В кабинете прокурора как раз шел допрос Ивановского. Это был невзрачный, щуплый парень в нейлоновой меховой куртке. Он сидел у прокурорского стола, опустив голову. Тут же находились помощник прокурора и следователь. Клименков кивнул мне, жестом пригласил садиться и повернулся к Ивановскому: — Значит, ты продолжаешь утверждать, что к убийству не имеешь никакого отношения? — Я же сказал: не убивал, — тихо ответил парень, все так же не поднимая головы. — Ну-ка повтори еще раз свой рассказ, — Клименков выразительно посмотрел на меня, видимо, давая понять, что делает это для меня. Ивановский поднял голову, обвел нас глазами, облизнул губы и тихо начал рассказывать: — Часа в два ночи я возвращался домой. Девушку провожал. Подхожу к кинотеатру, вижу, темнеет что-то возле кромки тротуара, на проезжей части. Смотрю — человек. Шапка слетела, и голова в крови. Сперва сдрейфил, бросился бежать. Потом подумал: а может, жив еще? Вернулся. Потрогал за руку. Она еще теплая была, но сердце уже не билось. И тут я услышал сзади шаги. Испугался: а вдруг меня обвинят в убийстве? Потому и ушел... — Ты о бумажнике забыл, — напомнил прокурор. — Ах, да, бумажник, — втянул голову в плечи подозреваемый. — Я когда пальто расстегнул, чтобы сердце послушать, бумажник выпал из бокового кармана. Виноват, бес попутал... Но ведь его мог взять любой другой, например, тот мужик, что после меня подошел к убитому. — Логика! — усмехнулся прокурор и взглянул на меня: — Каково, Валентин Семенович, а? — Иван Дмитриевич, разрешите задать вопрос задержанному? — Валяй, — согласился Клименков и с довольным видом откинулся на спинку кресла. — Скажите, Ивановский, а кто был тот человек, что подходил к убитому? — спросил я. — Вы рассмотрели его? — Нет, я сразу же убежал. — На этот вопрос я сам тебе отвечу, — заявил Клименков и кивнул следователю. Когда тот вывел из кабинета Ивановского, прокурор сказал: — Это был Гена Белокопытов, сын первого. Он и позвонил в дежурную часть, указал приметы убегавшего от трупа Ивановского, но не назвал свою фамилию... — Понятно, — кивнул я. — Что тебе понятно? — нахмурился Клименков и спросил: — Говорят, ты начал проводить собственное расследование? Что, следственно-оперативной группе не доверяешь? — Почему? — удивился я. — Просто кое-что допроверил... — И что же ты выяснил? — саркастически ухмыльнулся прокурор и обменялся взглядом с молча слушавшим нас помощником. Не будь того в кабинете, я бы сейчас выдал Ивану по первое число. Сдержанно ответил: — Ивановский не совершал убийства. — Вот даже как? — вскинул брови Клименков и опять переглянулся со своим помощником. — А мы-то, дурни, радуемся, что так быстро раскрыли тяжкое преступление! Может, соизволишь объясниться, просветить нас, сирых, а? — Охотно, — я сдержал закипевшую во мне злость. — По заключению судебно-медицинского эксперта, большой силы удар Голубеву был нанесен по голове сверху. Рост убитого — метр семьдесят девять. Стало быть, убийца наверняка выше его и обладает силой, не такой убогой, какой наградила природа Ивановского. Далее. Кое-что я выяснил в гараже и у родственников убитого. Оказывается, покойный по натуре был трусливым человеком. И вот представьте себе: Голубев ночью идет по слабо освещенной улице, имея при себе 156 рублей зарплаты. Он шарахается любой тени. А тут Ивановский... Заметили, как гремят у него подбитые подковками ботинки? Это на деревянном полу, а по асфальту, да еще в ночной тишине... Прокурор неожиданно захохотал. — Ну, майор, ты и даешь! Стишки, случаем, на досуге не сочиняешь, а? Пойми, нам не лирика нужна, а факты, доказательства, улики! — Будут и доказательства. Кое-чем уже располагаю. — И чем же конкретно? — Что убийство Голубева — дело рук одного из его приятелей. — Может, и фамилию его нам назовешь? — Клименков откровенно издевался надо мной. — А то ведь мы прямо сгораем от любопытства!.. Я встал и уже не сдерживая себя, грубо ответил: — Придет время — назову! И вышел из прокурорского кабинета...» На этом записи обрывались. Валька наверняка знал убийцу, но почему он не назвал его? Не был уверен или по каким-то иным соображениям не сделал этого? Я встал из-за стола, разобрал постель, лег. Но долго не мог уснуть, слышал, как за перегородкой на своем топчане вздыхал, ворочался Иван Тимофеевич. День второй 1 Мы похоронили Вальку с доступными для нас с Иваном Тимофеевичем почестями, и я отправился в отдел внутренних дел. Там уже находился старший инспектор инспекции по личному составу отдела кадров УВД майор Борин. Сергей Иванович, стройный, жгучий брюнет, оказался серьезным, вдумчивым человеком. — Давайте вместе искать причину самоубийства майора Благовещенского, — предложил он мне. — Жаль Валентина Семеновича. Хорошо знал его по работе в УВД. Скромный, трудолюбивый и цепкий оперативник был. Надежный товарищ. Пять лет назад его направили сюда на укрепление, и он быстро поправил дела. Можете ознакомиться с материалами, которые я успел собрать. Борин протянул мне картонную папку с аккуратно сколотыми канцелярскими скрепками бумагами. — Располагайтесь вот за тем столом, товарищ полковник. А я на полчаса отлучусь. Раскрыл папку. Выписки из документов, справки, объяснения сотрудников отдела, копия акта судебно-медицинского вскрытия трупа. Внимательно прочитал все эти документы. В тот злополучный день Валька сходил к прокурору района, вернулся, до обеда сидел в своем кабинете. В обеденный перерыв получил у дежурного по отделу пистолет якобы для чистки — накануне производились стрельбы из табельного оружия. Закрылся в кабинете и выстрелил в сердце. Никакой записки покойный не оставил или не нашли. Сослуживцы характеризовали Вальку как прямого, бескомпромиссного, правдолюбивого человека. Бывал порой несдержанным, не отличался особой аккуратностью в ведении служебных бумаг, за что не раз попадало от руководства отдела. Вот, пожалуй, и все, что я смог почерпнуть из папки майора Борина. Не густо. Как говорят оперативники, никаких зацепок. Об этом, возвращая папку, я и сказал Сергею Ивановичу. — Не совсем так, — не согласился он. — В его сейфе мы нашли копии его жалоб в ряд инстанций. Оправдывает недавно осужденного за убийство Ивановского, утверждает, что располагает доказательствами виновности в этом преступлении другого человека, но фамилию его не называет. Писал, что предъявит нужные сведения при встрече с проверяющими. — А вы, Сергей Иванович, не пытались найти эти доказательства? — Пытался. С начальником отдела пересмотрел каждую бумажку в сейфе, столе и шкафу, но — увы! И тем не менее их надо искать. Может, дома они у него? — Вряд ли. Служебные бумаги он домой не понесет — Валька на сей счет был щепетильным. Да и вчера я в основном просмотрел его хозяйство дома. — Тогда эти бумаги у кого-то из близких ему людей. Я переговорю с ребятами, — сказал Борин. А я подумал о другом. Валька никогда не был голословным, наверняка располагал такими доказательствами. И не стал бы прятать их перед выстрелом. Но где они? Похищены? Вполне вероятно. Но кем и когда? Копии жалоб оставили — они безобидны для заинтересованных в этой истории лиц, да и оригиналы их имеются в райкоме, райисполкоме, суде и прокуратуре, куда их спустили инстанции, в которые обращался Валька. Не исключено, что была и предсмертная записка. Необходимо уточнить, кто первым из сотрудников зашел в кабинет после рокового выстрела, кто осматривал кабинет и тело Вальки, где потом хранились ключи от кабинета, сейфа, стола и шкафа, кто имел к ним доступ? Не давала покоя и такая мысль: почему Валька скрывал фамилию преступника? Боялся? Но чего или кого? Мысленно перебрал его мартовские записи. Стоп! А если убийца — сын первого секретаря райкома партии? От этой мысли по спине пробежал холодок. Но чем больше я размышлял над этим предположением, тем больше склонялся к его реальности. Ну, во-первых, Геннадий Белокопытов первым оказался на месте преступления, позвонил в отдел, сообщил приметы убегавшего от трупа Ивановского, но не назвал себя. Почему? Случайны ли такие обстоятельства? Во-вторых, странную позицию в этом деле занял прокурор района: он по-своему отреагировал на веские доводы Вальки о маловероятности совершения убийства Ивановским, принял явный обвинительный уклон по отношению к последнему. Что бы все это значило? — Скажите, Сергей Иванович, вы с уголовным делом по обвинению Ивановского знакомиться будете? — спросил я Борина. Он кисло усмехнулся и устало ответил: — Уже свершилось. Правда, полдня сегодня на это потратил. Председатель суда под разными предлогами не хотел мне показывать дело. Пришлось идти в райком партии. Там, в кабинете первого секретаря, тоже допрос мне устроили: что, куда, зачем?.. — И вас это не насторожило? — Конечно, насторожило. Думаю, что ключ к установлению причин самоубийства майора Благовещенского — в этом деле: не случайно же покойный так упорно и настойчиво оспаривал виновность Ивановского! Дело прочитал внимательно. Оно в одном томе. Есть там любопытные детали: на девяти допросах Ивановский категорически отрицал свою вину, потом вдруг собственноручно написал явку с повинной — убийство он якобы совершил с целью ограбления. На суде тоже дал такие показания. Чувствуется явная натяжка, только вот этого почему-то не заметил народный суд. Опять пресловутая «царица доказательств»? Никак не можем мы от нее уйти! Почему-то все время уповаем на признание подозреваемого. Дескать, признался — и преступление, считай, раскрыто. Чепуха это! В первую очередь нужны доказательства. Еще Пушкин возмущался такой постановкой вопроса. Он считал необоснованной и даже совершенно противной здравому юридическому смыслу мысль о необходимости признания преступника для его полного обличения. Александр Сергеевич подчеркивал, что «если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности». Глубокая мысль! А ведь, как известно, великий поэт не был юристом! Я с интересом посмотрел на Борина. Его высокий, с залысинами лоб покрылся мелкими капельками пота, сквозь темный загар обветренных щек тусклыми, словно размытыми пятнами пробивался румянец, глаза за роговыми стеклами очков задумчиво смотрели мимо меня в окно. Борин промокнул аккуратно сложенным платком лоб, продолжал: — Второе, находящееся в производстве прокурора, уголовное дело по обвинению во взятке майора Благовещенского читал вчера. Тоже со скрипом дал мне его прокурор. Что я вам скажу, товарищ полковник? Основанием для возбуждения дела послужило заявление Кривошеевой Галины Антоновны, сестры Сергея Ивановского, о том, что она дала две тысячи рублей Валентину Семеновичу с тем, чтобы он освободил от уголовной ответственности брата. Других доказательств вины Благовещенского в деле нет, хотя прокурор уже и заготовил постановление на арест Валентина Семеновича. Но не успел осуществить свой замысел... Это дело — самая настоящая туфта! Бред сивой кобылы! Дело мы через областную прокуратуру затребуем к себе, пусть его тщательно изучат специалисты. Прекратят, конечно, по реабилитирующим основаниям. Но Валентина Семеновича уже не вернешь... А работы тут мне непочатый край. Хочу во всем детально и тщательно разобраться. Хорошо, что вы приехали. — В меру сил и возможностей помогу, Сергей Иванович, — заверил я Борина. — Сам заинтересован докопаться до истины. Валентин был моим лучшим другом... — Заранее спасибо за помощь, Игорь Иванович. Но сами понимаете: если уж мне, официальному лицу, ставят такие препоны, то вам вообще никуда шагнуть не дадут. Поэтому давайте условимся вот о чем. Так называемую официальную часть я беру на себя, а вы с людьми поработайте. Поговорите с той же Кривошеевой. Думаю, не лишне вам будет встретиться и с Мариной Михайловной Кулагиной. — Кто такая? — Близкая подруга Валентина Сергеевича, работает секретарем райисполкома. Вот ее адрес. Сейчас она на больничном, находится дома. — Сделаю сегодня же, Сергей Иванович, — пообещал я. — Только на полчаса зайду к начальнику отдела. Уже у двери я задержался, спросил: — Да, Сергей Иванович, чуть не забыл. Вы материал по факту самоубийства видели? — Читал в прокуратуре. Уже вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. — Оперативно сработали! А в протоколе осмотра места происшествия нет сведений об изъятии каких-либо документов из кабинета Благовещенского?