Поттер упал бы, если бы его не подхватили и не усадили тихонько на землю. Потом он сказал: — Что-то говорило мне, что если я не вернусь сюда и не найду… — Он вздрогнул и, безнадёжно махнув рукой, промолвил: — Скажи им, Джо, скажи им, — теперь уж нечего… Гекльберри и Том онемели от ужаса и, не отрывая глаз, глядели на бессердечного лгуна, когда он повёл свой хладнокровный рассказ об убийстве. Каждую минуту они ожидали, что вот-вот с безоблачного неба на его голову низвергнется молния, и дивились, почему так медлит божья кара. Когда же он и по окончании рассказа остался цел и невредим, у них возникло робкое желание нарушить клятву и спасти жизнь несправедливо обвинённому Поттеру, но это желание увяло и скоро совсем исчезло, потому что им сделалась ясно, что этот негодяй Джо продал душу дьяволу, а с дьяволом шутки плохи: только сунься в его дела — и сгинешь на веки веков. Кто-то спросил Поттера: — Почему же ты не убежал? Зачем пришёл сюда? — Я не мог иначе… не мог! — простонал Поттер. — Я и хотел убежать, но сами ноги привели меня сюда! И он зарыдал опять. Через несколько минут на следствии Индеец Джо столь же спокойно повторил своё показание под присягой, и мальчики, видя, что небесные молнии так-таки не поразили его, окончательно убедились, что Джо продал себя сатане. Он вдруг сделался в их глазах самым интересным, хотя и самым страшным существом на земле, и они не могли отвести от его лица зачарованных глаз. Про себя они решили следить за ним по ночам, когда представится случай, в надежде как-нибудь хоть мельком увидеть его ужасного повелителя — дьявола. Индеец Джо помог поднять с земли тело убитого и уложить в повозку, чтобы увезти его прочь. В толпе пробежал трепет: все стали шептать, что как раз в эту минуту из раны просочились капли крови[25]. Мальчики подумали было, что эта счастливая случайность укажет толпе истинного убийцу, но им пришлось разочароваться, потому что многие тут же сказали: — Всё это потому, что Мефф Поттер стоял в трёх шагах от убитого. Страшная тайна и угрызения совести целую неделю не давали Тому спать по ночам, и однажды утром во время завтрака Сид сказал: — Том, ты так вертишься и так много болтаешь во сне, что я из-за тебя не мог уснуть… Том побледнел и потупил глаза. — Это дурной знак, — серьёзно сказала тётя Полли. — Что у тебя на уме, Том? — Ничего! Ничего особенного! Однако рука мальчика дрогнула так, что он пролил на скатерть свой кофе. — И мелешь ты всё такой вздор, — продолжал Сид. — Нынче ночью ты, например, зарядил: «Это кровь, это кровь, вот что это такое!» И опять, и опять, без конца. А потом: «Не мучьте меня так, — я скажу». Скажешь? Что такое ты скажешь? Всё поплыло перед Томом. Трудно сказать, чем бы это могло кончиться, но, к счастью, тревожное выражение сошло с лица тёти Полли, и она, сама того не зная, пришла Тому на выручку. Она сказала: — Ох! Это всё из-за того страшного убийства. Мне и самой оно снится чуть ли не каждую ночь. Иногда я даже вижу во сне, что убийца — я. Мери сказала, что то же самое бывает и с ней. Сид, по-видимому, удовлетворился этим объяснением. Том поспешил уйти под первым благовидным предлогом и после этого целую неделю, притворяясь, что у него болят зубы, стягивал себе челюсть на ночь платком. Он не знал, что Сид нарочно не спит по ночам и нередко, ослабив его повязку и приподнявшись на локте, прислушивается к его словам и потом опять поправляет повязку. Душевная тревога Тома мало-помалу улеглась; зубная боль надоела ему и была отменена. Если Сид и вывел какие-либо заключения из отрывистых слов, произносимых его братом во сне, он оставил их при себе. Тому казалось, что его товарищи никогда не перестанут производить следствие над дохлыми кошками, — эта забава всякий раз напоминала ему о страшном событии. Сид подглядел, что в этой игре Том никогда не выступает в качестве главного следователя, хотя до сих пор Том очень любил, чтобы во всех играх первые роли предоставлялись ему. Сид точно так же подметил, что Том уклоняется и от роли свидетеля; в этом тоже была какая-то странность. Не ускользнуло от Сида и то обстоятельство, что Тому вообще эти игры противны и что он уклоняется от них при малейшей возможности. Сид ломал себе голову над этими загадками, но не говорил ничего. Впрочем, подобные игры в конце концов вышли из моды и перестали терзать совесть Тома. В это печальное время Том чуть не каждый день, улучив удобную минуту, пробирался к маленькому решётчатому оконцу тюрьмы, в которой был заключён «убийца», и контрабандой приносил ему разные лакомства, какие удавалось добыть. Тюрьмой было невзрачное кирпичное зданьице, которое стояло у болота, на краю городка. Сторожа при ней не полагалось, да в ней и заключённых почти никогда не бывало. Эти маленькие подарки значительно успокаивали совесть Тома. У обитателей городка было сильное желание наказать Индейца Джо за похищение трупов: вымазать его дёгтем, вывалять в перьях и вывезти из города верхом на шесте. Но он внушал такой страх, что не находилось никого, кто решился бы взять на себя в этом деле почин, а потому оно не состоялось. На обоих допросах метис начинал свой рассказ прямо с драки, не упоминая о предварительном похищении трупа; поэтому сочтено было за лучшее до поры до времени не привлекать его к суду. Глава XII КОТ И «БОЛЕУТОЛИТЕЛЬ» У Тома появились новые большие тревоги: Бекки Тэчер перестала ходить в школу. Эти-то тревоги и отвлекли его ум от мучительной тайны, волновавшей его. Том несколько дней пытался разжечь в себе гордость и выбросить Бекки из головы, но это ему не удавалось. Он начал бродить по вечерам вокруг её дома и чувствовал себя очень несчастным. Она заболела. Что, если она умрёт? Эта мысль удручала его. Он перестал интересоваться военными стычками, и даже морские пираты уже не увлекали его. Очарование жизни исчезло, осталась одна тоска. Он забросил обруч и палку: они не давали ему былых наслаждений. Его тётка встревожилась и стала его лечить, пробуя на нём всевозможные средства. Она принадлежала к числу тех людей, которые страстно увлекаются всякими патентованными снадобьями и новоизобрётенными лечебными методами. Без устали проделывала она всевозможные медицинские опыты. Как только в этой области появлялось что-нибудь свежее, она жаждала испробовать новинку — не на себе, потому что никогда не хворала, но на первом, кто попадался ей под руку. Она выписывала все медицинские журнальчики, жульнические брошюрки френологов[26], и величавое невежество, наполнявшее их, было для неё слаще мёда. Их бредни о вентиляции комнат и о том, как нужно ложиться в постель, и как подниматься с постели, и что есть, и что пить, и сколько нужно делать моциону, и какое поддерживать в себе состояние духа, и какую одежду носить, — всё это было для неё непререкаемой истиной, и она никогда не замечала, что журналы, полученные в нынешнем месяце, ниспровергают всё то, что сами же рекомендовали в прошлом. Она была честна и простодушна — и потому легко становилась их жертвой. Она собирала все шарлатанские журналы и все шарлатанские снадобья и, говоря фигурально, вооружённая смертью, мчалась на бледном коне, «а за нею все силы ада». Она очень удивилась бы, если бы узнала, что для своих страждущих соседей она не ангел-целитель и не «ханаанский бальзам»[27]. В то время только что входило в моду водолечение, и удручённое состояние Тома подвернулось как раз кстати. Тётка поднимала его с постели чуть свет, уводила в дровяной сарай, окатывала целым ливнем холодной воды и растирала полотенцем, жёстким, как скребница; потом обвёртывала его мокрой простынёй и укрывала одеялами, чтобы довести его до седьмого пота, и несчастный потел так, что, по его собственному выражению, «у него все жёлтые пятна души выступали наружу сквозь поры». Несмотря на всё это, мальчик бледнел и хирел, и вид у него был очень печальный. Тётка присоединила к прежнему лечению горячие ванны, «сидячие» ванны, души и обливания. Но мальчик оставался унылым, как погребальные дроги. Чтобы помочь воде, тётка стала кормить его жидкой овсянкой и облепила нарывными пластырями. Кроме того, она ежедневно наполняла его, словно кувшин, всевозможными шарлатанскими снадобьями. Понемногу Том стал вполне равнодушен ко всем пыткам. Это равнодушие вселило в сердце старухи тревогу. Необходимо было во что бы то ни стало вывести Тома из такого бесчувствия. Как раз в это время она впервые услыхала о новом лекарстве, «болеутолителе», и тотчас же выписала это лекарство в огромном количестве. Отведала его и обрадовалась: то был настоящий огонь в жидком виде. Она бросила водолечение, отказалась от всяких лекарств и возложила все надежды на новое снадобье. Она дала Тому выпить полную чайную ложку и с замиранием сердца стала ждать результатов. Тревога её моментально прошла и душа успокоилась, ибо «равнодушие» Тома, несомненно, в одну секунду исчезло. Если бы она посадила его на горячие угли, он не мог бы стать более оживлённым и пылким. Том почувствовал, что пора на самом деле проснуться от спячки. Такая жизнь вполне соответствовала его горестному настроению, но в ней было слишком много разнообразия и слишком мало пищи для души. Он стал придумывать всевозможные способы избавиться от этого бедствия и наконец напал на мысль притвориться, будто «болеутолитель» пришёлся ему по вкусу: он стал так часто просить новую порцию снадобья, что тётке это надоело, и она сказала, чтоб он сам принимал его, когда вздумается, а её оставил в покое. Будь это Сид, к её радости не примешивалось бы никакой тревоги, но, так как дело касалось Тома, она стала потихоньку наблюдать за бутылкой. Лекарства действительно становилось всё меньше, но ей и в голову не приходило, что Том лечит не себя, а щель в полу гостиной. Однажды, когда он лечил таким образом щель, к нему подошёл тёткин рыжий кот, замурлыкал и, жадно поглядывая на чайную ложку, попросил, чтобы ему дали попробовать. — Ой, Питер, не проси, если тебе не хочется! Питер дал понять, что ему хочется. — Смотри не ошибись… пожалеешь… Питер выразил уверенность, что ошибки здесь нет никакой. — Ну, если ты просишь, я дам, я не жадный, но только смотри: не понравится — пеняй на себя. Питер согласился на эти условия. Том раскрыл ему рот и влил туда ложку «болеутолителя». Питер подскочил вверх на два ярда, затем издал воинственный клич и заметался кругами по комнате, налетая на мебель, опрокидывая цветочные горшки и поднимая страшный кавардак. Затем он встал на задние лапы и заплясал на полу в припадке безумной радости, закинув голову и вопя на весь дом о своём безмятежном блаженстве. Затем он опять заметался по комнате, неся на своём пути разрушение и хаос. Тётя Полли вошла как раз в ту минуту, когда он, перекувыркнувшись несколько раз в воздухе, исполнил свой заключительный номер: крикнул во всё горло «ура» и выскочил в окно, увлекая за собой остальные горшки. Старая леди окаменела от изумления, оглядывая комнату поверх очков, а Том катался по полу, изнемогая от смеха. — Что такое с нашим котом? — Не знаю, тётя, — едва мог пролепетать Том. — В жизни своей не видала подобных чудес! С чего это он так ошалел? — Право же, не знаю, тётя Полли. Кошки всегда кувыркаются, когда у них какая-нибудь радость. — Неужели? В голосе тёти Полли было что-то такое, что заставило Тома насторожиться. — Да, ’м. То есть я так думаю. — Ты так думаешь? — Да, ’м. Старушка нагнулась. Том с интересом и тревогой следил за её движениями, но слишком поздно догадался, к чему она клонит. Из-под полога кровати торчала улика — чайная ложка. Тётя Полли вытащила её оттуда и потрясла над его головой. Том вздрогнул и опустил глаза. Тётя Полли подняла его с полу за обычную рукоятку — за ухо — и больно стукнула по голове напёрстком. — Ну, сэр, извольте объяснить, за что вы так мучаете бессловесную тварь? — Я дал ему лекарство из жалости… потому что у него нет тётки. — Нет тётки! Что за вздор ты городишь, глупец! При чём здесь тётка? — Как — при чём! Будь у него тётка, она выжгла бы ему все потроха, припекла бы ему все кишки без пощады… Она не поглядела бы, что он кот, а не мальчик!.. Тётя Полли ощутила угрызения совести. Её лечение представилось ей в новом свете: то, что было жестокостью по отношению к коту, могло быть жестокостью и по отношению к ребёнку. Сердце её стало смягчаться, и она устыдилась. Слёзы выступили у неё на глазах, и, положив руку на голову Тома, она мягко сказала: — Я ведь старалась для твоей же пользы, Том. И это принесло тебе пользу. Том серьёзно посмотрел ей в лицо. Только углы его рта вздрагивали еле заметной усмешкой. — Я знаю, тётя, что вы желали мне добра, да и я Питеру тоже. Это принесло и ему пользу. Я никогда ещё не видывал, чтобы он так лихо танцевал… — Ну, будет, будет, Том, не раздражай меня снова. Веди себя хорошенько, будь умницей… и больше тебе не будет лекарств. Том пришёл в школу до начала урока. Все заметили, что такие необычайные случаи повторяются за последнее время каждый день. И сегодня, как всегда в эти дни, вместо того чтобы играть с товарищами, мальчик околачивался на школьном дворе, у ворот. Отказываясь от игр, он объяснял, что ему нездоровится, и вид у него действительно был очень болезненный. Он притворялся, что смотрит по сторонам, но на самом деле всё время смотрел на дорогу. Как только вдали показался Джефф Тэчер, Том просиял, но через минуту лицо его сделалось снова печальным. Когда Джефф вошёл в ворота, Том подбежал к нему, всячески стараясь навести его на разговор о Бекки, но тот был туповат и не понял его намёков. Том всё ждал и ждал, проникаясь надеждой всякий раз, как вдали показывалось развевающееся платьице, и всем сердцем ненавидел ту, кому принадлежало оно, как только убеждался, что она не Бекки. Наконец платьица перестали показываться, и Том окончательно приуныл. Грустный и задумчивый, он вошёл в пустой класс и уселся на своё место — страдать. В это время у ворот мелькнуло ещё одно платье, и у Тома ёкнуло сердце. Миг — и он уже был во дворе, неистовствуя, как индеец: он кричал, хохотал, гонялся за мальчишками, прыгал через забор с опасностью для жизни, кувыркался, ходил на голове — словом, совершал всевозможные геройские подвиги, всё время при этом поглядывая в сторону Бекки — смотрит ли она? Но она, казалось, не обращала на всё это никакого внимания и ни разу не посмотрела в его сторону. Неужели она не замечает его? Он стал совершать свои подвиги поближе к ней. Он носился вокруг неё с боевыми криками, сорвал с кого-то кепку и забросил её на крышу, врезался в толпу мальчишек, расшвырял их о разные стороны, растянулся на земле перед самым носом у Бекки и чуть не сбил её с ног. Она отвернулась, вздёрнула нос и сказала: — Пф! Некоторые воображают, что они интереснее всех… и всегда петушатся… Щёки у Тома вспыхнули. Он поднялся с земли и, понурый, раздавленный, медленно побрёл прочь. Глава XIII ШАЙКА ПИРАТОВ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА