мертва около двух суток. На теле заметны следы разложения. — Значит, ее убили сразу, как только увели из садика, — задумчиво произнес Бершадов вполголоса. — Причина смерти? — Яд. По всей видимости, его дали с конфетами. В правом кулачке ребенка зажата надкусанная карамель. И на полу валяются обертки от конфет, три штуки. Если все эти конфеты были начинены ядом, то дозы хватило бы на взрослого человека, не то что на маленького ребенка. — Как ее нашли? — Лицо Григория было мрачным. — Житель соседнего дома прогуливался во дворе с собакой. Вдруг собака рванулась и прыгнула в разбитое окно подвала. Видите, здесь нет стекол. Дверь в подвал была открыта. Он вошел и увидел труп. Вызвал милицию. — Что с платьем? — Будем выяснять. Но одевали ее явно в спешке. Один рукав порван. — С нее должны были снять ее вещи. В подвале что-то нашли? — Нет, ничего. Все обыскали, ничего нет. — Это совсем близко от дома, где живут Раевские, — снова задумчиво сказал Бершадов. — Да, я тоже это отметил, — подхватил опер. — Значит, ее забрали из садика и сразу отвели в подвал? — Ничего подобного! — запротестовал Бершадов. — Сначала ее отвели туда, где накормили конфетами. Потом, когда она умерла, переодели труп и отнесли уже сюда, в подвал. И, видимо, там, где девочку переодевали, остались ее вещи, — рассуждал он вслух. — Одно несомненно: человек, который принес сюда труп, хорошо знает это место. Он знал, что здесь есть подвал и что он не запирается. Судя по всему, это местный житель. Нужно опросить всех, — обернулся он к оперу. — Узнать, не живет ли здесь кто-то, кто был судим за подобные преступления, даже за изнасилования. Как я понимаю, здесь насилия не было? — Нет. Никаких следов спермы не обнаружено. — Ну, это еще не значит, что преступление произошло не на почве половых извращений. В общем, работы вам хватит. — Бершадов двинулся к выходу. — Да, конечно, — оперативник замялся, переступая с ноги на ногу. — А можно один вопрос? — Можно, — остановившись, милостиво разрешил Бершадов. — А почему эти уголовные преступления… Пусть даже очень страшные преступления… так интересуют спецслужбы? — Лучше тебе не знать этого, — улыбнулся Бершадов, с лица которого постепенно исчезло выражение мрачности. — Есть вещи, которых действительно лучше не знать… 17 марта 1941 года Буря так и не разразилась. Только волны, поднявшиеся ближе к берегу, оставались единственным свидетельством того, что собирался шторм, да еще черные тучи, медленно уходящие за горизонт, в самую глубину моря. Ветер сначала гнал их к берегу, и старожилы — рыбаки, жившие на самом берегу, — поспешили покрепче привязать свои лодки, думая, что будет шторм. Волны с яростью пожирали песок, с грохотом нападая на песчаный пляж, когда бушевал ветер. Однако ярость моря длилась недолго. Очень скоро ветер утих, волны постепенно сменили ярость на нежную ласку, черные тучи повернули назад, и воздух посветлел, стал словно прозрачным, исполненным какой-то хрустальной звонкости. Гроза прошла стороной, и рыбаки вздохнули с облегчением. Любая погода была лучше бешеного, свирепого шторма, с которым никогда нельзя было совладать, сила и ярость которого приводила к потерям и разрушениям. К вечеру полностью распогодилось, и двое местных мальчишек, живущих в домах на склонах, рядом с домами бывшего монастыря, спустились на пляж, к морю. Когда-то на высоком мысе Большой Фонтан возвышался монастырь, построенный в честь Божьей Матери. До сих пор со стороны моря и с берега отчетливо были видны его величественные корпуса и каменная церковь. Но в 1922 году, как только власть большевиков окончательно укрепилась в городе, монастырь закрыли. С тех пор местные жители предпочитали обходить закрытый монастырь стороной. Для живущих здесь, особенно пожилых людей, монастырь этот по-прежнему был священным, и они не понимали, как его можно было закрыть. Некоторые даже говорили, что такое надругательство приведет большевиков к беде. Впрочем, говорили это всегда тихо, шепотом, чтобы не дошли эти разговоры до вездесущих ушей, которых всегда хватало поблизости и которыми так профессионально занимались сотрудники НКВД. Мальчишки весело носились по берегу, не обращая внимания на стены монастыря, нависавшие над песчаным пляжем. Один из них вырвался вперед, гоняя по песку длинной палкой какую-то перламутровую ракушку. Второй изо всех сил старался поспеть за ним. Игра была в самом разгаре, как вдруг первый мальчишка резко остановился. — Эй, иди сюда! — обернувшись, резко замахал он руками приятелю. — Смотри, что нашел! Тот не заставил себя ждать и со всех ног бросился вперед, заинтересованный непривычными нотками в голосе друга. Подбежав, увидел, что прямо перед ними, присыпанная песком, белеет какая-то ткань. — Что это? — пацан был настроен решительно. — Давай посмотрим! С этими словами он начал тыкать ткань палкой, стараясь ее перевернуть. То, что открылось потом, выглядело настолько ужасно, что мальчишки, дико закричав, отпрянули. На песке лежало мертвое тело… Маленькое мертвое тело… Оно уже всё почернело и распухло — видимо, долго находилось в воде. Единственное, что говорило о том, что это была девочка или совсем молоденькая девушка, были длинные черные волосы, которые окружали голову страшным ореолом… — Утопла… — Первый мальчишка взял себя в руки быстрей, чем его товарищ, — утопленница… За бурю. Ну все, будет теперь к нам по ночам ходить. — Да иди ты! — Второй пацан всё не мог перестать дрожать. — Давай ее в море обратно столкнем? — Нельзя, — первый был взрослый не по годам, — надо мужикам сказать. Мало ли что будет. Бежим отсюдова… Глава 5 Зина Крестовская провела по волосам щеткой, повернула голову так, чтобы локоны освещал солнечный закатный свет, и старательно улыбнулась. Несмотря на то, что это было не очень естественно, получилось даже неплохо. С серыми мышиными космами было покончено. Теперь в светлых прядях пышных волос роскошно золотилось солнце, даже в самом конце дня. Волосы были в порядке. Зина провела по губам яркой розовой помадой. Она тут же показалась ей пошлой. Зина поморщилась, но вытирать не стала. Пошлая? Ну и ладно! Крестовской было на это плевать. В этот день, вернее, вечер Зине хотелось быть легкомысленной, веселой, даже пошлой… Какой угодно — дурочкой, хохотушкой, кокеткой, но только не женщиной с пистолетом у пояса. Не сотрудницей НКВД. В этот вечер у нее было свидание — впервые за столько месяцев. И она хотела насладиться этим сполна. После завершения дела о Змее Сварога — Зина называла про себя это «Делом о змеях» — на нее просто обрушилась новая жизнь. И с такой силой, что у Крестовской просто перехватило дух. И на фоне всех этих событий Зина почти сумела пережить мучительный уход Виктора Барга. А ведь в самом начале, даже несмотря на дружеское участие Бершадова, она думала, что будет мучительно страдать по ночам. Но новая жизнь была такой, что на страдания просто не оставалось времени. Да Зина и не хотела их. Сразу после завершения «Дела о змеях» Крестовская стала уже официальным сотрудником НКВД. Бершадов вызвал ее в управление, где в отделе кадров она подписала все необходимые документы, потом получила новую форму. Синяя, с иголочки, она очень шла Зине. Но носить ее было почему-то стыдно. Крестовская испытывала какие-то странные чувства, глядя на нашивки формы. Они вызывали у нее несколько двойственные ощущения: с одной стороны, эта форма была ее гордостью, с другой — словно ее жгла. И Зина пока никак не могла решить, что пере- весит. А потому, несмотря на то что в этой форме она выглядела настоящей красоткой, Крестовская решила надевать ее только по большим праздникам — когда будет официальная необходимость. К счастью, ходить на работу можно было и в гражданском, и для Зины это был очень большой плюс. Ей выделили кабинет на самом последнем этаже управления. Это привело ее в полный восторг, несмотря на то что кабинетом это помещение сложно было назвать. Маленькая, узкая клетушка, почти два на два, под самой крышей, с узеньким, словно выдавленным в потолке окном. В это окно, забранное густой решеткой, как и все окна в главном административном здании НКВД, был виден только крошечный кусочек неба и ничего больше. Даже деревьев не было видно — этаж ведь был самым высоким. Воздуха и света окошко не давало никакого, поэтому в клетушке должен был все время гореть электрический свет. Но Зина и тому была рада. Смотреть на небо оказалось очень даже не скучно — небо постоянно было в движении, и оно все время менялось. А потому в эту клетушку заглядывала то ослепительно-ясная лазурь, то наползали свинцово-пасмурные облака… Небо было свободой Зины. И, оторвавшись от работы, глядя на тучи — белые, пушистые или мрачные, серые, словно заполненные слезами, — она испытывала странную смесь спокойствия и умиротворения, особенно странную и необычную здесь, в этих стенах.