— На что? — осведомляюсь хмуро. — До сих пор жить здесь! На что ты вообще надеешься, объясни мне? — В смысле надеюсь? — Думаешь, тебе что-то перепадет? Как бы не так! Тебе от Артема всегда были нужны только деньги, и ничего, как я вижу, не изменилось, — поджимает губы она. — Чего?! — выпадаю в осадок я. — Боже, какая чушь! Ну какие деньги? Елизавета Борисовна, уж что-что, а деньги — это последнее, что меня интересовало в Артеме! Что в прошлом, что сейчас. Я люблю его! — Свои сказки будешь рассказывать кому-нибудь другому. Я в них не верю и никогда не верила. Опешиваю от таких нелепых обвинений. — Серьезно? — скрещиваю руки на груди. — И зачем бы мне тогда встречаться с Артемом в универе, если в то время ваши финансы пели романсы? — Очевидно, — цокает Елизавета Борисовна, — что твоих мозгов хватило оценить потенциал моего сына. Ты знала, что он все равно вернет былой достаток и приумножит его, вот и терлась рядом. Терлась рядом? Это так она называет наши отношения? Считает меня наглой бесприданницей, которая встречалась с ее сыном только ради денег? Вот это новости. В лицо она не говорила мне этого ни разу. До этого дня. — Знаешь что, милочка, — совсем не мило цедит сквозь зубы Елизавета Борисовна, — я не собираюсь с тобой пререкаться. Если у тебя еще остались зачатки совести, собирай вещи и уезжай. Хотя бы в дань памяти Артема… Внутри меня аккумулируется мощный заряд из боли, злости и обиды, и я не выдерживаю, взрываюсь: — Не надо говорить о нем так, будто он умер! Артем живой! — Живой? — охает Елизавета Борисовна. — Тебе что-то известно? Говори! — Нет, — качаю головой, добавляю уже тише: — Но я чувствую, что он жив… В уголках глаз снова скапливаются слезы, но они совсем не трогают собеседницу. — Вот только не надо пытаться меня разжалобить своими рыданиями, Арина, и пытаться нажиться на моем, — акцентирует внимание на последнем слове она, — горе! Не выйдет. Ее горе? А у меня тут безудержная радость, что ли? — Повторяю последний раз: или ты съедешь сама, по-хорошему, или я заставлю тебя съехать по-плохому. Вместе с твоим нагулышем. Это до дрожи обидное оскорбление отдается в ушах звоном, и я сужаю веки, продолжая загораживать собой проход. Сердце отчаянно грохочет в груди, а по крови бежит изрядная порция ярости. Мне уже решительно все равно, что она мать Артема, что тоже переживает из-за сына. Я никому не позволю обижать Мишу. Делаю шаг вперед и рявкаю: — Никуда я не уеду! Я буду ждать Артема, слышите? И никогда, никогда не смейте оскорблять моего сына! Как вы не понимаете, этим вы оскорбляете и Артема, потому что Миша и его сын! — Вот бесстыжая! — всплескивает руками Елизавета Борисовна. — Хватит врать. Я точно знаю, что твой ребенок ему неродной! Я оторопело таращусь на мать Артема. В смысле неродной? О чем она вообще говорит, да еще и с таким апломбом? Точно она знает, видите ли. Не успеваю среагировать, как слышу позади себя скрип входной двери. Миша, больше некому. Он высовывает голову из-за моей спины, смотрит на меня, затем на Елизавету Борисовну. — Мам, я тебя потелял, а ты тут. И почему вы кличите? — Все хорошо, сынок, мы просто разговариваем, — чеканю я, приобнимая сына. Перевожу взгляд на мать Артема, всем видом и тоном голоса давая ей понять: пусть только попробует сказать что-нибудь оскорбительное. Я не стану терпеть, позову охрану. Однако Елизавета Борисовна, судя по всему, и не собирается. Она столбенеет и вытягивается струной, а с ее лица сходят все краски. Изумленный и немного потерянный взгляд прикован к Мише. Секунда, и ее ведет в сторону, однако она умудряется устоять, охая и прикрывая рот ладонью. — Кто это? — дрожит ее голос. Э-э-э… Странный вопрос. — Миша, — объясняю очевидное. — Наш с Артемом сын. — Но он… он же… — растерянно бормочет Елизавета Борисовна. Мотает головой, словно никак не может поверить в то, что видит. — Он же копия Артема… — Ну да, — киваю, в полном недоумении глядя на нее.