Я сказал дежурному: — Возьми пока объяснения от диспетчера и свидетелей, а с Ахремчиком поговорю сам. В кабинете Ахремчик рассказал следующее. После второй смены он пришел на вокзал, чтобы ехать к теще в деревню Ракитное, где с грудным ребенком находилась жена. На автобус Ахремчик опоздал, но и на такси не мог уехать. — И сегодня такая же петрушка получилась, — со злостью сказал он. — Вот и не выдержал, отпустил этой размалеванной кукле пару крепких словечек... Я осторожно спросил: — А в отношении записи номеров машин это правда, или вы придумали такой фарс для пущей важности? — Почему фарс? — обиделся Ахремчик и протянул мне записную книжку: — Тут записаны номера машин и время их отъезда со стоянки. Сегодня, правда, не записывал. Та-ак, в числе семи машин значился и номер машины Кузьмицкого. Время ее отъезда со стоянки — сорок минут первого. Интересно! Я даже почувствовал симпатию к этому трезвому мелкому хулигану. Да и хулиган ли он? Судя по всему, работники таксомоторного парка тоже оказались не на высоте. В записной книжке против номеров трех машин, в том числе и против номера машины Кузьмицкого, стояли галочки. Я спросил у Ахремчика, что означают эти пометки. Он ткнул в записную книжку пальцем, пояснил: — Вот эти двое заявили, что маршрут у них дальний и в Ракитное они не поедут, но потом один из них повез пассажира куда-то в город, а второй умчался в Стрельцы: это, как вы знаете, еще ближе Ракитного, но только в другую сторону. А вот этот таксист, — ноготь Ахремчика подчеркнул номер машины Кузьмицкого, — прямо заявил мне: «Гони десятку, тогда повезу». Я, конечно, отказался — деньги у меня с потолка не падают, да и жена пока не работает. В это время к машине подбежал какой-то чернявый, похожий на цыгана мужчина, что-то шепнул шоферу и убежал на вокзал. Через пару минут вернулся с каким-то мужчиной и посадил его в такси... — Как выглядел этот пассажир? — спросил я. — Да не обратил я на него внимания. Невзрачный такой мужик, — ответил Ахремчик и поинтересовался: — Суток десять мне дадут? — Суток не будет, — заверил я его. — А вот штраф, конечно, получите. Нельзя же в общественном месте распускать язык! Сейчас ступайте к дежурному, напишите объяснение по сегодняшнему случаю. А завтра приходите в отдел. Ахремчик вышел. Я раскрыл тощий пока том с материалами дела, вздохнул: «Эх, Кузьмицкий, Кузьмицкий!..» У Кузьмицкого оказался обширный круг знакомых из числа лиц сомнительного образа жизни. Жадный к деньгам, он охотно подъезжал поздно вечером к ресторану, не менее охотно отвозил в лес на пикники захмелевшие компании, а затем в назначенное время приезжал за ними, зная, что ему перепадет пятерка-другая сверх оплачиваемой по счетчику суммы. Короче говоря, в погоне за рублевкой он ничем не брезговал. Кузьмицкого я вызвал в отдел утром. — Вот что, гражданин Кузьмицкий, хватит врать! Выкладывайте правду о том, кого вы возили в сторону Новоселок в ночь на второе июня! Я еще раз предупреждаю вас, что за дачу заведомо ложных показаний, согласно статье 177 Уголовного кодекса БССР, вы несете уголовную ответственность. Кузьмицкий нервно помял в руках фуражку, облизнул губы, буркнул: — Я еще в прошлый раз рассказал всю правду... — Кто из ваших приятелей, — прервал я его, — подвел к машине ночью второго июня, когда вы стояли возле автовокзала, пассажира? Вопрос для него прозвучал как гром с ясного неба. Кузьмицкий затравленно, с каким-то суеверным испугом взглянул на меня и промычал что-то нечленораздельное. — Я жду вашего ответа. И еще раз предупреждаю: говорите правду! Это в ваших же интересах. Кузьмицкий опять провел языком по губам и хриплым, вдруг осевшим голосом заговорил: — Я тогда около часа ночи подъехал к автовокзалу, и ко мне сразу же подбежал Жорка Рогачевский. Он попросил подвезти в Новоселки одного мужика, обещал, что тот не поскупится на деньги. Я и повез. Высадил я его и в самом деле на полевой дороге между деревнями Новоселки и Рогачи, недалеко от какого-то хутора. Мужчина дал мне десятку, сказал ждать его, а сам пошел на хутор. Но скоро вернулся. Приказал мне жать на все педали. Высадил я его на площади в Соколове. Но кто он такой, честное слово, не знаю! Когда он в Соколове выходил из машины, дал мне еще десятку и сказал: «Если хочешь спокойно жить, то будет лучше, если мы друг друга не видели. Уловил? Ну и гляди в оба, дядя!» Вот и все. Только, пожалуйста, товарищ начальник, не вмешивайте меня в это дело! У меня семья, дети... 5 С Рогачевским уже доводилось встречаться: как ранее судимый за грабеж, он состоял у нас на профилактическом учете. Его я нашел в продовольственном магазине, где он вместе со своим напарником, тоже грузчиком, носил в склад из кузова машины мешки с мукой. — Вы ко мне, товарищ майор? — поинтересовался Жора, спускаясь с мешком на спине по трапу в подвальное помещение магазина. — Угадал. Разговор есть. — Тогда придется немного подождать, пока муку разгрузим. Ждать и в самом деле пришлось недолго. Вскоре Жора появился в маленьком кабинете директора магазина. Он успел уже сбросить спецовку и переодеться в тенниску и белые, сшитые из неизвестного мне материала брюки. — Я к вашим услугам, товарищ майор! — весело кивнул Рогачевский, но в его глазах застыла тревога. Я сказал: — Вот что, Жора. У меня мало времени, поэтому сразу же приступим к делу. Кого ты ночью второго июня на автовокзале посадил в машину Кузьмицкого? Только давай сразу договоримся: не вилять! Ясно? Рогачевский потер переносицу, ответил: — Пять суток с тех пор прошло, и сейчас трудно уже вспомнить, был ли я сам тогда на вокзале. Туда по вечерам я частенько заглядываю, жена ведь в диспетчерской работает. Да и таксистов всех знаю — три года слесарем раньше работал в таксопарке. Помню, на днях с Кузьмицким виделся, но вот где, при каких обстоятельствах?.. — Жора, не крути! Дело-то очень серьезное! — Вот потому и боюсь ошибиться, товарищ майор. Надо подумать, припомнить... — Может, в отдел поедем? Там подумаешь, возможно, и вспомнишь что-либо, а? Машина за углом стоит. — Давайте на завтра отложим этот вопрос. Сегодня у жены день рождения. Еле отпросился у директрисы. — Жора, я ведь могу разозлиться. Давай лучше не будем портить наши отношения. Спрашиваю последний раз: кого ты посадил второго июня в машину таксиста Кузьмицкого? — Эх, товарищ майор! — вздохнул Рогачевский и покрутил головой. — Напористый вы человек! Вам вынь да и положь! Я ведь думаю: когда это было — первого, второго или третьего июня? За точность даты ручаться не могу, но действительно помог одному человеку с транспортом... — Что это за человек? — Марьян Черевач. Недавно освободился, к девахе приехал в Соколово. Я их года три назад познакомил. Заочно. Я тогда с Марьяном в одной колонии был... — Где сейчас Черевач? — Где ж ему быть, как не у Ленки! Свадьба скоро у них. Только, товарищ майор, зря тень бросаете на Марьяна! Не пойдет он на «мокрое» дело. Знаю его. — Подожди, откуда тебе известно, зачем он мне понадобился? — Догадываюсь. Земля ведь слухами полнится. Старика вроде одного на хуторе порешили? Может, и был в тех краях Марьян, но на такое он не пойдет... И вот Черевач сидит в кабинете. Жилистый моложавый мужчина в дорогом темного цвета костюме. Лицо и в самом деле у него обычное, неброское — в меру худощавое, с прямым носом и неопределенного цвета глазами. Трижды судим — за хулиганство, квартирную кражу и грабеж. Допрос я начал сразу, без так называемой разведки, прощупывания допрашиваемого: — Вы знали Дивнеля Казимира Иосифовича? — Знал. Первый срок отбывал вместе с ним, в одной колонии. Он тоже сидел за хулиганство: по пьянке одного мужика ножом пырнул. Там и познакомились, подружились. — Когда и где встречались в последний раз? Черевач перевел взгляд на стоявший у стены шкаф. — Там книги, — сообщил я. Взгляд Черевача метнулся в противоположный угол кабинета. — А это сейф. На нем, как видите, лежат две обложки от уголовного дела. А вот там, куда вы сейчас смотрите, на стуле стоит пишущая машинка. Ну, так что, Черевач? — Да ничего, гражданин начальник. Я вот о чем думаю. Какие иногда бывают нелепые, скажем прямее, дикие стечения обстоятельств! Вот вы сейчас мне запросто пришьете «мокрое» дело, и ни один адвокат не поможет... — Что-то не пойму вас, — сказал я, хотя сразу же раскусил тактику Черевача. Впрочем, тактика ли это? А что, если это и есть не что иное, как случайное в своей нелепой жестокости к сидящему против меня человеку стечение обстоятельств? В моей практике бывало и такое... Уловив мой взгляд, Черевач сказал: — Ну что ж, я выложу вам все как на духу, а уж ваше дело судить, правду я говорю или подтасовываю факты. Освободился я тридцатого мая, а первого июня уже был в Соколове: приехал к Елене Герман, с нею три последних года переписывался. Познакомил нас Жора Рогачевский. С ним вместе и отбывал я последний срок, но Жора освободился раньше. Лены дома не оказалось, ездила, как я узнал потом, в деревню к матери. Тогда я отправился к Рогачевскому. Но того тоже не было дома. А его жена, когда узнала, из каких мест я прибыл, в буквальном смысле слова выгнала из квартиры. Я отправился бродить по городу и на улице случайно встретил Казимира Дивнеля. С ним последний раз мы виделись незадолго до моего третьего осуждения. Обрадовался я ему, конечно, — как-никак свой человек в чужом городе. Зашли в столовую, выпили по кружке пива. Казимир после того как по пьянке пырнул ножом человека, водки в рот не брал. Зарок себе дал. Уважаю твердых на слово людей! Там же, в столовой, Казимиру я рассказал о своих мытарствах в вашем городе. Дивнель предложил мне, если не повезет с жильем, чтобы ехал к нему. С гостиницей не повезло, не было мест, и я отправился вечером на автовокзал. Но автобус в сторону Новоселок уже ушел, и мне ничего не оставалось делать, как обосноваться в зале ожидания вокзала. Там меня и увидел Рогачевский. Я попросил его оказать содействие, найти транспорт, чтобы добраться к Казимиру. Он нашел такси. Когда подъехали к хутору Дивнеля, света в окнах его дома не было. Я попросил таксиста обождать меня, так как не был уверен, что Казимир уже вернулся из Соколова. Но дверь дома оказалась незапертой. Я шагнул через порог и наткнулся на что-то мягкое. Включил свет. У порога с раздробленным черепом лежал Казимир. Я, конечно, испугался и выскочил из дома... Черевач замолчал, потом попросил у меня сигарету. Я протянул ему пачку «Гродно», думая над его словами. О допросах написано много умных статей, брошюр, диссертаций. В них все разложено по полочкам, как у хорошей хозяйки в буфете: здесь крупа, там соль, тут перец, а вот в этой баночке — горчица... Но еще никто толково не написал о главном — где в показаниях свидетелей, потерпевших, подозреваемых кончается правда и начинается ложь или наоборот; как и каким способом найти эту невидимую грань? Бывает, что закоренелый преступник правду расскажет скорее, чем иной свидетель. Общеизвестно, что труднее всего допрашивать человека, судьба которого зависит от его же собственных показаний, как, например, вот этого Черевача. Что это — тонко продуманный ход или же правда? Я спросил: — Почему вы сразу не заявили об увиденном в доме Дивнеля? Ведь вы же утверждаете, что не причастны к этому преступлению! — Откровенно говоря, не думал, что вы меня быстро нащупаете. И потом слишком уж у меня подмоченная репутация, чтобы сразу же не вцепились в мою персону, как в подозреваемого в убийстве... Что ж, резонно. Я предугадывал такой ответ. Но вслух сказал другое: — А вам не кажется, что слишком уж много случайностей произошло с вами в тот день: встреча с Дивнелем в городе, случай вас свел с Рогачевским. И еще одна, наиболее загадочная случайность — вы первым оказались на месте совершенного преступления! Как это понять?