• Когда мои родители или Чарли заболевают. Боюсь новых смертельных видов гриппа. • Когда Иэн уезжает работать в опасные страны. Всего, что может пойти не так. • Похороны. Больницы и озера. • Когда Иэн злится на Чарли. • Что из диснеевской лагуны может выпрыгнуть аллигатор и выхватить маленького мальчика прямо из рук его отца. • Когда мое сердце начинает бешено колотиться. Это обычно случается, когда я скучаю по Джоанне и думаю о том, что она, вероятно, до сих пор меня ненавидит. • Утопление, особенно когда к берегу прибивает тела маленьких сирийских детей; после таких новостей я не могу прийти в себя несколько дней и мне снится, что Чарли тонет; иногда я боюсь, что собаки тоже могут утонуть. Боюсь приливных волн. • Когда я беру Чарли в парк, а он исчезает и я не могу его найти. • Тьма в некоторых людях. Вроде того парня в Германии, который заплатил другому парню, чтобы время от времени отрезать от него кусочек, а затем готовить и есть его. • Когда Чарли плачет. • Когда мне приходится оставлять Чарли с Иэном. • Когда мне кажется, что со мной что-то не в порядке. Я пододвинула листок к Кэми Джей, которую мне теперь, когда я пригляделась к ее ну очень обтягивающим расклешенным штанам в стиле семидесятых, так и хотелось мысленно назвать Кэми Попкой. Она начала молча читать. – Думаю, я повторилась, – сказала я. – Написала о плачущем Чарли дважды. Она кивнула и вновь сконцентрировалась на моем списке. – Повторение может о многом сказать. Через несколько минут она вновь взглянула на меня, в этот раз даже не пытаясь скрыть свою заинтересованность. Ее глаза рассматривали шрам, тянувшийся у меня от губы до брови. – Все еще болит? – Когда улыбаюсь. Немного. – Поэтому вы не улыбаетесь? – Разве? Я уверена, что улыбаюсь. В доказательство своих слов я улыбнулась. – Вы уже ходили к пластическому хирургу? – Нет. Но, думаю, все же придется. По правде говоря, я всегда была одной из тех, кого моя бабушка называла прекрасной дурнушкой. У меня глаза странного бледно-серого цвета. Моя улыбка асимметрична, а в форме моего лица есть что-то лисье. Я никогда не была обделена мужским вниманием, однако отлично понимала, что моя привлекательность кроется в моей необычности. Так что я еще не решила, нравился ли мне мой новоявленный шрам. Иногда, когда я гляжу на себя в зеркало, мне кажется, что он очень хорошо отражает суть моей личности. Кэми Джей кивнула, и ее глаза наполнились слезами материнского сочувствия. Она похлопала по моему листку. – Вы очень склонны к тому, что у нас принято называть катастрофическим мышлением. – Для меня этот термин в новинку. – В нашу эпоху постоянного потока плохих новостей эта проблема начала встречаться все чаще и чаще. Иррациональная боязнь катастрофы. Очень легко представить, что крайне маловероятная трагедия случится с вами или с вашим любимым человеком. У меня возникло желание рассказать ей о маловероятной трагедии, случившейся лично со мной, однако вместо этого я произнесла: – Случайности бывают. В любой момент может случиться что угодно. – Что угодно? Аллигаторы? – улыбнулась она, наклонившись вперед и подмигнув. – Немецкие каннибалы? Я пожала плечами, однако затем, не сумев сдержаться, рассмеялась. Немецкие каннибалы. – Однако есть кое-что еще, – сказала Кэми Джей, разом перестав походить на инструктора по танцевальному фитнесу. Теперь она была совершенно серьезной. – Вы не против рассказать мне о своих отношениях с Иэном? Он – отец Чарли? Я кивнула. Мне действительно хотелось рассказать ей об Иэне все. Правда, ведь это чудесная история. Однако внезапно я осознала, что не могу произнести ни слова. Мне трудно было даже думать о том, что произошло с Иэном. Я чувствовала себя так, словно меня парализовало. Язык не слушался, а в носу словно стояла мутная вода. Такое иногда случалось. Я хорошо помню, как меня удерживали под водой. Мое лицо тогда было всего в нескольких дюймах от поверхности. Глаза вылезали из орбит, а воздух был таким близким и манящим, что я открыла рот и вдохнула… Вода полилась мне в рот и в горло. Я ничего не могла с собой поделать. Все казалось совсем другим. – Прошу, скажите, где у вас туалет, – сумела произнести я, поднявшись на ноги. – Меня сейчас стошнит. Мэдди 2001 Отец Чарли. Любовь всей моей жизни. Иэн. Впрочем, лучше я начну с самого начала. Я была доброхотом. Как и многие мои друзья. Я жила в той части мира, которую большинство туристических справочников не считают нужным даже упоминать. А если они это и делают, то используют слова вроде «разоренная войной», «нищая» и «беззаконная». И любое из этих определений звучало для меня привлекательно. Меня будоражила возможность пожить в месте, которое иногда называли «самым темным и всеми забытым уголком Европы». Итак, я была в самом разгаре периода своего доброхотства, когда учила неимущих студентов английскому в одной из тех изолированных стран бывшего советского блока, которые все вместе принято называть Балканами. Я жила в Болгарии, а моя лучшая подруга, Джоанна, – в соседней Македонии, малоизвестной, но очень взрывоопасной стране. Иэна я впервые встретила на мероприятии по сбору средств. Звучит скучно, не правда ли? Однако сам Иэн был далеко не скучным. Мы были в Охриде, популярном у туристов курорте в нескольких часах езды на юг от столицы Македонии Скопье, расположенном неподалеку от границы с Грецией. Здесь, на холме, у переливающегося в лучах солнца Охридского озера, сгрудились запущенные, но по-своему живописные каменные виллы. На самой вершине холма располагалась смотревшая на юг, в сторону Греции, идеально сохранившаяся куполообразная церковь Святого Иоанна XIII века, настолько красивая и спокойная, что даже не верилось, что поселок внизу раздирали распри. Если бы не практически осязаемое напряжение, царившее среди людей, бесцельно слонявшихся по извилистым улочкам и маленьким площадям Охрида, городок был бы просто очаровательным. Однако это был курорт, наполненный представителями двух враждовавших религий, и мне казалось, что люди смотрят на любого встречного со смесью кровожадности и подозрительности. Страна была на грани гражданской войны. Сбор средств для Красного Креста был организован в формате «ужин + шоу» и проводился в обветшалой таверне на сваях, опасно нависавшей над илистыми водами озера. Джоанна работала с женщинами и детьми в лагерях беженцев по всей Македонии. На это благотворительное мероприятие ее позвала ее вашингтонская начальница, Элейн, предоставив ей два приглашения. Джоанна умоляла меня поехать вместе с ней за компанию. У Джо была привычка заплетать свои волосы в косу, когда ей было скучно или когда она нервничала. Именно этим и были заняты ее пальцы теперь, и она сидела склонившись над своей водкой с тоником, разглядывая своими ореховыми глазами робкого вида интеллектуалов, сновавших между большими столами, пытаясь решить, где им следует сесть. – Подумать только, – сказала она, – мы могли бы сейчас точно так же скучать где-нибудь еще. – Бесплатная выпивка, – индифферентно ответила я. – Может, просто уйдем? – спросила она, внезапно выпрямившись. Ее глаза загорелись энтузиазмом. – Если у тебя не будет неприятностей, – ответила я, открыто подстрекая ее к побегу. Она поникла. – Возможно, что-то и получится. Если ты поможешь мне поцеловать несколько задниц поважнее, думаю, мы сможем уйти в течение часа. В тот самый момент в зал вошли трое мужчин. Один из них был очень высоким и, во всяком случае на расстоянии, казался ошеломляюще красивым. Я наклонилась к Джоанне и прошептала: – Он в списке? Я бы вызвалась тебе с ним помочь. Рассмеявшись, Джоанна тоже наклонилась: – О, нет. Я его однозначно вижу впервые в жизни. – Подожди-ка, – сказала я, рассмотрев спутников мужчины. – Это, случайно, не твой приятель, Деревенщина Бак? Из американского посольства? – Вот черт, да, это он, – сказала Джоанна и, встав, помахала троице, приглашая их к нашему столу. Деревенщиной Баком мы за глаза называли мистера Бака Снайдера, усатого военного атташе американского посольства, с бакенбардами и зубами как у зайца, которому Джоанна иногда звонила, чтобы обсудить безопасность в лагерях для беженцев. Прозвище Деревенщина Бак он получил после того, как, напившись во время ужина, начал хвастаться со своим южным произношением, что «этим балканским женщинам, чувак, им все просто пофиг. Ты можешь говорить что угодно. Чувак, ты можешь делать что угодно. Но, если ты едешь с большим синим, ты обязательно вставишь свой член». «Большим синим» Деревенщина Бак называл свой американский паспорт. Делая вид, что не следим за каждым их шагом, мы с Джоанной тем не менее ждали, подсядут ли они к нам. Коснувшись меня рукой, Джо произнесла: – Спасибо, что приехала. Я так рада, что я здесь не одна. Но мне не слишком хотелось, трясясь в ужасном автобусе, ехать сюда по такому поводу. Конфликт между христианским большинством и растущим мусульманским меньшинством Македонии недавно вылился во вспышку насилия, и, как и везде в регионе, горные деревушки подобно промышленному выбросу накрыла мгла ненависти и ярости. В Македонии больше никто не чувствовал себя в безопасности.