После того как самолет приземляется, Арсений долго уговаривает меня поехать к нему, но я категорично отказываюсь. Хотя очень этого бы хотела, конечно. Дело в том, что на время отъезда мне пришлось попросить присмотреть за Арнольдом, Гертрудой и Тасей девчонок из приюта. Было бы очень безответственно не приехать домой после командировки. Тем более, я соскучилась по питомцам. Долинский, конечно, ворчит. Но потом, будто смирившись, довозит меня на такси до дома. Сгребает в охапку возле подъезда и горячо целует. – Завтра ночуешь у меня, – говорит хрипло. – Ладно, я согласна, – прижимаюсь щекой к белоснежной рубашке. Расставшись, поднимаюсь на свой этаж и открываю дверь ключом. Собаки тут же сбивают с ног и отчаянно скулят. – Эй, – кричу, пытаясь отодвинуть лицо от их мокрых языков. – А-а-а… Я тоже скучала. Привет-привет. Тася, привет, – машу кошке, которая сделав вид, что меня нет, уходит в сторону кухни. В тишине раздается оглушительный звонок. – Забыл что-то? – открываю дверь, ожидая увидеть Арса. Округляю глаза от полнейшего шока, потому что на пороге оказывается Виктор Андреевич. – Привет, дочка. – Здравствуйте, – рассматриваю его сосредоточенное лицо. – Отдохнула? – спрашивает с хитрой улыбкой. – Я в командировке была, – оправдываюсь, чувствуя, как щеки заливаются румянцем. – Почему не сказала, что вернулась к Долинскому? Сюрприз хотела сделать?! – Я-я… – И, смотрю, моему совету последовала. Общаешься с ним ближе некуда. Видел вас у подъезда. Отчим проходит в квартиру, а я растерянно прикрываю за ним дверь. – Всё не так, – начинаю тараторить. – Я действительно полюбила его. Виктор Андреевич тяжело вздыхает и идет в сторону кухни. Собаки, несмотря на недавнее игривое настроение, словно не обращают на него внимания. Одна за другой удирают в гостиную. – Кофе мне сделаешь? – Конечно. Сейчас, – говорю, протискиваясь мимо мужчины вперед. Ставлю чайник. Поправляю короткое платье. – Какая ты глупышка, дочка! – выговаривает Виктор Андреевич. – Но это мое упущение, поэтому я не злюсь на тебя. – Вы о чем? – настораживаюсь. Отчим медленно направляется к окну. – Ты в курсе, что Долинский женат? – спрашивает, посматривая на улицу. – Да, это фиктивный брак. – Неужели ты поверила в этот бред? – глухо смеётся и потирает переносицу. – Его отец и мачеха лет пять мечтали их поженить. – Ей нужна была виза, – вяло возражаю. – Аринка, ну не будь ты дурой, – резко разворачивается Луневич. – Там девка красивая, умная, с тремя высшими образованиями. У Рудольфа на этот брак большие планы. – Ну и что? Он меня полюбит. Уже любит, я уверена. Отчим снисходительно насмехается. – Не говори ерунды, Аринка. Но мне нравится, как ты мне помогаешь. С душой. Не зря я так много для тебя сделал, дочка. Он приобнимает меня за плечи, а я внутренне пытаюсь отстраниться. Внешне же изображаю радушие. – Мне срочно нужна твоя помощь. На следующей неделе первое заседание у Соболевых. Необходимо разузнать, что за важные бумаги подготовила Яна Альбертовна и какие именно доказательства Долинский предоставит в суде? Глава 25. Арина Всю ночь мне снятся кошмары. Они темные и болезненные, а еще тесно связаны с детством. Пробудившись в пять утра, гуляю с собаками и пью кофе на своем балкончике. После того как мама умерла, я попала в приют. Это такой временный распределитель, из которого шансы, что тебя заберут выше, чем если, допустим, я бы сразу попала в детский дом. Приют я помню плохо… Словно память погрузилась в сон, чтобы спрятать самые печальные моменты. А вот то, как приехала в детдом, воспроизводится в голове, будто это происходило всего каких-то пару лет назад. Помню свою кровать, нашу комнату для девочек. Разбитую тумбочку с оцарапанной дверцей. До тех пор, пока не заменили, ночами глазела на неё. Когда засыпала и просыпалась. Вечером и утром. Пожалуй, это царапина на лакированной поверхности – моё ключевое воспоминание. Иногда, когда ночью резко открываю глаза – вижу её, как наяву. Так или иначе, я часто возвращаюсь в то время. Забыть совсем – не получается. В шесть лет на очередном обследовании у психолога-педагога мне предложили составить картинку из нескольких деталей. Надо сказать, мое воображение всегда отличалось нестандартностью. В общем-то,этим я и объясняю, что аппликации тогда получились слегка странными. К сожалению, на тот момент специалист расценил индивидуальность за легкую умственную отсталость, и меня посадили в класс для детей с задержкой в развитии. Учиться там было невозможно. Хотя бы потому что у педагога не было такой цели – научить. Из года в год мы проходили одно и то же. А когда на повторном обследовании, через несколько лет диагноз сняли, и меня перенаправили в класс с обычной школьной программой было поздно. Сверстников я догнать не смогла. Слишком много было упущено, а ни о каких индивидуальных уроках не было и речи. За неловкостью во время публичных ответов в классе пришла застенчивость, а за ней полная неуверенность в своём интеллекте. Когда Виктор Андреевич забрал меня к себе, меня тут же определили в хорошую школу. Он оплатил репетиторов, дополнительные занятия и её я, конечно, окончила. Но поступать дальше не решилась. Осознание, что я неспособна, прочно засело в голову. Кроме того, с семи лет у меня всегда было любимое дело – пение. Поэтому мысль о колледже или, не дай бог, университете я для себя откинула навсегда. Отчим уговаривал. Даже ругался. Ну не дело это – жить только лишь со школьным аттестатом. Потом предлагал оформить в учебное заведение вообще без экзаменов, но я решительно отказалась. Идея о том, что моя твердолобость была напрасной, в первый раз посетила меня, когда я читала материалы из красной папки. Мне было интересно узнавать что-то новое. Я запомнила всю информацию. Больше того… я применила ее на практике в офисе у Арсения. И как бы он ни отзывался о моей работе, в широком смысле я справляюсь. Я способна! Так может, зря отказалась?! И стоит подумать о том, чтобы связать свою жизнь с какой-либо профессией, без привязки к голосовым данным?! Я вполне могла бы стать ветеринаром. Или учителем музыки?! Найдя в шкафу ту самую папку, прячу ее в сумку и собираюсь на работу.