7 В кабинете Козловского сидели двое — молодой, представительного вида мужчина в элегантной дубленке и худой, нескладный подросток с продолговатым прыщеватым лицом. При нашем появлении мужчина встал со стула, представился: — Преподаватель училища Хохряков Петр Семенович. Здравствуйте! Поднялся и подросток, буркнул «здравствуйте» и, переминаясь с ноги на ногу, настороженно осмотрел нас с Гуриным и тут же отвернулся, принялся рассматривать висевшую на стене карту района. Да, потертое демисезонное пальто было явно великовато для его тщедушной фигуры. — Прошу садиться, — кивнул Гурин. Сам он по-хозяйски сел за стол Козловского, неторопливо раскрыл свою папку, достал из нее бланк протокола допроса и объявил Хохрякову: — Сейчас мы в вашем присутствии, Петр Семенович, допросим несовершеннолетнего Статкевича. Вы потом должны будете удостоверить своей подписью протокол допроса. Разъясняю вам и несовершеннолетнему Статкевичу ваши права и обязанности... Я смотрел на внимательно слушавшего Бориса подростка, видел, что он отчаянно трусит, хотя и пытается скрыть это под маской напускного безразличия. Что за всем этим скрывается? Он что-то знает об убийстве, может, сам принимал участие в совершении этого тяжкого преступления? Или же все объясняется довольно просто — неожиданный вызов в милицию, новая, непривычная обстановка допроса... Заполнив лицевую сторону протокола установочными данными допрашиваемого, Гурин перевернул протокол, что-то быстро написал на его чистой стороне вверху, отложил ручку и внимательно посмотрел на подростка. Тот под его взглядом съежился, пригнул голову, спрятал между колен подрагивающие пальцы рук. — Ну, Владимир, рассказывай о себе, — неожиданно мягким голосом предложил Борис. Владимир удивленно вскинул на него глаза, неуверенно спросил: — О себе? А что рассказывать? — Как живешь, как учишься, с кем дружишь? — Учусь вроде неплохо, — Владимир покосился на Хохрякова. Тот утвердительно кивнул. И Владимир, словно обрадовавшись его поддержке, уже смелее заговорил: — Я в училище со всеми ребятами стараюсь поддерживать дружеские отношения. Ни с кем не ругаюсь. Некоторым из отстающих в учебе помогаю. — А какие у тебя отношения с родителями? Например, с отцом? — все тем же ровным, доброжелательным голосом продолжал Борис, но я заметил, как подросток, словно с разгона налетев на препятствие, сразу стушевался, скис и уже иным тоном, опустив голову, тихо ответил: — Нормальные... А Гурин, как бы не замечая этого, продолжал расспрашивать: — Отец тебе материально помогает? — Да. Покупает одежду, обувь, дает деньги на продукты. — Куртку тебе в прошлом году он купил? — Куртку? Какую куртку? — пожал плечами Владимир и искоса взглянул на Гурина. — Которую ты постоянно носил. С металлическими пуговицами куртка. Ты в ней домой ездил, а вернулся сегодня в училище почему-то вот в этом пальто. Чье оно? — Пальто? Папа мне дал его. — А куртку где оставил? — Я ее... порвал. — И где же она? Подросток молчал. Гурии взглянул на меня, сказал: — Ну, хорошо, Владимир, к вопросу о куртке мы вернемся несколько позже. Скажи, ты выпиваешь? — Н-нет... то есть... иногда... — И с отцом вчера выпивал? — Выпивал... — А дядю Николая давно видел? Подросток вздрогнул, затравленно посмотрел на Гурина, но сумел взять себя в руки, глухо ответил: — В прошлом году видел его, когда он с тетей Марусей приезжал к нам на Октябрьские праздники... — И с тех пор не встречались? — Нет. — А сегодня ночью? Владимир откинулся на спинку стула, широко открытыми глазами посмотрел на Гурина и вдруг затрясся мелкой, судорожной дрожью. Всхлипывая и давясь слезами, с яростью закричал: — Ничего я вам не скажу!.. Ничего!.. Хоть режьте!.. У него началась истерика. Гурин хмуро кивнул Козловскому: — Уведи его, Вадим. И, пожалуй, вызови врача. — Остановил вскочившего со своего места Хохрякова: — А вы, Петр Семенович, на минуту задержитесь. Есть разговор. Когда Козловский вывел из кабинета подростка, Хохряков растерянно спросил у нас: — Вы объясните мне толком, товарищи, что случилось? Владимир что-то натворил? — Он подозревается в совершении тяжкого преступления, — односложно ответил Борис и, помолчав, спросил: — Вы, Петр Семенович, ничего особенного не заметили сегодня в его поведении? Хохряков недоуменно развел руками, сказал: — Какой-то он сегодня весь день не в себе. Я уж думал, что-то дома у него случилось. Спрашивал, говорит, все нормально. С занятий я его все же отпустил в общежитие... — А вообще, что он за парень? — Парень как парень. Звезд, конечно, с неба не хватает, но учится сносно, дисциплинирован, любит технику. Думаю, механизатор из него получится. Ни в чем плохом за два года учебы вроде не замечался. Правда, бывало, поозорничает со сверстниками — скамейку там в сквере перевернут или в сад к кому-то заберутся. Но что тут поделаешь: дети ведь еще!.. Дети... За десятилетия службы в органах внутренних дел мне довелось повидать немало преступников, в том числе и несовершеннолетних, — людей разных, непохожих друг на друга. И в то же время было у них одно общее: преступниками они стали не вдруг. Их путь к моральному падению, как правило, начинался с малого: перевернутой в сквере скамейки, украденной безделушки, мелкого хулиганства, угнанного велосипеда... Первое правонарушение, оставшееся без должного реагирования, безнаказанным, придавало смелости, уверенности, что и впредь все будет сходить с рук. И тянуло уже на большее... Вернулся Козловский, сказал Гурину: — Статкевич в соседней комнате под присмотром сержанта Салея. Сейчас будет врач. — Хорошо, Вадим, — Гурин сложил в папку бумаги, повернулся к Хохрякову: — Петр Семенович, побудьте пока с Владимиром. Мы же так и не закончили допрос. Хохряков вышел из кабинета. Гурин сказал: — Вадим, готовь постановление о производстве обыска в доме и надворных постройках Статкевича. Нужно найти эту злополучную куртку. Поедешь со своими хлопцами. А мы тут пока Владимиром займемся. 8 Оперативная группа с обыска вернулась в десятом часу вечера. Козловский молча положил перед нами с Гуриным на стол сверток, развернул его. В нем оказались зеленая мужская куртка с золотистыми металлическими пуговицами, одна из которых отсутствовала, кирзовые сапоги и ботинки без шнурков. Гурин с интересом осмотрел содержимое свертка, пожал Козловскому руку и снял трубку внутреннего телефона, негромко приказал: — Эксперта-криминалиста сюда. Живо! Козловский присел к столу, достал из папки протокол обыска, протянул его Гурину, пояснил: — Куртку и обувь обнаружили на сеновале. Все тщательно вымыто, поэтому, боюсь, что криминалист нам мало чем поможет. — Поможет, — заверил его Гурин и спросил: — Что говорит Статкевич-старший? — Сперва вообще разыграл сцену возмущения, когда мы явились к нему, грозил всяческими карами. Потом, когда нашли куртку, сапоги и ботинки, стих, прикинулся этаким Иваном-непомнящим, заявил, что все это не его, и кто затащил эти вещи к нему на сеновал, понятия не имеет. Я привез его в отдел. В кабинет вошел эксперт-криминалист старший лейтенант Коризна, кивнул нам и сразу же направился к свертку. Внимательно осмотрев куртку и обувь, удовлетворенно гмыкнул, сообщил нам: — Замывали тщательно, мыла и воды не пожалели, но следы крови полностью не уничтожили — они остались в локтевом шве куртки и в трещинах каблука сапога. Экспертизу, конечно, нужно провести срочно? — Да, весьма срочно, Николай Сергеевич, — подтвердил Гурин. — Хорошо, сейчас же и приступлю. Коризна, прихватив с собой сверток, покинул кабинет. Гурин сказал Козловскому: