Однажды «Мегафон» в очередном припадке пессимизма и удивления, констатируя, но не осуждая странность наступивших времен, выразилась так: «…Даже “Четверо Благочестивых”[1] превратились в респектабельную организацию. Каких-нибудь пятнадцать лет назад мы именовали их не иначе, как “преступным сообществом”; за их головы предлагалось вознаграждение… а сегодня, свернув на Керзон-стрит, любой желающий может полюбоваться серебряным треугольником на внушительной двери, обозначающим их штаб-квартиру… Субъекты, которых разыскивали и гневно обличали, стали членами привилегированного детективного агентства… Остается лишь надеяться, что их в некотором роде радикальные методы прежних времен претерпели разительные изменения к лучшему». Иногда бывает опасно следить за тем, кто и сам любит понаблюдать. – Чего же боится мистер Лезерсон? – осведомился Манфред, разбивая яйцо во время завтрака. В глаза бросался легкий загар на его приятном чисто выбритом лице, поскольку он совсем недавно возвратился из Швейцарии – края солнца и снегов. Напротив, уткнувшись в «Таймс», сидел Леон Гонсалес; на конце стола расположился Раймонд Пуаккар, тяжелое лицо которого с крупными чертами было мрачным. Я не стану касаться его наклонностей и страсти к выращиванию овощей, поскольку они уже известны нам из других бытописаний. Пуаккар, подняв глаза на Гонсалеса, спросил: – Это тот самый джентльмен, который оплачивал слежку за нашим домом весь прошлый месяц? По губам Леона скользнула улыбка. Аккуратно сложив газету, он сообщил: – Тот самый… У меня назначена встреча с ним сегодня утром. А пока что ищейки отозваны. Как выяснилось, их наняло детективное агентство Оттиса. – Если он следит за нами, значит, совесть у него нечиста, – заявил Пуаккар, медленно кивая в такт словам. – Было бы интересно услышать объяснение из первых уст. Мистер Льюис Лезерсон проживал на улице Лоуэр-Беркли-стрит в очень большом и дорогом особняке. Лакей, отворивший дверь Леону, был выряжен в ливрею, более подходящую для исторических фильмов, нежели для деловой Лоуэр-Беркли-стрит. Темно-красная с золотом, да еще и бриджи до колен… Леон уставился на него с благоговением во взгляде. – Мистер Лезерсон примет вас в библиотеке, – сообщил лакей. Гонсалес заметил, что тот преисполнен чувства собственной важности. Дом и впрямь выглядел роскошным, с дорогой мебелью и пышным внутренним убранством. Поднимаясь по широким ступеням, Леон увидел, как на лестничной площадке наверху промелькнула хорошенькая женщина. Метнув в его сторону исполненный презрения взгляд, она исчезла, оставив за собой слабый шлейф каких-то экзотических духов. Комнату, куда его препроводили, можно было по ошибке принять за опочивальню, учитывая количество всевозможных безделушек и утонченность отделки. Мистер Лезерсон поднялся навстречу посетителю из-за письменного стола в стиле ампир и протянул белую ладонь. Он был худ, лысоват, а в его морщинистом лице проглядывало нечто от ученого-схоласта. – Мистер Гонсалес? – голос у него оказался слабым и не слишком приятным. – Не соблаговолите ли присесть? Я получил ваш запрос – очевидно, произошло какое-то недоразумение… Он сразу же опустился на прежнее место. Не исключено, что столь холодный прием был рассчитан на то, чтобы скрыть явное замешательство, но, впрочем, ему это не удалось. – Разумеется, я знаю вас… Но ведь нелепо предполагать, будто я мог отправить своих людей следить за вашим домом. Зачем мне это нужно? Гонсалес не сводил с него глаз. – С целью выяснить это я и пришел сюда, – отозвался он. – Думаю, будет нелишним сообщить вам: мы не сомневаемся в том, что вы следите за нами. Нам известно агентство, которое вы наняли; мы знаем, сколько вы им заплатили и какие указания дали. Единственный вопрос заключается в следующем: для чего вам это понадобилось? Мистер Лезерсон неловко поерзал в кресле и улыбнулся. – Вот как… Полагаю, было бы неумно отрицать, что я и в самом деле нанял детективов. Откровенно говоря, «Четверо Благочестивых» – довольно серьезная организация… и… э-э… Словом, я богатый человек… Он явно не знал, что сказать в свое оправдание. Разговор вышел скомканным и закончился вежливыми заверениями в совершеннейшем почтении с обеих сторон. Леон Гонсалес вернулся на Керзон-стрит в большой задумчивости. «Он явно боится, что некто прибегнет к нашей консультации, поэтому нанял детективов, чтобы те отпугнули или перехватили этого человека. Вот только кого именно?» К исходу следующего дня Леон получил ответ на свой вопрос. Это был серый апрельский вечер, сырой и промозглый. Женщина, которая медленно шла по Керзон-стрит, внимательно всматриваясь в номера с табличками на дверях, вызвала подозрение у полицейского, стоявшего на углу Клариджа. На вид ей было около тридцати, довольно стройная, в потрепанном промокшем пальто. У нее было увядшее лицо с ввалившимися щеками и заострившимися чертами. «В молодости наверняка слыла красоткой, – подумал Леон Гонсалес, рассеянно глядя на нее из-за тюлевой занавески на окне. – Работающая женщина, у которой одна тревога – свести концы с концами». Он имел достаточно времени, чтобы хорошенько рассмотреть ее, поскольку она долго стояла на краю тротуара, беспомощно озираясь по сторонам. – Обратите внимание на отсутствие каких бы то ни было украшательств, кои могли бы привлечь к ней внимание, – а ведь в этот час даже последние нищенки надевают шарфик или пару перчаток. Манфред, поднявшись из-за стола, за которым вкушал скудный ужин, присоединился к внимательному наблюдателю. – Провинциалка, полагаю, – задумчиво протянул Леон. – Явно впервые оказалась в Вест-Энде… Она идет сюда! Не успел он договорить, как женщина повернулась, окинула быстрым взглядом дверь, и они услышали, как зазвенел дверной звонок. – Я ошибся – она вовсе не заплутала; она просто набиралась мужества, чтобы позвонить… и если она не та, кого так боится Лезерсон, то я – принц Датский! Из коридора до него донеслась тяжелая поступь Пуаккара, искусно изображавшего дворецкого. Вскоре показался и он сам, закрыв за собой дверь. – Вы будете удивлены, – сообщил он в своей обычной угрюмой манере. Таков уж Пуаккар – он всегда изрекал загадочные вещи мрачным тоном. – Насчет леди? Я решительно отказываюсь удивляться. – Леон был неумолим. – Она что-то потеряла – мужа, часы, что угодно. И у нее такой потерянный вид – ее буквально окружает атмосфера беспомощности. Все симптомы налицо. – Попросите ее войти, – распорядился Манфред, и Пуаккар удалился. Мгновением позже в комнату вошла Алма Стамфорд. Так ее звали. Она вдова и приехала из Эджвера… Задолго до того, как барышня покончила с прелиминариями[2], обещанный Пуаккаром сюрприз таки состоялся, поскольку мягкий и негромкий голос этой дамы, вырядившейся в обноски, которые постыдилась бы надеть даже поденщица, выдавал в ней образованную особу. Лексикон ее был весьма обширен, и упоминала она о вещах, которые могли быть знакомы исключительно тому, кто жил в полном достатке. Ее умершего супруга – насколько они поняли из рассказа – при жизни никак нельзя было назвать лучшим из мужей. Человек чрезвычайно состоятельный даже в обычном понимании этого слова, владелец поместий в Йоркшире и Сомерсете, бесстрашный любитель охотничьих забав со сворой гончих, он и смерть свою встретил на охоте. – Мой супруг получил необычное воспитание, – рассказывала она. – Его родители умерли, когда он был еще совсем маленьким, и потому воспитывал его дядя. Ужасный старик, запойный пьяница, грубиян до мозга костей, абсолютно нетерпимый к постороннему вмешательству. Марк практически никого не видел до тех пор, пока в последний год жизни старик не выписал откуда-то мистера Лезерсона, молодого человека немногим старше самого Марка, в качестве учителя для него – поскольку образование вверенного ему племянника было крайне ограниченным. Моему супругу исполнился двадцать один год, когда умер его дядя, но того джентльмена Марк оставил при себе, дабы он исполнял обязанности компаньона и секретаря. – Мистер Льюис Лезерсон, – быстро проговорил Леон, и женщина ахнула. – Не понимаю, откуда вы узнали, однако именно так его и зовут. Несмотря на то, что мы были не особенно счастливы, – продолжала она, – смерть мужа стала для меня ужасным потрясением. Однако его завещание шокировало меня куда сильнее. В нем он отписывал половину своего состояния Лезерсону, а другую – мне, во владение которой я должна была вступить по истечении пяти лет с момента его кончины, если будут соблюдены все прописанные в завещании условия. Мне не следовало выходить замуж в течение этого срока, я должна была проживать в доме в Харлоу и не покидать округа. Мистер же Лезерсон получал исключительные полномочия в качестве единственного распорядителя моего имущества. И до сегодняшнего дня я действительно жила в Харлоу. – Мистер Лезерсон, конечно, женат? – поинтересовался Леон, не сводя взгляда своих горящих глаз с дамы. – Да… Вы знакомы с ним? Леон покачал головой. – Я лишь догадываюсь, что он женат и очень любит свою жену. Женщина была явно озадачена. – В таком случае вам, должно быть, что-то известно. Да, он женился перед самой гибелью Марка. На очень красивой венгерке – он сам наполовину венгр и, я полагаю, обожает ее. По слухам, она отличается крайней экстравагантностью – но сама я видела ее только один раз. – И что же произошло в Харлоу? – Теперь вопрос задал Пуаккар, который до этого момента хранил молчание и лишь внимательно наблюдал за происходящим. У женщины задрожали губы. – Это был сущий кошмар, – проговорила она дрогнувшим голосом. – У нас есть чудесный маленький домик – причем достаточно далеко от Харлоу, да еще в стороне от главной дороги. Два года я провела там практически на положении узницы. Мои письма вскрывались, каждую ночь в моей собственной спальне меня запирала на ключ одна из двух женщин, которых мистер Лезерсон приставил следить за мной, а территорию усадьбы круглые сутки патрулировали какие-то мужчины. – Под тем предлогом, что у вас не все в порядке с головой? – предположил Манфред. Женщина ошеломленно уставилась на него. – То есть вы так не думаете? – быстро спросила она и, дождавшись, когда он покачает головой, выпалила: – Слава богу! Да, именно эту историю они и рассказывали всем и каждому. Мне не разрешалось читать газеты, хотя книги я получала все, какие только хотела. Но однажды мне попался на глаза обрывок газетной страницы с описанием банковского мошенничества, которое вы, джентльмены, благополучно раскрыли, и кратким изложением вашего прошлого. Я берегла его как зеницу ока, потому что в нем был указан ваш адрес. Побег представлялся невозможным – денег я не имела, да и выбраться оттуда незамеченной не могла. Но там была служанка, она два раза в неделю приходила делать грязную работу. По-моему, жила в деревне. Я смогла пробудить в ней сочувствие, и вчера она принесла мне вот эту одежду. Сегодня рано утром я переоделась, вылезла в окно своей спальни и ускользнула от охранника. А теперь перехожу к своей главной тайне. Сунув руку в карман промокшего пальто, женщина достала оттуда небольшой сверток и развернула его. – После несчастного случая моего супруга отвезли в деревенскую больницу; он скончался рано утром на следующий день. Должно быть, пришел в себя без ведома сиделок, поскольку верхняя часть простыни пестрела небольшими рисунками. Он нарисовал их химическим карандашом, прикрепленным к его температурному листку, висевшему у него над головой, – скорее всего, дотянулся до него и оторвал. Она расправила квадратный лоскут холстины на столе. На нем были изображены три геометрические фигуры неправильной формы с автомобилем и мотоциклеткой под ними; трехэтажное здание, а справа от него – двадцать маленьких кружочков, сплошная линия, схематическое изображение груши с длинным хвостиком и цветок с четырьмя короткими полосками над ним. – Бедный Марк очень любил рисовать фигурки, которые столь неумело изображают дети или праздные бездельники, не имеющие представления о том, что такое изобразительное искусство. – Откуда он у вас? – осведомился Леон. – Сестра-хозяйка отрезала его и передала мне. Манфред нахмурился. – Нечто подобное человек может набросать в бреду, – обронил он. – Напротив, – холодно возразил Леон. – Для меня здесь все ясно как день. Где вы зарегистрировали свой брак? – В Вестминстерском бюро записи актов гражданского состояния.