На лугу Барра раздался звон соборного колокола, пробившего четверть десятого. Это были единственные звуки, потревожившие вечернюю тишину, конечно, если не считать плеск воды о стебли ивы да тихое журчание воды. Инспектор Пардо выглядел чересчур скучающим, что не сочеталось с проявленным им пылом в отношении рыбной ловли. Он сидел на крутом берегу у самого обрыва перед канавой с крапивой и мостиком. Удочка, леска и корзина лежали возле него. Усеянные ольхой и шиповником берега ручья разделяли луг на две части. В сумерках казалось, что деревья словно обнимаются с тенями. Взгляд Пардо в основном был направлен в сторону реки, хотя временами он посматривал на воду под ним. Комары безумно танцевали на поверхности воды. Голова инспектора была непокрыта, и преждевременно поседевшие волосы светились в лучах заходящего солнца. Его лицо напряглось от ожидания, а уголки губ подрагивали, словно он тайно смеялся над собой. Когда погасли последние лучи солнца, стало сыро. По траве стлался туман. Внезапный порыв ветра плеснул по воде у корня ивы. Пардо поднялся на ноги и сделал шаг-другой в сторону ручья. Затем он обернулся и, подняв удочку, медленно отошел к деревьям. Они заслоняли воду, и с луга ее не было видно. Русло ручья было глубоким, и если не подходить к самому берегу, то он казался лишь изогнутой линией, рассекавшей луг. На другом берегу вдоль ручья пробегала дорожка, через четверть мили выводившая на дорогу в Минстербридж. Пардо бесшумно ступал по влажной траве. Он не сводил глаз с деревьев, и думал о Солте. Ему было интересно, где тот сейчас находится. Возможно… Пардо мог бы поклясться, что заметил между стволами деревьев промелькнувшее лицо, но, не смотря на это, инспектор не остановился и, как ни в чем не бывало, продолжил путь. Тот же час где-то среди веток громко заклокотал невидимый черный дрозд. Пардо прошел через кусты ежевики и попал на песчаный берег, находившийся в четырех футах над уровнем воды. Среди деревьев сумерки казались темной ночью. Кроме журчания воды не раздавалось ни звука. Инспектор остановился и настороженно нахмурился. Произошло что-то странное. Он был уверен, что замеченное им, мимолетно промелькнувшее лицо принадлежало Карновски. Инспектор повернул голову влево – туда, где в нескольких ярдах от него была излучина ручья. Через нее был переброшен дощатый мост. Сквозь колючки Пардо с трудом увидел калитку в живой изгороди. Он начал медленно продвигаться вдоль берега по направлению к ней. Инспектор пробирался сквозь кусты, и дважды ему казалось, что он слышит шелест справа, но поскольку это было на противоположном берегу ручья, он не оборачивался. На этом берегу было тихо. Смертельно тихо. Кажется, что все произошло сразу. Пардо заметил, что калитка была полуоткрыта; сейчас же она была закрыта. В момент, когда он это увидел, что-то выдернуло удочку из его рук. Он сразу же обернулся и обнаружил, что удочка застряла среди веток. Когда он попытался высвободить ее, кустарник внезапно набросился на него. Был слышен топот, крик Солта, треск ветвей, тяжелое дыхание чуть ли не прямо в ухо, фигура противника приняла сверхчеловеческие пропорции, а в виске инспектора раздалась дикая, жгучая боль. Затем глухой голос доктора Фейфула и звуки борьбы внезапно затихли. Деревья перед ним поплыли, словно в окне поезда, и последним, что инспектор запомнил до потери сознания, стали руки и лицо Карновски. Глава 18. Обвинение Итак, несмотря на все принятые мной меры предосторожности, меня поймали, поймали врасплох... У. Конгрив «Двойная игра»[18] Однажды вечером, две недели спустя, все еще находящийся на больничном старший инспектор Пардо, наконец, почувствовал улучшение здоровья и смог обсудить с Солтом обстоятельства нападения на него. После приключения на лугу Барра он не выходил на работу, и это был первый длительный визит Солта к нему в квартиру. В данный момент Пардо без протеста принимал упреки сержанта в излишней скрытности на завершающей стадии расследования. – Откуда мне было знать, что у вас в рукаве? – проворчал Солт. – К счастью для вас, в последний момент вы посвятили меня в дело, иначе я бы тоже ошибся! – Вам не нужно винить меня в этом. Я ведь не мог предвидеть, что Карновски решит защитить меня и тоже придет на рыбалку. Я не знал об их с Дженни подозрениях, ведь они держали их при себе. Я уже говорил вам, что все эти семейные дела оказываются просто чертовскими. Верность кузине заставляла ее умолчать о многом. – Кто бы мог подумать, что эта кукла Квентин была заодно с доктором? – Хм, – согласился Пардо. – Но я бы не сказал, что она хуже его. Это не так. Но она хладнокровнее, и потому не теряет голову. Вы сказали, что Фейфул сдался, как только услышал слова о том, что она его выдала, но когда вы сказали ей то же самое о нем, ничего не вышло, так? – Верно. Она не заговорит. Если вы спросите меня, то, как по мне, в ней нет ничего человеческого. – В этой истории не так уж много человечности. Не возражаете, если я переберу улики против нашего клиента? – Не возражаю? Да у меня все еще завязаны глаза, откройте их! – Случилось вот что, – улыбнулся Пардо. – Дело было бы окончено в два раза быстрее, знай я пару фактов, о которых мне стало известно в самом конце. Во-первых, то, что доктор Фейфул был сыном былого фаворита миссис Лакланд, а во-вторых, то, что год назад он сделал предложение Дженни Херншоу, но был отвергнут. Первое подсказало бы мне, что Фейфул-старший мог знать о финансовом положении Лакландов. А второе – то, что Фейфул-младший очень хотел жениться на наследнице. Он не был влюблен в нее. Вчера Дженни приходила повидаться со мной и привела с собой Карновски. Она сказала, что доктор ей никогда не нравился, и он об этом знал. Он не проявлял к ней особого внимания – просто подошел и предложил брак, не сомневаясь, что она уцепится за эту возможность ради того, чтобы выбраться из дома, где она была несчастна. Ну, у нее хватило ума отказать. Тогда он придумал что-то еще. Он амбициозен и высокомерен. Он всеми правдами и неправдами хотел получить состояние Джона Лакланда, и эта решимость, должно быть, выросла из того, что он знал об отношениях отца с этой семьей. А его собственная связь с ними лишь придавала ему решимости заполучить их богатства, которые он видел чуть ли не каждый день. И когда Дженни отказала ему, (она говорит, что он принял это без обиды), доктор переключился на Кэрол Квентин. – Интересно, почему он не обратился к ней с самого начала? – заметил Солт. – Полагаю, он знал ее довольно хорошо, – пожал плечами Пардо. – Он понимал, что она станет не самым лучшим спутником жизни. У Дженни характер намного лучше. Карновски очень повезло с ней. С минуту он размышлял. – Вы осмотрели запертые ящики в комнате Кэрол и нашли письма доктора. Они были осторожны, письма написаны еще задолго до убийства, но из них вполне ясно, что альянс Квентин-Фейфул сформировался еще несколько месяцев назад, и зимой они планировали вступить в брак. Не знаю, предполагали ли они изначально добиться благословения старой леди. Ведь для того, чтобы получить наследство, Кэрол нужно было ее согласие. Фейфул мог повлиять на нее, и тщеславие могло привести его к мысли, что он сможет легко провернуть это. Не знаю. Но в апреле миссис Лакланд заболела. Пардо сделал паузу. Солт удивленно взглянул на него. – Почему он не дал ей умереть? Ведь это было бы легко. – Потому что он был слишком умен. В начале лета она легко могла умереть от запущенной болезни или каких-то недостатков в лечении, и доктора было бы сложно уличить. Но это не устраивало доктора. Фейфул представляет собой интересный образец двойного сознания. Он – убийца. Но он также и преданный своему делу человек науки. Несомненно, была затронута его профессиональная гордость. С другой стороны, думаю, он узнал, что она собирается оставить ему деньги, но еще не составила завещания. Также возможно, что, несмотря на близость к семье, он был не уверен в размере суммы. Как бы то ни было, он предпочел подождать. Затем он изобрел блестящую схему. Если старуха умрет во время болезни, а после он женится на Кэрол, то кто знает, какие могут пойти слухи, а ведь, несмотря на голословность, такие разговоры вредны для врачебной карьеры. Отчего бы не подождать выздоровления, а затем не убить ее каким-нибудь до того неподходящим препаратом, что никто и не подумает на врача? Так что он даже не пытался сделать так, чтобы смерть показалась естественной. Когда она болела, он спас ее. Чтобы убить. Затем произошло несколько событий. И Фейфул постарался использовать каждое из них. Человек он расчетливый. И злобный. Дерзкий, но утонченный, обыгрывающий все, что только можно. Карновски влюблен в Дженни? Хорошо, роман послужит его целям. Я не сомневаюсь, что он и Кэрол постарались задействовать его. Кэрол могла пригласить Карновски в дом, а доктор мог обронить слово-другое при старухе – дескать, киноактер приударил за Дженни. Последовавшая ссора позволила впутать Карновски в дело. Далее. Анонимные письма. Если убийство старой леди и вызывало сомнения, кампания Эмили Буллен обратила эти сомнения в уверенность. Она все запутала и на какое-то время стала лучшим союзником доктора. Но о готовящемся убийстве сама она ничего не знала. Ее вмешательство было совершенно случайным. Она всего лишь бедное, подавленное существо, питавшее тайную и совершенно неразделенную страсть к доктору. Каким-то образом она узнала о том, что он сделал Дженни предложение. Вероятно, для нее было загадкой: как женщина может отказать ему? Полагаю, она сделала несколько робких попыток обратить на себя внимание, но доктор их проигнорировал, а может, и вовсе не заметил. Это породило у нее навязчивые мысли и изводило ее. Она начала ненавидеть Фейфула, и решила, что ей будет приятно наблюдать за тем, как он отреагирует на несколько анонимок. Вот и все. Когда пришло первое письмо? – Двенадцатого июня, – ответил Солт. – Да. А за пять дней до этого был «украден» морфий. Но к нему я еще вернусь. А сейчас я хочу заметить, что за пять дней до получения первого письма доктор начал готовиться к будущему убийству. Должно быть, это письмо потрясло его. Солт, только подумайте, какое совпадение! Она ничего не знала, но когда Фейфул прочел ее письмо, ему должно было показаться, что он разоблачен. Он ненадолго затаился, а письма продолжали приходить. Фейфул призадумался и понял, что о его намерениях мог знать разве что читатель мыслей. Потому он решил использовать эти анонимки в своих целях. Человек послабее не выдержал бы. Но доктор решился на смелый шаг – передать обличающие его письма в полицию! И результат был неизбежен: он оказался вне подозрений. – А что с морфием? – спросил сержант. – Через минуту я дойду и до него. Потом он выведет на Фейфула. Но сначала о другом июльском событии. Миссис Лакланд рассказала мистеру Ренни, что хочет оставить все свои деньги доктору. Она рассказала это и самому Фейфулу, и он смог узнать даже день, в который будет составлено завещание – ведь доктор сам должен был выбрать день, когда пациентка смогла бы увидеться с адвокатом. Теперь перейдем к очередному ходу Фейфула, – Пардо нетерпеливо подался вперед. – Он был блестящим. Доктор решил убить старушку накануне составления нового завещания, что помешало бы ему стать единоличным наследником! Чем не доказательство его невиновности? Но он мог пожертвовать наследством, ведь он стремился к намного большему состоянию! Он получит его, женившись на Кэрол. А если в преступлении обвинят Дженни и Карновски, тем лучше – в таком случае Кэрол унаследует и долю Дженни. Что же он сделал? Он взял точно такой же пузырек, как тот, в котором было лекарство миссис Лакланд, и отравил его морфием. Правда, доктор не обратил внимания на запятнанную этикетку. Он мог легко подменить пузырек после того, как дал ей настоящее лекарство. К тому же он был фокусником. Тем жарким днем он мог свободно пользоваться платком. Он завел один из тех разговоров, которые так любила старушка. И вуаля – дело сделано! И все это, конечно, запутало нас. Все это время мы разрабатывали теорию о том, что миссис Лакланд была отравлена из того же пузырька, которым она пользовалась последние несколько дней. Я уже говорил, что мы выйдем на решение загадки, если выясним, почему морфий подмешали в пузырек, а не в стакан. А ответ был самым простым: пузырьки были разными. – А отпечатки были стерты из-за того, что яд ей дала Квентин? – Точно. Они надеялись, что это будет Дженни. Но старушка отказалась принимать лекарство, когда к ней заходила Дженни. Конечно, это было всего лишь из упрямства, ведь девушка была у нее в немилости. Следовательно, пришлось действовать Кэрол. Она дала ей препарат, поднявшись к ней позже. Хотя пузырек, вероятно, был вытерт после того, как ночью пришел Фейфул. Он обнаружил, что старушка умирает, и вытер пузырек, но при этом постарался оставить собственные отпечатки – таким образом, он еще сильнее запутал дело и усилил впечатление о собственной невиновности. – А Хетти видела, как Кэрол поднималась к старушке той ночью? – спросил сержант. – Да, это была Хетти. Из показаний кухарки известно, что она была у шкафа примерно в то же время. Вспомните, что он находится в углу коридора у спальни миссис Лакланд. Если Квентин не расскажет, мы так и не узнаем подробностей. Должно быть, Хетти заметила, как та выходит из комнаты, возможно, с хитрым выражением лица – Дженни рассказывала, что она удивлялась тому, как выглядит Кэрол, когда та думает, что на нее никто не смотрит. Может, она что-то сказала. В любом случае, Хетти знала что-то такое и вскоре поняла, что к чему, и даже побоялась писать об этом матери. А теперь, Солт, смотрите. Вот, что навело меня на Кэрол Квентин. Почему первым делом после отравления ее бабушки она отправилась к Бидл, чтобы уволить Хетти Пэрк? Как она объяснила, это было увольнение за подслушивание. Но, по словам самой Кэрол, увольнять слуг могла только миссис Лакланд. Если бы кто-то другой попытался уволить прислугу, то старая леди тут же возразила бы. Так что? Заметив служанку в подозрительно опасном месте, Кэрол спокойно уволила ее – ведь она знала, что миссис Лакланд не доживет до утра. – Как вы думаете, почему они дождались понедельника и только потом убили девушку? – спросил Солт. – По двум причинам. Одного убийства и так хватало. Они не стали рисковать, совершая второе, пока не подготовились. А в Буллхэме был Костер. Думаю, Квентин запугала девушку, блефуя либо обвиняя ее в соучастии в убийстве миссис Лакланд – заставив ее считать, что полиция все на нее же и повесит. Но они догадывались, что как только служанка попадет домой, ее язык развяжется. У Фейфула было несколько дней на то, чтобы спланировать новое преступление. А в деревне был Костер, на которого можно свалить это убийство. – И миссис Селби говорит, что никогда не перевязывала его, – вставил Солт. – Да. Улика-повязка была слишком тщательно проработана доктором. Это его вторая ошибка. К тому времени он стал опрометчив из-за напряжения. Конечно, до приезда доктора в понедельник Костер носил именно тот напальчник, который мы впоследствии нашли, а не тряпочку, которую описал нам доктор. Но, увидев нашу находку, Костер не мог признать, что носил ее, так как боялся, что это обвинит его. А доктор не мог признать правду, так как Костер с правильно перевязанной рукой не смог бы обронить там напальчник, а если это не он, то остается сам доктор. Вот Фейфул и притворился, что Костер снимал повязку, чтобы совершить убийство. Пардо сделал паузу, а затем добавил: – Костер флиртовал с миссис Селби, из-за чего и поссорился с Хетти. – А, вот как. Фейфулу повезло – с такой удачливостью нет нужны изобретать мотив, – заметил Солт. – Оно так всегда. Нужно помнить, что удачей мы называем подходящее стечение обстоятельств, но для того, чтобы ими воспользоваться, тоже нужны мозги. Не было ничего такого, что он не смог бы повернуть в свою пользу. Шаг за шагом он накапливал свидетельства в своих интересах – чтобы вместе они собрали критическую массу и заявили о его невиновности. Он забронировал номер в Шотландии на время отпуска и позаботился о прибытии заместителя, хотя знал, что все это ему не понадобится, так как он не уедет из Минстербриджа. Пациентка, выздоровление которой считалось его огромной заслугой, собралась оставить ему состояние, но умирает за день до составления завещания. Он отказывается подписать свидетельство о смерти и оповещает коронера. Он передает полиции письма, обвиняющие его в убийстве миссис Лакланд. В общем, он демонстрирует обвинения против себя, и что же дальше? – Он написал письмо самому себе, – продолжил Солт. – Да. Убийство Хетти возбудило его, но он был самоуверен и, кроме того, хотел отвлечь мое внимание от исчезновения девушки. Он написал самому себе и совершил ошибку, передав мне нераспечатанное письмо. Для любого человека в подобной ситуации было бы естественным сначала прочитать письмо. Позволю себе сказать, что не прочесть письмо смог бы только тот, кто уже знал, о чем оно. То, что он передал неразрезанный конверт, ничего ему не дало, но взволнованный убийца мог думать иначе. Он написал себе письмо и совершил важную ошибку – добавил постскриптум. – Вопрос о морфии все еще смущает меня, – заметил Солт, когда Пардо замолчал. – Да. Начнем с того, что его рассказ о краже таблеток морфия был изначально слаб. Он сказал, что препарат украли из его чемоданчика, оставленного в машине у дома Лакландов. Хотя в той же слабости можно усмотреть и силу – смотря с какой стороны смотреть. Она заключается в том, что историю невозможно опровергнуть. Но спросите себя: как кто-либо, помимо доктора Фейфула, мог узнать, что у него в чемоданчике лежат таблетки морфия? Вор, копавшийся в чемоданчике, рисковал тем, что в любую минуту его могли застать, проще было украсть весь чемоданчик. Выходит, что вор не только мог узнать морфий среди других препаратов, но и вообще знал, что он в чемоданчике. А знать это наверняка мог только один человек – сам доктор Фейфул. Понимаете, такая подготовка к преступлению не давала ему ничего, но в том-то и ценность. Если бы по каким-то причинам он не стал бы убивать миссис Лакланд, то его заявление о пропаже морфия не повлекло бы никаких последствий. С другой стороны, если бы он довел дело до конца, то, что он проинформировал полицию о пропаже за две недели до убийства, сыграло бы только ему на руку. Все это чистая фабрикация, а таблетки, найденные у Дженни, вероятно, подбросила Кэрол. Но он не мог оставить все, как есть. К последней, самодельной, анонимке он добавил постскриптум с упоминанием кражи. Но он же ранее заверял меня, что никому о ней не рассказывал! А полиция, по совету Фейфула, осторожно проводила опрос, не упоминая, что именно пропало. Ни одно из предыдущих анонимных писем не показывало, что их автор знает об этой истории. И более того, доктор Фейфул дал мне слово, что продолжит хранить секрет о пропаже. Итак, по его собственному признанию, о сказанном в постскриптуме знал только он. – Кроме человека, укравшего яд и совершившего убийство, – заметил Солт. – А затем написавшего письмо, – добавил Пардо. – Ранее мы уже рассудили, что аноним не может быть убийцей. Доктор Фейфул сам побудил нас указать на слабые места теории об убийце-анонимщике. Что логично – в данном случае существование только одного преступника объяснить гораздо труднее, чем если бы их было двое. Если бы преступник был только один, здесь были бы психологические проблемы. Но, помимо этого, вспомните о формулировке из последнего письма (я имею в виду последнюю настоящую анонимку): там говорилось о «медленном отравлении». Оно пришло за двадцать часов до убийства миссис Лакланд. По этому письму нельзя сказать, что его автор знал о скорой кончине старушки. На самом деле, из него можно сделать противоположный вывод. Эмили Буллен собиралась развлекаться написанием анонимок, пока ей это не наскучит, и, когда на следующее утро миссис Лакланд умерла, и в дом вызвали полицию, никто не перенес большего шока, чем компаньонка. – Как вы думаете, почему Квентин сохранила письма доктора? – спросил сержант, внезапно перескочив на другую тему. – Она ему не особо доверяла и попыталась на случай чего сохранить письма? – Да. От грядущего брака выигрывал он, а не она. Но именно доктор просветил Кэрол о ее финансовом положении, причем задолго до того, как задумал убийство. И расчетливая девушка решила, что Фейфул добивается не столько нее, сколько ее денег. А в таком случае он не стал бы ждать бесконечно, а она не могла себе представить, что брак будет заключен посредством какого-либо мошенничества. Поэтому она захотела сохранить доказательства связи с ним. Вспомните, что те письма были написаны прошлой осенью, когда доктор был в отпуске, за месяц до того, как миссис Лакланд заболела. Это было в самом начале их романа. – Если бы он планировал убийство уже тогда, то не стал бы писать Кэрол ни строчки. Он, скорее, отрезал бы себе руку. Но Кэрол, должно быть, предвидела необходимость грязной работы – иначе она не стала бы с ним связываться. – Как вы это поняли? – Он был не настолько хорош. Помимо привлекательности, в нем не было ничего нужного наследнице. Но она желала денег и свободы. Она знала, что, выйдя за доктора, она скорее получит желаемое. Почему? Потому что доктор желал того же, и он не стал бы ждать. Она хорошо его знала и понимала это. И единственный логичный выход для двух нетерпеливых человек – убийство. Когда весной старушка заболела, Кэрол, должно быть, решила, что решение проблемы не за горами. Но она продолжала хранить письма доктора. И она держала их под замком. Понимаете, насколько они были важны для нее?