– Боже! – вскричал г-н Куртуа. – Значит, граф и графиня оставались этой ночью одни? – Да. – Какой ужас! Папашу Планта эта беседа, похоже, начала раздражать. – Мы не можем, – заявил он, – бессмысленно торчать тут. Жандармов до сих пор нет, так что давайте пошлем за слесарем. Филипп уже собрался сбегать за ним, как вдруг на дороге послышались пение и смех. И почти сразу же появились три женщины и двое мужчин. – А вот и они! – возвестил конюх, явно заинтригованный столь ранним визитом. – У них должен быть ключ. Слуги, заметив людей у калитки, примолкли и ускорили шаг. Камердинер графа даже припустил рысцой, опередив остальных. – Вы хотите поговорить с господином графом? – осведомился он, предварительно поздоровавшись с мэром и мировым судьей. – Мы уже раз пять звонили изо всех сил, – сообщил мэр. – Странно! – удивился камердинер. – У господина графа очень чуткий сон. Видимо, он вышел. – Господи! – воскликнул Филипп. – Оба убиты! Это восклицание несколько отрезвило слуг, чья веселость свидетельствовала о том, что за здоровье новобрачных было провозглашено немало тостов. Г-н Куртуа, похоже, крайне внимательно следил за реакцией старика Берто. – Убиты, – пробормотал камердинер. – Это из-за денег. Кто-то, видать, пронюхал… – Что-что? – всполошился мэр. – Вчера утром господин граф получил очень крупную сумму. – Ага, очень! – вступила горничная. – Вот такую пачку банковских билетов. Мадам даже сказала хозяину, что из-за этой кучи денег она всю ночь не сомкнет глаз. Воцарилось молчание, все испуганно переглядывались. Г-н Куртуа задумался. – В котором часу вы вчера ушли? – спросил он у слуг. – В восемь. Вчера даже ужин подали раньше. – Ушли все вместе? – Да, сударь. – И не разлучались? – Ни на одну минуту. – И вернулись все вместе? Слуги обменялись какими-то странными взглядами. – Вместе, – ответила горничная, видимо, отличавшаяся длинным языком. – То есть нет. Когда мы вышли на Лионском вокзале, Гепен отстал. – Вот как? – Да, сударь. Он сказал, что сходит по своим делам и встретится с нами в Батиньоле у Веплера, где праздновалась свадьба. Мэр сильно толкнул локтем мирового судью, как бы призывая того быть начеку, и продолжил допрос: – А потом вы видели этого Гепена? – Нет, сударь. Я даже несколько раз за ночь интересовалась, не пришел ли он, потому что его отсутствие показалось мне подозрительным. Горничная, очевидно, намеревалась продемонстрировать свою сверхъестественную проницательность; еще немного, и она заявила бы, что у нее были дурные предчувствия. – Этот Гепен давно здесь служит? – прервал ее мэр. – С весны. – Чем он занимается? – Его прислали из «Прилежного садовника», он ухаживал за редкими цветами в оранжерее мадам. – А… про деньги он знал? – Да! Да! – хором ответили слуги. – В людской о них было много разговоров. – А Гепен, – ворвалась в разговор словоохотливая горничная, – прямо так и сказал мне: «Подумать только, у графа в секретере такие деньжищи, что нам всем хватило бы их до конца жизни». – А что он за человек? От этого вопроса языки у слуг словно присохли к нёбу. Все молчали, прекрасно понимая, что любое слово может послужить основанием для чудовищного обвинения. Однако конюх из дома напротив, явно горевший желанием принять участие в разговоре, подобных опасений не испытывал. – Гепен – отличный парень, а уж жизнь повидал… Господи, каких только историй от него не услышишь! Чего он только не испытал! Раньше, вроде, был богат и если бы пожелал… Работа у него в руках горит, а уж гульнуть или там погонять шары на бильярде – другого такого не сыскать… Невнимательно, вполуха слушая эти показания, а верней сказать – болтовню, папаша Планта сосредоточенно рассматривал ограду и калитку. Вдруг он повернулся и, к великому возмущению мэра, прервал конюха: – Ну хватит. Прежде чем продолжать допрос, неплохо бы посмотреть, что за преступление совершено, и совершено ли оно. Пока мы не имеем никаких доказательств этого. У кого из вас есть ключи? Ключи были у камердинера, он открыл калитку, и все вошли во двор. Как раз появились и жандармы. Мэр велел бригадиру следовать за ним, а двоих поставил у ворот, приказав никого не впускать и не выпускать без его разрешения. Только после этого камердинер отворил дверь дома. II Если даже в доме графа де Тремореля и не было совершено преступления, то явно случилось нечто из ряда вон выходящее; невозмутимый мировой судья понял это, едва переступив порог. Стеклянная дверь в сад распахнута настежь, три стекла в ней разбиты. Клеенчатая дорожка, соединяющая все двери, сорвана, кое-где на белых мраморных плитах запеклись капли крови. Самое большое пятно виднелось у лестницы, а на нижней ступеньке была какая-то омерзительная грязь. Почтенный г-н Куртуа, не созданный для подобных зрелищ и миссии, какую ему предстояло исполнить, едва не упал в обморок. По счастью, чувство собственной значительности и важности придало ему энергию, в общем-то не свойственную его натуре. Чем трудней представлялось г-ну мэру расследование этого дела, тем сильней хотелось ему довести его до конца. – Проводите нас к тому месту, где вы обнаружили труп, – приказал он Берто. – Мне кажется, – вмешался папаша Планта, – что разумней и логичней было бы начать с осмотра дома. – Пожалуй, да… Действительно, я и сам так подумал, – ухватился за этот совет г-н Куртуа, как утопающий хватается за соломинку. Он велел оставаться на месте всем, кроме бригадира и камердинера, прихваченного в качестве проводника по дому. – Жандармы! – крикнул напоследок г-н Куртуа стражам, стоящим у ворот. – Следите, чтобы никто не вышел отсюда, никого не впускайте в дом, а главное, в сад! После этого поднялись наверх. Вся лестница была в кровавых пятнах. Кровь была даже на перилах, и г-н Куртуа вдруг с ужасом обнаружил ее у себя на руке. На площадке второго этажа мэр спросил камердинера: – Скажите, мой друг, у ваших хозяев общая спальня? – Да, сударь. – А где она расположена? – Здесь, сударь, – ответил камердинер и в страхе попятился, тыча пальцем в кровавый отпечаток ладони на верхней филенке двери. На лбу у бедняги мэра выступили капли пота, он тоже испытывал ужас и едва держался на ногах. Увы, порою власть налагает на ее носителей тяжкое бремя. Бригадир, старый солдат, проделавший Крымскую кампанию[2], стоял в полной растерянности. Один лишь папаша Планта был спокоен, словно у себя в саду, и хладнокровно поглядывал на остальных. – Все-таки надо решиться, – вздохнул он и толкнул дверь. В комнате, куда они вошли, ничего необычного не оказалось. Это был будуар – голубой атлас на стенах, диван и четыре кресла с одинаковой обивкой. Одно из кресел, опрокинутое, лежало на полу. Следующей была спальня. Она подверглась ужасающему разгрому, от которого мороз продирал по коже. Любой предмет меблировки, любая безделушка свидетельствовали о жестокой, отчаянной, беспощадной борьбе между убийцами и жертвами. Посреди комнаты – перевернутый лаковый столик, вокруг – куски сахара, позолоченные чайные ложки, осколки фарфора. – Ах! Хозяева пили чай, когда ворвались злодеи, – воскликнул камердинер. С каминной полки все сброшено. Часы, упав на пол, остановились на двадцати минутах четвертого. Рядом валялись лампы, их стекла разбились, масло вытекло.