– Так, дремлю. – Плохо себя чувствуешь? – Все в порядке. Кирилл наклонился, поцеловал ее. – Ты плакала? – Нет, с чего ты взял? – Глаза соленые. – Ах, это… Просто слезливость, знаешь, напала. – Точно ничего не случилось? Ирина улыбнулась: – Точно, точно, не переживай. Хорошо даже, ибо в текущем моменте поговорка больше поплачешь – меньше пописаешь, актуальна как никогда. Кирилл снова поцеловал ее: – Ладно тогда. Но ты от меня ничего не скрывай, хорошо? Ирина кивнула. Вроде бы и нет у нее секретов от мужа, между ними полное доверие, а все-таки он не знает, из какой ямы ее вытащил, на краю какой пропасти удержал. И дай бог, никогда не узнает. * * * Олеся шла в суд с таким тяжелым сердцем, что можно было спокойно топиться, не привязывая к ноге камень. Возникла даже шальная мысль, а что, если не входить в тяжелые дубовые двери, а развернуться и, изящно перемахнув через решетку набережной, сгинуть в темных и густых водах Фонтанки? Пару минут побарахтаться, и все, конец страданиям. Только от реки невыносимо несло рыбой, а Олеся не знала, насколько здесь глубоко. Вполне может оказаться и по колено, так что не утонешь после своего прыжка, а загремишь в одно милое учреждение, где тебя добрым словом и таблетками станут убеждать, что жизнь прекрасна. До назначенного времени оставалось еще пятнадцать минут, и Олеся осторожно подошла к мокрой чугунной решетке, посмотрела вниз. Если топиться, то перед смертью придется как следует хлебнуть этой милой вонючей водички, нет уж, спасибо. Олеся зябко повела плечами. Темное ноябрьское утро хмурилось, тревожно мигало тусклыми огнями фонарей, огрызалось порывами ледяного ветра, и нельзя было понять, идет ли дождь, или просто тучи спустились до самой земли. В такую промозглую погоду хорошо дома, ждать семью с горячим обедом, а вечером всем вместе собраться перед телевизором, долго пить чай и ждать прогноз погоды, в надежде, что завтра выглянет солнце и все изменится к лучшему. Не изменится. Все ее погожие деньки прошли. Ноги озябли и слегка, кажется, промокли, но Олеся все оттягивала миг унижения, все глазела в низкое серое небо, такое темное, что казалось, солнце никогда на нем не взойдет. Как ни хорохорься, а видно, что она никто. Не получится спрятать свою горькую долю под бравадой свободной женщины «ах, наконец-то я избавилась от этого недоразумения в виде мужа и живу на всю катушку». Сразу по ней видно, что не живет. Сапоги старые, одежда скромная, но не это главный показатель. У свободной женщины на голове не бывает переходного периода между стрижкой и длинными волосами, и маникюр она не делает себе сама. А лицо у нее веселое и свежее от счастья и комплекса косметических процедур. Все это у Олеси было в прежней жизни. Но после развода у парикмахерши вдруг образовалась огромная очередь, маникюршу поглотили семейные проблемы какого-то эпического размаха, а косметолог, услышав в трубке Олесин голос, немедленно собиралась на курсы повышения квалификации. Никак к ним стало не попасть. Наивная Олеся не сразу догадалась, что, расставшись с мужем, она для этих женщин сделалась теткой с улицы, которой не место в элитном заведении для нужных людей. Салон красоты был чем-то вроде клуба, где за стрижкой, маникюром и масочками жены решали важные вопросы. Финская стенка в обмен на поступление в институт, госпитализация в престижную больницу за дефицитные шмотки, хорошее трудоустройство гарантировало продвижение в очереди на жилье или на машину, а через Олесю можно было устроить отсрочку от армии или, наоборот, место в военном училище. Многие жены обожали крутить эти схемы, устраивая и доставая с большой выгодой для себя, а Олеся сторонилась. Однажды она, тогда еще совсем юная и неопытная генеральша, пообещала своей парикмахерше протекцию в летное училище, так муж чуть не прибил ее после этого. «Надо же понимать, кому помогать, – орал он, – сейчас наберем кухаркиных детей, а когда по-настоящему нужный человек попросит, что? Скажем, извините, места нет? Даже такая овца, как ты, должна понимать такие вещи, а ты только ставишь под удар репутацию семьи. Этому быдлу только дай палец, руку откусят. Как узнают, кому я помог, сразу со всего города водопроводчики с просьбами потянутся». Олесе этот скандал показался похожим на эпизод из «Войны и мира», где княгиня Друбецкая просит о помощи князя Василия, и она еще подумала, как странно, время идет, общественный строй меняется, а люди остаются людьми, и мотивы у них такие же, как и сто, и тысячу лет назад. Парня муж тогда все-таки устроил, чтобы показать свое могущество и широту души, и парикмахерша в принципе могла бы это помнить. Но правду говорят, что уже оказанная услуга ничего не стоит. Простую советскую женщину, если она не имеет доступа к дефициту или не сует трешку в карман, обслуживают настолько плохо, насколько это возможно. Постригут так, что мать родная не узнает, и не потому, что не умеют, а чтобы понимала свое место в этой жизни. Олеся понимала, и, не располагая лишней трешкой, в парикмахерскую не совалась. Некогда ультрамодная стрижка отросла настолько, что приходилось носить дочкин детский обруч. Только в последние недели стало возможным собрать волосы в очень короткий хвостик, слишком молодежный для сорокапятилетней женщины. Прическа – это еще полбеды, особенно зимой, когда можно спрятать голову под шапку, а вот руки выдают свою хозяйку самым предательским образом. Как она ни старается, а видно, что маникюр сделан не в салоне. Одна надежда, что с практикой придет и мастерство, а пока нет. Пока это весьма отдаленное подобие того, с чем она привыкла ходить в замужней жизни. Про лицо вообще вспоминать не хочется. Стареет в полное свое удовольствие, а как иначе, когда крем «Томатный» Николаевской фабрики «Алые паруса» это уже роскошь. Фигура только осталась неплохая, спасибо разводу, забравшему у Олеси весь лишний вес, но это в двадцать лет никто не посмотрит, чем обтянута твоя упругая попа, а в сорок пять с точностью до наоборот. Никому и дела нет, что скрывается под унылыми старыми шмотками. Олеся тяжело, с подвыванием, вздохнула. Надо идти, явить новым знакомым себя саму – жалкую замухрышку без будущего. И без прошлого, что уж там. Зачем только она вчера звонила мужу? Воспоминание отозвалось похмельной болью. Муж уходил благородно, с одним чемоданом, оставив ей семейные накопления и обещав помогать материально. Сказал, что это будет справедливо, потому что Олеся не имела возможности развиваться профессионально, посвятив себя семье. «Правда, это был твой выбор, а не мой, – добавил он, – ну да ладно…» Тогда у нее на секунду мелькнула надежда, что раз у него чувство вины перед женой победило природную прижимистость, то, может, он и вовсе передумает разводиться. Не передумал, а семейных накоплений на книжке обнаружилось всего двести рублей. Олеся старалась не тратить этот НЗ, пару раз только взяла на билеты, чтобы съездить навестить сына и дочь, по которым ужасно скучала. Их без особой волокиты развели в загсе, и, получив заветный штамп, муж исчез из жизни Олеси, будто его и не было. Даже с Новым годом не поздравил. Только месяца через три она осмелилась позвонить ему и напомнить о деньгах. В ответ услышала, что раз обещал, то даст, когда нужно, и столько, сколько сочтет нужным, а она пусть учится рационально расходовать деньги хотя бы сейчас, раз за столько лет брака не овладела этим навыком. Олеся послушно училась и ждала, а вчера, напуганная созерцанием собственных колготок, решила напомнить о себе снова. Трубку взяла его молодая жена. Олеся попросила позвать Александра Андреевича. – А кто его спрашивает? Олеся представилась, хотя понимала, что ее прекрасно узнали по голосу. – И что вам надо от Александра Андреевича? – Поговорить. – О чем? – Вика, позови его, пожалуйста, мы сами решим. В трубке засмеялись: – Еще раз спрашиваю, что тебе от нас надо, попрошайка несчастная? – Что? – Что слышала! Хватит уже нас доставать! – Вика, позови Александра Андреевича, мне нужно с ним поговорить, а перед тобой не собираюсь отчитываться. – Да и не надо, я и так знаю, что деньги будешь клянчить! Олеся бросила трубку, как раскаленную, потому что это была правда. Щеки вспыхнули от унижения и боли. Зачем она только позвонила, знала же, что так будет. Ах, Вика, Вика, такая хорошая девочка была, тихая, вежливая… Олеся очень радовалась, что дочка, поступив в институт, выбрала в подружки ее, а не какую-нибудь отвязную курящую девицу. Скромная Вика приходила, заглядывала в глаза «Олеся Михайловна, чем помочь, Олеся Михайловна, ой, а как это у вас так получается, Олеся Михайловна…» Олеся таяла, ибо от родной дочери она никогда такого поклонения не видела. Чтобы Машка спрашивала у матери, как лучше приготовить обед? Зачем? Дураку же понятно, что как можно быстрее, чтобы разделаться с тягостной обязанностью и умчаться по своим делам. А что котлеты бесформенные и разного размера, так ну и что? Чай, не в ресторане. Олеся очень надеялась, что рядом со скромной и наивной Викой ее бойкая дочка станет мягче и женственнее, приохотится к домашним делам, но куда там… Хорошо хоть, муж Машке понимающий попался, но поди знай, надолго ли хватит его терпения. Когда Олеся узнала, что Вика приехала учиться из Лодейного Поля, в ней проснулся материнский инстинкт. Хотелось накормить, обогреть, утешить несчастного ребенка, потерявшегося в большом городе, и Вика, как ей казалось, принимала заботу с большой благодарностью. Она довольно быстро сделалась своей в семье. Подруги потом говорили «вползла как змея», а самой Олесе приходила на ум камнеломка. Маленькое безобидное растеньице, растет, цветет, а камень под ней трескается. Узнав о разводе, подруги прилетели с утешениями, кляли разлучницу самыми черными словами, придумывали, как побольнее отомстить сопернице. Впрочем, кроме писем в деканат и комсомольскую организацию, ничего дельного они не могли предложить, а Олесе было так плохо, что сил на ненависть и месть не хватало совершенно. Какие тут злобные планы, если ты с трудом заставляешь себя дышать? Еще подружки картинно разводили руками, удивляясь, как Олеся могла ничего не замечать. «Какие-то признаки наверняка были!» – восклицали они, жадно вытягивая шеи, наверное, хотели узнать зловещие симптомы, чтобы вовремя заметить их в собственной семье. Может, и были, но Олеся пребывала в счастливом неведении до той самой секунды, когда муж заявил, что он все обдумал и решил. Она настолько не замечала, что творится у нее под носом, что далеко не сразу поняла, к кому именно ушел ее муж – человек, бок о бок с которым она провела двадцать пять лет. На два года больше, чем Вика жила на этом свете. Всего за неделю до ухода мужа они на этой самой кухне лепили пельмени. Машка, как всегда, отлынивала, а Вика старалась, и выходило у нее аккуратно, ловко, просто загляденье. Олеся с удовольствием наблюдала за проворными пальчиками девушки и прикидывала ее в свои невестки, понятия не имея, что та уже вовсю спит с ее мужем и втихомолку посмеивается над поверженной и никому не нужной старухой. И все же Олеся не могла возненавидеть Вику. Какой смысл винить любовницу в том, что жена мужу опротивела? Она сама разрушила свой брак, опростилась, обабилась, с ней стало неинтересно, вот и все. Совершила типичную ошибку женщины средних лет, решила, что муж никуда не денется, раз они столько лет вместе, и расслабилась. Набрала килограммов пять, не заботилась о том, чтобы скрывать перед мужем подступающий возраст. Вообще не интересовалась, каково ему с ней, считая, что раз накормлен, обстиран, обглажен и освобожден от всех бытовых забот, то и хорошо. Оказалось, нет, ему было невыносимо. Она тупая и ограниченная раскисшая баба, от которой его тошнит. Он столько лет терпел ее ради детей, а теперь больше не может. Олеся сама во всем виновата, а Вика ни при чем, просто под руку подвернулась. Сама виновата, только сама, ну немножко еще перестройка. Если бы не это проклятое новое мышление, то муж терпел бы дальше, стиснул зубы, но терпел, ибо в прежние времена развод ставил на карьере жирный крест. А теперь ничего, пожалуйста, меняй жен, сколько твоей душеньке угодно. Очень соблазнительно возненавидеть Вику, переложить на нее всю вину и ответственность, но не получается. Даже ее подловатое поведение не заставляет сердце биться быстрее от ярости. Совсем молодая девчонка с детской жаждой счастья, что с нее взять. Олесе даже жаль ее немного было. Точнее, не так. Не жаль, а материнский инстинкт прорывался сквозь обиду брошенной женщины, она хотела предостеречь Вику, объяснить, что связывать свою жизнь с мужчиной на четверть века тебя старше – не самая лучшая идея.