— Ох, господи, господи! От плота? Нету больше плота, он отвязался и уплыл! А мы тут остались! Глава XIII У меня дух захватило и ноги подкосились. Остаться на разбитом пароходе с такой шайкой! Однако распускать слюни было некогда. Теперь уж во что бы то ни стало надо было найти эту лодку — нам самим она была нужна. И вот мы стали пробираться по правому борту, а сами трясёмся, дрожим, еле-еле добрались до кормы; казалось, что прошло не меньше недели. Никаких и признаков лодки. Джим сказал, что дальше он, кажется, идти не может; он так боится, что у него и сил больше нет, — совсем ослаб. А я сказал: всё равно надо идти, потому что если мы тут останемся, то нам придётся плохо, это уж верно. И мы пошли дальше. Мы стали искать кормовую часть рубки, нашли её, а потом насилу пробрались ощупью к световому люку, цепляясь за выступы, потому что одним краем он был уже в воде. Только мы подобрались вплотную к двери, смотрим — и лодка тут как тут. Я едва разглядел её в темноте. Ну и обрадовался же я! Ещё секунда, и я бы в неё забрался, но тут как раз открылась дверь. Один из бандитов высунул голову в двух шагах от меня; я уж думал, что теперь мне крышка, а он опять убрал голову и говорит: — Перевесь подальше этот чёртов фонарь, Билл, чтоб его не было видно. Он бросил в лодку мешок с какими-то вещами, влез в неё сам и уселся. Это был Паккард. Потом вышел Билл и тоже сел в лодку. Паккард сказал тихим голосом: — Готово, отчаливай! Я едва удержался за выступ — до того вдруг ослабел. Но тут Билл сказал: — Погоди, а его ты обыскал? — Нет. А ты? — Тоже нет. Значит, его доля при нём и осталась. — Ну, так пойдём; какой толк брать барахло, а деньги оставлять! — Послушай, а он не догадается что у нас на уме? — Может, и не догадается. Но надо же нам забрать эти деньги. Идём! И они вылезли из лодки и пошли обратно в каюту. Дверь за ними захлопнулась, потому что крен был как раз в эту сторону. Через полсекунды я очутился в лодке, и Джим тоже ввалился вслед за мной. Я схватил нож, перерезал верёвку, и мы отчалили. До вёсел мы и не дотронулись, не промолвили ни слова даже шёпотом, боялись даже вздохнуть. Мы быстро скользили вниз по течению, в мёртвой тишине, проплыли мимо кожуха и мимо пароходной кормы; ещё секунда-другая, и мы очутились шагов за сто от разбитого парохода, тьма поглотила его, и ничего уже нельзя было разглядеть; теперь мы были в безопасности и сами знали это. Когда мы отплыли по течению шагов на триста — четыреста, в дверях рубки на секунду сверкнул искоркой фонарь, и мы поняли, что мошенники хватились своей лодки и теперь начинают понимать, что им придётся так же плохо, как и Тернеру. Тут Джим взялся за вёсла, и мы пустились вдогонку за своим плотом. Только теперь я в первый раз пожалел этих мошенников — раньше мне, должно быть, было некогда. Я подумал, как это страшно, даже для убийц, очутиться в таком безвыходном положении. Думаю: почём знать, может, я и сам когда-нибудь буду бандитом, — небось мне такая штука тоже не понравится! И потому я сказал Джиму: — Как только увидим огонёк, то сейчас же и причалим к берегу, повыше или пониже шагов на сто, в таком месте, где можно будет хорошенько спрятать тебя вместе с лодкой, а потом я придумаю что-нибудь: пойду искать людей — пускай заберут эту шайку и спасут их всех, чтобы можно было повесить потом, когда придёт их время. Но это была неудачная мысль. Скоро опять началась гроза, на этот раз пуще прежнего. Дождь так и хлестал, и нигде не видно было ни огонька, — должно быть, все спали. Мы неслись вниз по реке и глядели, не покажется ли где огонёк или наш плот. Прошло очень много времени; и дождь наконец перестал, но тучи всё не расходились, и молния всё поблёскивала; как вдруг, во время одной такой вспышки, видим — впереди что-то чернеет на воде; мы — скорее туда. Это был наш плот. До чего же мы обрадовались, когда опять перебрались на него! И вот впереди, на правом берегу, замигал огонёк. Я сказал, что сейчас же туда и отправлюсь. Лодка была до половины завалена добром, которое воры награбили на разбитом пароходе. Мы свалили всё в кучу на плоту, и я велел Джиму плыть потихоньку дальше и зажечь фонарь, когда он увидит, что уже проплыл мили две, и не гасить огня, пока я не вернусь; потом я взялся за вёсла и направился туда, где горел свет. Когда я подплыл ближе, показались ещё три-четыре огонька повыше, на горе. Это был городок. Я перестал грести немного выше того места, где горел огонь, и меня понесло по течению. Проплывая мимо, я увидел, что это горит фонарь на большом пароме. Я объехал паром вокруг, отыскивая, где же спит сторож; в конце концов я нашёл его на битенге4: он спал, свесив голову на колени. Я раза два или три толкнул его в плечо и начал рыдать. Он вскочил как встрёпанный, потом видит, что это я, потянулся хорошенько, зевнул и говорит: — Ну, что там такое? Не плачь, мальчик… Что случилось? Я говорю: — Папа, и мама, и сестрица, и… — Тут я опять всхлипнул. Он говорит: — Ну, будет тебе, что ты так расплакался? У всех бывают неприятности, обойдётся как-нибудь. Что же с ними такое случилось? — Они… они… Это вы сторож на пароме? — Да, я, — говорит сторож очень довольным тоном. — Я и капитан, и владелец, и первый помощник, и лоцман, и сторож, и старший матрос; а иной раз бывает, что я же и груз и пассажиры. Я не так богат, как старый Джим Хорнбэк, и не могу швырять деньги направо и налево, каждому встречному и поперечному, как он швыряет; но я ему много раз говорил, что не поменялся бы с ним местами; матросская жизнь как раз по мне, а жить за две мили от города, где нет ничего интересного и не с кем слова сказать, я нипочём не стану, даже за все его миллионы. Я говорю… Тут я перебил его и сказал: — Они попали в такую ужасную беду… — Кто это? — Да они: папа, мама, сестрёнка и мисс Гукер. И если б вы подъехали туда со своим паромом… — Куда это «туда»? Где они? — На разбитом пароходе. — На каком это? — Да тут только один и есть. — Как, неужто на «Вальтере Скотте? — Да. — Господи! Как же это они туда попали, скажи на милость? — Ну, разумеется, не нарочно. — Ещё бы! Господи ты мой боже, ведь им не быть живыми, если они оттуда не выберутся как можно скорей! Да как же это они туда попали? — Очень просто. Мисс Гукер была в гостях в городе… — А, в Бутс-Лендинг! Ну, а потом? — Она была там в гостях, а к вечеру поехала со своей негритянкой на конском пароме ночевать к своей подруге, мисс… как её… забыл фамилию; они потеряли кормовое весло, и их отнесло течением мили за две, прямо на разбитый пароход, кормой вперёд, и паромщик с негритянкой и лошадьми потонули, а мисс Гукер за что-то уцепилась и влезла на этот самый пароход. Через час после захода солнца мы поехали на нашей шаланде, но было уж так темно, что мы не заметили разбитого парохода и тоже налетели на него; только мы все спаслись, кроме Билла Уиппла… такой был хороший мальчик! Лучше бы я утонул вместо него, право… — Господи боже, я в жизни ничего подобного не слыхивал! А потом что же вы стали делать? — Ну, мы кричали-кричали, только река там такая широкая — никто нас не слыхал. Вот папа и говорит: «Надо кому-нибудь добраться до берега, чтоб нам помогли». Я только один умею плавать, поэтому я бросился в реку и поплыл, а мисс Гукер сказала: если я никого раньше не найду, то здесь у неё есть дядя, так чтоб я его разыскал — он всё устроит. Я вылез на берег милей ниже и просил встречных что-нибудь сделать, а они говорят: «Как в такую темень, и течение такое сильное? Не стоит и пробовать, ступай к парому». Так если вы теперь поедете… — Я бы и поехал, ей-богу, да и придётся, пожалуй. А кто же, прах возьми, заплатит за это? Как ты думаешь, может, твой отец?.. — Не беспокойтесь. Мисс Гукер мне сказала, что её дядя Хорнбэк… — Ах ты чёрт, так он ей дядя? Послушай, ступай вон туда, где горит огонь, а оттуда свернёшь к западу — через четверть мили будет харчевня; скажи там, чтобы свели тебя поскорей к Джиму Хорнбэку, он за всё заплатит. И не копайся — он захочет узнать, что случилось. Скажи ему, что я его племянницу выручу и доставлю в безопасное место, раньше чем он успеет добраться до города; а я побежал будить нашего механика. Я пошёл на огонёк, а как только сторож скрылся за углом, я повернул обратно, сел в лодку, проехал вверх по течению шагов шестьсот около берега, а потом спрятался между дровяными баржами; я успокоился только тогда, когда паром отошёл от пристани. Но вообще-то говоря, мне было очень неприятно, что я так хлопочу из-за этих бандитов: ведь мало кто стал бы о них заботиться. Мне хотелось, чтобы вдова про это узнала. Она, наверно, гордилась бы тем, что я помогаю таким мерзавцам, потому что вдова и вообще все добрые люди любят помогать всяким мерзавцам да мошенникам. Ну, в конце концов в тумане стало видно и разбитый пароход — он медленно погружался всё глубже и глубже. Меня сначала даже в холодный пот бросило, а потом я стал грести к пароходу. Он почти совсем затонул, и я сразу увидел, что едва ли кто тут остался живой. Я объехал кругом парохода, покричал немного, но никто мне не ответил — всё было тихо, как в могиле. Мне стало жалко бандитов, но не очень; я подумал: если они никого не жалели, то и я не буду их жалеть. Потом показался паром; я отъехал на середину реки, направляясь вкось и вниз по течению; потом, когда решил, что меня уже не видно с парома, перестал грести и оглянулся: вижу, они ездят вокруг парохода, вынюхивают, где тут останки мисс Гукер, а то вдруг дядюшке Хорнбэку они понадобятся! Скоро поиски прекратились, и паром направился к берегу, а я налёг на вёсла и стрелой полетел вниз по реке. Прошло много-много времени, прежде чем показался фонарь на плоту у Джима; а когда показался, то мне всё чудилось, будто он от меня миль за тысячу. Когда я доплыл до плота, небо начинало уже светлеть на востоке; мы причалили к острову, спрятали плот, потопили лодку, а потом легли и заснули как убитые. Глава XIV Проснувшись, мы пересмотрели всё добро, награбленное шайкой на разбитом пароходе; там оказались и сапоги, и одеяла, и платья, и всякие другие вещи, а ещё много книг, подзорная труба и три ящика сигар. Такими богачами мы с Джимом ещё никогда в жизни не были. Сигары оказались первый сорт. До вечера мы валялись в лесу и разговаривали; я читал книжки; и вообще мы недурно провели время. Я рассказал Джиму обо всём, что произошло на пароходе и на пароме, и сообщил ему кстати, что это и называется приключением; а он ответил, что не желает больше никаких приключений. Джим рассказал, что в ту минуту, когда я залез в рубку, а он прокрался обратно к плоту и увидел, что плота больше нет, он чуть не умер со страха: так и решил, что ему теперь крышка, чем бы дело ни кончилось, потому что если его не спасут, так он утонет; а если кто-нибудь его спасёт, так отвезёт домой, чтобы получить за него награду, а там мисс Уотсон, наверно, продаст его на Юг. Что ж, он был прав; он почти всегда бывал прав, голова у него работала здорово, — для негра, конечно. Я долго читал Джиму про королей, про герцогов и про графов, про то, как пышно они одеваются, в какой живут роскоши и как называют друг друга «ваше величество», «ваша светлость» и «ваша милость» вместо «мистера». Джим только глаза таращил — так всё это казалось ему любопытно. — А я и на знал, что их так много. Я даже ни про кого из них и не слыхивал никогда, кроме как про царя Соломона, да ещё, пожалуй, видел королей в карточной колоде, если только они идут в счёт. А сколько король получает жалованья? — Сколько получает? — сказал я. — Да хоть тысячу долларов, если ему вздумается. Сколько хочет, столько и получает, — всё его. — Вот это здорово! А что ему надо делать, Гек? — Да ничего не надо! Тоже выдумал! Сидит себе на троне, вот и всё. — Нет, верно? — Ещё бы не верно! Просто сидит на троне; ну, может, если война, так поедет на войну. А в остальное время ничего не делает — или охотится, или… Ш-ш! Слышишь? Что это за шум?