Будете искать меня и не найдёте; И где буду я, туда вы не можете прийти. От Иоанна, 7 Я хочу рассказать вам удивительную историю, которая приключилась с обыкновенной советской девочкой. Да-да, именно в те времена, когда существовала одна большая страна под названием Советский Союз, и происходили все эти события. Но постепенно советский строй приходил в упадок, в головах начинались «брожения», что не могло не найти отражения в поступках и действиях наших героев. Они искренне любили и переживали и всё ещё верили, что живут в самой лучшей и самой справедливой стране в мире. Они боролись со злом, наивно полагая, что обязательно его победят, и во всём мире восторжествует добро. Итак, добро пожаловать в этот удивительный и порой нереальный мир, в котором главные герои-дети БАМа — грандиозной стройки, где люди не делились по национальным признакам и богатству, а оценивались исключительно по внутренним качествам. Всем моим одноклассникам и учителям посвящается. Негативные персонажи — фантазия автора. Всё остальное — правда, правда и ничего кроме правды! Клянусь! Сентябрь. 1. Знакомство Конец 80-ых годов 20-го столетия. БАМ, Тында Перед смуглым человеком с чёрными, цвета воронова крыла, волосами, и с такими же чёрными миндалевидными глазами сидела русоволосая девочка. Она не красавица, но и не уродина. Самая обыкновенная девочка, похожая на тысячи таких же, незаметная в толпе. Её русые волосы с лёгкой рыжинцой заплетены в две тугие косы и уложены на затылке кральками. Слегка раскосые озорные зеленовато-серые глаза прищурены, отчего кажется, что ещё чуть-чуть, и она замурлыкает, как кошка, которая греется на солнце. Немного выдаются скулы. Вздёрнутый носик усыпан поздними осенними веснушками. У неё дурацкая привычка — прикусывать нижнюю губу. На девочке самое обыкновенное школьное платье: воротничок-стоечка и манжеты оформлены простым шитьём из белого гипюра. Чёрный фартук с «крылышками». На груди красный комсомольский значок. В общем, почти ничего из того, что могло бы её выделить из толпы. Даже две маленькие серёжки (вопреки школьному уставу) с каким-то блестящим прозрачным камушком не могли сделать её более заметной. Имя девочки Анжелика, что означает «ангельская». Но она совсем непохожа на ангела, к образу которого мы привыкли, белокурого и голубоглазого с милой улыбкой. Её улыбка скорее ироническая, если не саркастическая. Кто знает её получше, тот скорее бы отнёс эту девочку к разряду дьявола, но, к счастью, никому в голову ещё не приходила такая мысль. — Нам бы хотелось с тобой познакомиться, — произнёс мужчина. — Я, Римадзе Спартак Палладович, буду заниматься твоим делом. Это, — он указал на рослого весёлого человека с шикарной копной светло-русых волос, удивительно похожего на знаменитого киноактёра Игоря Костолевского, — Лысков Артур Максимович, а это, — он показал в сторону худощавого мужчины, темноволосого, с небольшим шрамом на брови. — Снежко Виктор Александрович. А теперь, будь добра, расскажи нам о себе. — Не жирно ли иметь одному человеку такую опергруппу? — съехидничала Анжелика, причём «опергруппа» было сказано с некоторой издёвкой. — Впрочем, для армии этого явно маловато, а мне одной — слишком много. И вообще, чего до меня-то докопались? Крайнюю, что ли, нашли? Так ведь не получится. Кстати, а где же шеф? Высоцкий Геннадий Юрьевич? Его, кажется, так звали. — Высоцкий сейчас занят, но я обещаю, у тебя ещё будет возможность с ним встретиться. Ты лучше расскажи нам о себе. Скоро перемена закончится, и мы можем не успеть пообщаться. — Римадзе говорил с мягким кавказским акцентом, и порой его речь была похожа на журчащий ручеёк. Лысков, подперев голову одной рукой, молча изучал Анжелику. Пальцами второй руки он переворачивал карандаш, которым периодически постукивал по столу. Снежко, откинувшись на спинку стула, изредка что-то писал в своём блокноте, держа его перед собой. Некоторое время в пионерской комнате воцарилась тишина, которую перебивало лишь тиканье часов. Под часами, висящими в центре на стене, стоял бюст Ленина. По обе стороны располагались пионерские атрибуты: знамёна, горны, барабаны. Вдоль стен размещались стеллажи с книгами, тетрадями, журналами. На шкафах в рулонах лежал ватман. На столе в беспорядке валялись ручки, карандаши, баночки с гуашью и тушью, а в воздухе висел запах клея, красок, свежей бумаги и ещё чего–то необъяснимого, но до боли знакомого. Северное осеннее солнце щедро вливалось в помещение, проходя своими лучами сквозь стёкла окон, вдоль которых уселись говорливые воробьи, обсуждая какую-то свою птичью новость. За окнами стояло бабье лето, и сопки, покрытые золотом лиственниц и берёз, с вкраплениями зелёных сосен и бордовых осин, упирались в голубой, без единого облака, небосвод. Сквозь открытую форточку в комнату вползал всё ещё тёплый, но уже с привкусом лёгкого морозца, воздух, насыщенный запахом грибов, палых листьев, брусники и прелой земли. — Э, красавица, сядь-ка спиной к окну, а то явно замечталась. А время-то идёт, время не терпит...– Римадзе прервал задумчивость Анжелики. — Так на чём мы остановились? — Анжелика улыбнулась и ещё больше прищурила глаза, при этом гордо вскинув голову, слегка наклонив её вправо. — А мы вроде как ещё и не начинали. Так кто же ты? — Человек... Да, да, обыкновенный советский человек, правда, ещё очень юный. А вы сомневаетесь? Причём женского пола. Знаете ли, в Средние века женщину почему-то не считали за человека, но вот позднее... — В историю не надо, лучше о себе... — перебил её Римадзе. — Так, я и так о себе, не о вас же. Я что-то не вижу, чтобы у вас имелись признаки принадлежности к женскому полу. Разве что только вторичные... — Ладно, хватит, — резко остановил её Снежко. — Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения... — Хватит так хватит. А чего так нервничать? Так бы и сказали, что от меня хотите, а то я сижу, гадаю здесь... — В общем, собирайся, поехали, поговорим у нас в кабинете. Не понимаешь по-хорошему... — Снежко говорил уверенным голосом. — Не-е, нельзя ехать. Как это ехать, — Анжелика скуксилась, словно собиралась заплакать. Прислушалась к школьному звонку: «Слава богу, урок начался...», а потом продолжила: — Мне нельзя ехать, у меня уроки. Меня опять директор ругать будет, если я уроки пропущу. Мне двойку поставят. А вам приятно, если вас будут двоечником называть?.. То-то же, и мне неприятно. — Анжелика, успокойся, плакать не надо, — снова заговорил Римадзе своим мягко– журчащим голосом. — Давай по-хорошему. Ты же слышала, какие вопросы тебе задали. У нас действительно мало времени, и если мы не успеем поговорить здесь, придётся проехать к нам. Но ты ведь этого не хочешь. — Не хочу, — Анжелика, демонстративно хлюпнув носом, низко опустила голову, как будто ей было очень стыдно. Лысков, опираясь уже на локти обеих рук, прикрыл рот ладонями. Его стал разбирать смех от этой комедии. Анжелика, без сомнения, была актриса и явно тянула время. — Ну? — Ну...– Повторила за Римадзе Анжелика и вопросительно посмотрела на него. Сейчас она глядела прямо в глаза, почти не моргая. — Меня зовут... — Вас зовут... Римадзе Спартак Палладович. — Так, поехали, — Снежко встал с места. — А что я не так сказала? Я же не сказала, что его зовут Паллад Римадзович или Виктор Палладович... или... — Да, я вижу, что у нас действительно нет другого выхода, как взять тебя с собой...– Римадзе закрыл лежащую перед ним папку. — Ладно, хорошо. Не будем ломать комедию. — она произнесла театрально. — Кстати, её ломаете вы, а не я. Или Высоцкий забыл записать мои данные? — Анжелика указала на папку. Цель, которая ею была поставлена, достигнута: время оттянуто, сотрудники из себя выведены. — Ну, предположим, что забыл. — миролюбиво произнёс Римадзе — Тогда я вам отвечу, как ответил Николино Караччоло своему Палачу.– спокойным и абсолютно бесцветным голосом продолжила девушка,– Меня зовут Геббер Анжелика Сергеевна, можно просто: товарищ Геббер, родилась я в ... году пятнадцатого января, а это значит, что сейчас мне четырнадцать лет восемь месяцев три дня ,– она взглянула на часы,– одиннадцать часов... Спартак Палладович её перебил: — Минуты и секунды не требуются. — Тогда я думаю, у меня уже начался урок и я вам больше не нужна. Анжелика, не успев дать им опомниться, поспешно встала и вышла из Пионерской комнаты. *** — Можно? — Анжелика вошла в класс и быстро прошла на место. — Ну, что там было? — спросила её голубоглазая симпатичная соседка по парте после того, как наша героиня села. — Высоцкий? — Не-а, другие. Ты после истории сматываешься? — Анжелика открыла учебник истории и быстро бежала глазами по строчкам. — Нет, я не буду, ты? Я заберу твой дипломат домой. Игорь Степанович, учитель, чем-то был похож на пупсика: весь округлый, розовощёкий, с редким пушком на голове. Его маленькие круглые глаза часто щурились от добродушной улыбки. Его коричневый костюм с блестящими от потёртости рукавами, коротковатыми брюками и слегка побелевшими подмышками выдавал в нём закоренелого холостяка. Его фанатическая любовь к истории, как инфекция, передавалась ученикам. По натуре он был мягким и добрым, и чтобы он поставил двойку — надо совсем ничего не знать. Если же ученик пытался хотя бы бубнить, он вытягивал его на тройку как мог. Конечно, ученики это знали и порой пользовались. Но любили его не за то, что он прощал им незнание предмета, а за то, что он был добр и отзывчив, и никогда не обижался на их шутки. Голос Игоря Степановича слегка приглушённый менялся, когда он объяснял новую тему. Он негодовал проискам врагов и радовался победам. Ученики, даже самые отпетые хулиганы и непоседы, боялись пропустить малейшее слово из его рассказов. Но на сегодня им был запланирован беглый опрос по пройденным темам. Ученики низко пригнулись к учебникам. «А, восьмиклашки, не хотите готовиться дома, — Игорь Степанович улыбнулся и открыл журнал, — Так, ага, сегодня Геббер пришла. Что-то год не успел начаться, а у неё одни пропуски. Ладно, проверим, чем она вне школы занимается», — подумал он, а вслух произнёс: — Геббер к доске. Анжелика, улыбаясь, вышла к доске. Она собралась уже отвечать, как в этот момент в класс вошла директор школы с двумя из уже знакомой нам группы сотрудников и новым мальчиком. Лариса Анатольевна, а именно так звали директора школы, имела достаточно крутой нрав. Высокая красивая женщина с мягкими округлыми формами, как это и полагается в её возрасте, она одевалась с исключительным вкусом: строго, но элегантно. Она преподавала физику в старших классах. Её любили и боялись. У неё, как на уроке истории, нельзя было мямлить и бубнить. Надо было или отвечать или честно признаться, что ты не знаешь урока. На первый раз двойку не поставит, но потом в течение четверти загоняет по всем темам. Поэтому не учить было себе дороже. Прогрессивная для своего времени, она не запрещала девочкам носить в школу скромные неброские украшения и делать лёгкий макияж, мотивируя тем, что лучше пусть они учатся быть красивыми, чем после школы будут мазаться, как индейцы перед боем. По её инициативе в старших классах иногда проводили уроки косметологи, модельеры, сексопатологи… Она была за сексуальную грамотность, и когда в школе случилось не слыханное по тем временам ЧП — а именно: забеременела одна из восьмиклассниц, Лариса Анатольевна не стала делать из этого трагедию. Она предупредила всех учеников, что это будущая мама и её нельзя нервировать, и тот, кто будет обижать девушку, будет иметь дело лично с директором. Девушке дала возможность окончить восемь классов и сдать экзамены. Что и как она объясняла по этому поводу в ГОРОНО — осталась великой тайной, но никто в школе проверяющих особ не видел. — Вот, ребята, — проговорила Лариса Анатольевна после того, как Римадзе и Лысков сели на задние парты. — Это Ирмантас Битинас. Ирмантас будет учиться в вашем классе, прошу любить и жаловать. — Любить всем необязательно, а жаловать — нечем, — раздалось с ряда около окна. Анжелика, почувствовав на себе взгляд Римадзе и Лыскова, слегка усмехнулась. Встала вполоборота к доске, взяла указку, и, показывая на развешенных вдоль доски картах, стала отвечать. Она рассказывала только по существу, не вдаваясь в мелкие подробности. Выбрать основное и отбросить всю «шелуху», импонировало Игорю Степановичу. И ещё ни разу не было, чтобы Анжелика не знала материала. Сразу после ответа она попросилась выйти, и не вернулась. Впрочем, в этот день в школе её никто больше не видел. 2. Предупреждение