– Что же?.. – спрашиваю я, хотя она по-прежнему обращается только к Эйбилин. – «Ой, Минни, – противным голоском пищит она, – вы лучшая на свете хозяйка, у нас никогда не было такой прислуги. Дорогая Минни, вы останетесь у нас навсегда». Как-то она говорит, что предоставит мне оплачиваемый отпуск на целую неделю. У меня в жизни не бывало отпуска, ни оплачиваемого, никакого. А когда я через неделю вернулась на работу, их уже не было. Переехали в Мобайл. Она всем сказала, что боится, что я найду новое место до их отъезда. Мисс Ленивые Пальчики и дня не могла прожить без прислуги, видите ли. Внезапно Минни резко встает, вскидывает сумку на плечо: – Мне пора идти. Из-за этих ваших разговоров у меня сердцебиение. – И удаляется, хлопнув дверью. Я смахиваю пот со лба. – И это она еще в хорошем настроении, – вздыхает Эйбилин. Глава 13 В течение двух недель мы собираемся втроем все в той же маленькой уютной гостиной Эйбилин. Минни врывается, всегда на взводе. Успокаивается, пока рассказывает Эйбилин свою историю, потом стремительно вылетает за дверь, такая же раздраженная, как и появилась. Я записываю все, что успеваю. Если Минни вдруг заговаривает о мисс Селии – «Она пробирается наверх, думает, что я не замечаю, но я-то чую, у этой чокнутой что-то на уме», – то всегда обрывает себя, точно как Эйбилин, когда ненароком вспоминает о Константайн. – Это к делу не относится. Мисс Селию сюда не впутывайте. – И следит, чтобы я не записывала. Помимо крайней неприязни к белым у Минни есть еще одна любимая тема – она любит поговорить о еде. – Понимаете, сначала я кладу зеленый горошек, потом берусь за отбивные, м-м-м, я, знаете, люблю их горяченькими, чтоб со сковородки. Однажды, прямо посередине фразы «…в одной руке у меня белый ребеночек, горошек в кастрюле», она замолкает. Дергает подбородком в мою сторону. Нервно постукивает ногой. – Да половина того, что я рассказываю, не имеет отношения к правам цветных. Это просто хозяйственные дела, день за днем. – Меряет меня взглядом сверху донизу. – По мне, так вы просто описываете жизнь. Карандаш в руке замирает. А ведь она права. Именно этого я и добиваюсь. – Надеюсь, да, – признаю я. Минни встает и заявляет, что у нее есть гораздо более серьезные заботы, чем какие-то там мои надежды. Вечером я работаю у себя в комнате. Вдруг слышу, как по лестнице торопливо поднимается мама. Через пару секунд она уже на пороге. – Евгения! – драматическим шепотом восклицает она. Я вскакиваю, едва не опрокинув стул, и пытаюсь прикрыть лист, торчащий из машинки. – Да, мам? – Не волнуйся, но там внизу мужчина – очень высокий мужчина – спрашивает тебя. – Кто это? – Он говорит, что его зовут Стюарт Уитворт. – Что? – Он сказал, что недавно вы провели вместе вечер, но как такое могло случиться, я ничего не знаю… – О господи. – Не поминай имя Господа всуе, Евгения Фелан. Живо накрась губы. – Поверь, мамочка, – я все-таки решаю воспользоваться губной помадой, – Иисусу он тоже не понравился бы. Приходится причесаться, потому что волосы и в самом деле торчат во все стороны. Я даже стираю фиолетовые пятна от ленты пишущей машинки с пальцев и локтей. Но переодеваться не собираюсь, он того не стоит. Мама скептически оглядывает мои джинсы и старую папину белую рубашку. – Он из гринвудских Уитвортов или из Натчеза? – Он сын сенатора штата. Нижняя челюсть матушки отваливается так низко, что стукает по нитке жемчуга. Я спускаюсь вдоль галереи наших детских портретов. Фотографии Карлтона тянутся по всей стене, самые последние сделаны буквально на днях. Мои последние фото относятся к двенадцатилетнему возрасту. – Мама, оставь нас наедине. Смотрю, как она нехотя удаляется в свою комнату, с тоской оглядываясь через плечо, и выхожу на террасу. Вот он, Стюарт Уитворт собственной персоной, мой новый знакомый, явился три месяца спустя – брюки хаки, синий пиджак, красный галстук, как будто к воскресному обеду вырядился. Скотина. – Что привело вас сюда? – без улыбки спрашиваю я. Не собираюсь ему улыбаться. – Я просто… хотел зайти. – Что ж. Могу я предложить вам прохладительного? Или сразу подать бутылку «Старого Кентукки»? Он хмурится. Нос и лоб ярко-розовые, словно торчал на солнцепеке. – Послушайте, я понимаю, прошло… много времени, но я приехал, чтобы попросить прощения. – Кто вас прислал – Хилли? Или Уильям? – На террасе стоят восемь пустых кресел, но я не предлагаю ему присесть ни в одно из них. Он косится на хлопковое поле, закатное солнце золотит мокрую грязь. Руки сунул в карманы, точно двенадцатилетний мальчишка. – Я понимаю, что вел себя… грубо в тот вечер, я много об этом думал и… Я просто хохочу в ответ. Какого черта он явился сюда и заставляет меня переживать все это снова. – Но поймите, – не унимается он, – я раз десять говорил Хилли, что не готов ни к каким знакомствам. Я вообще не представлял, как возможно… Приходится изо всех сил стиснуть зубы. Невероятно, но к глазам подступили слезы. Свидание ведь состоялось несколько месяцев назад, но я прекрасно помнила, какой жалкой чувствовала себя тогда, как наряжалась, чтобы ему понравиться. – Тогда зачем вы вообще согласились? – Не понимаю, – качает он головой. – Вы же знаете Хилли… Я жду, пока он объяснит, зачем пришел. Стюарт проводит рукой по волосам, взъерошивая их. Они такие густые и жесткие, как проволока. Отворачиваюсь – он сейчас милый, словно подросток, а я не желаю об этом думать. Скорей бы ушел – я не в силах еще раз испытать те кошмарные чувства. Но вслух произношу совсем другое: – Что вы имеете в виду, что значит – «не готов»? – Просто не готов. После того, что случилось. – Хотите, чтобы я гадала? – У нас с Патрицией ван Девендер. Мы были помолвлены, а потом… я думал, вы знаете. Он опускается в кресло. Я не сажусь рядом. Но и не прогоняю его. – Она что, сбежала с другим? – Точно. – Стюарт прячет лицо в ладонях, бормочет: – Это было какое-то безумие, сумасшедший карнавал, дикость. Я молчу, хотя ужасно хочется сказать, что он наверняка это заслужил, но он такой несчастный. Интересно, у этого славного мальчика всегда такой жалкий вид, если хамство не подкрепляется бутылкой бурбона? – Мы встречались с пятнадцати лет. Думаю, сами знаете, как это бывает, когда так долго вместе с человеком. Не пойму, с чего вдруг я сознаюсь, разве что – терять нечего. – Вообще-то, нет. Я никогда ни с кем не встречалась. Удивленный взгляд, короткий смешок. – Ну да, так и должно быть.