– Эва? – Ива. Ива очень сильно винила себя, и я подумал, что так ей, может, станет легче. Она не настаивала, просто спросила, что я об этом думаю, и я сказал, что это всего лишь имя. Нельзя заменить одного человека другим, и никто не собирался, просто… я не знаю… в тот момент мне не пришло в голову, что ты об этом узнаешь, и что ты почувствуешь. Мне жаль. Семафор переключился на пешеходный, к бровке подъехала женщина с коляской и попыталась самостоятельно её приподнять, чтобы преодолеть барьер. София смотрела на неё с недоумением и даже с некоторым высокомерием – Мэтт это заметил. – Подержи-ка, – попросил он и всунул ей в руки дочь. – И коляску придержи. Сам он подошёл к женщине и затащил её коляску на тротуар. Молодая мама, конечно, рассыпалась в благодарности и улыбалась даже чересчур усердно для сложившейся ситуации, но Мэтт на это не обратил внимания. Ему вдруг вспомнилась Ива, подлетевшая к такой же одинокой в своей беспомощности матери, и улыбнулся про себя. Потом вспомнил о Софии и ухмыльнулся, тоже про себя. – Страшно даже представить, какая должна быть у тебя популярность на детской площадке. От мамашек, наверное, отбоя нет! София была отчасти права, но и неправа тоже была. Мэтт забрал у неё перепуганную и уже начавшую кукситься дочь и честно ответил: – Знаешь, я настолько по уши в подгузниках и детском питании, что, даже если и было что, не заметил. До кровати еле доползаю. Эва… Ива много работает, у неё же ветеринарный бизнес, причём дела идут в гору. – А у тебя не бизнес? – Бизнес. Но терпеливый, – усмехнулся Мэтт. – А коровы, собаки и кошки не терпят, сама понимаешь. К тому же, Эва сейчас на пятом месяце… УЗИ, кстати, показало снова мальчика и мальчика… – на этот раз, он нервно хохотнул, – так что в следующем году дай бог выжить… Он хотел разрядить остановку и перенести вынужденный разговор в тональность миролюбивой шутливости. – Ива что-нибудь слышала о контрацепции? – насмешливо поинтересовалась София. У Мэтта мгновенно пропало настроение шутить. – Перестань, Софи. Ива… Эва не убивает. Она даёт жизнь. Иногда возвращает, когда может, и когда у неё получается. Но она никогда не убивает. Она не убивает даже возможность. Эти вещи контролирую я, и пятеро детей – это моё решение, мой выбор. Эва остановится, когда остановлюсь я. Он не стал признаваться Софии в том, что они уже обсудили с Ивой возможность временной вазэктомии. Точнее, возможность обратимой вазэктомии. Это такой вариант для тех, кто в будущем может поменять решение и вновь решить завести ребёнка. Предложил сам Мэтт, поскольку презервативы его бесили, а радикально лишить себя возможности оплодотворять он ещё не был готов морально, очевидно, дети ещё не до конца его умотали. Он предвидел, что это всё-таки случится в следующем году, когда у него родятся ещё двое сыновей, но до конца не был уверен. В любом случае, Ива ответила, что её устроит любой вариант. Мэтт видел, что она устала рожать, хотя беременности и гормоны сделали своё дело – Ива выздоровела. После вторых родов она неожиданно начала набирать вес. Что-то поменялось в её организме, поскольку в первые месяцы она просто перестала быть худой, а чуть позже и вовсе постепенно вернулась к тому весу, который, очевидно, и был заложен в её генах. Мэтт решил, что Господь Бог любит его, невзирая на все грехи, а иначе как могло случиться то, о чём он и мечтать не смел? Он знал, что о вкусах не спорят, но понятия не имел, что эти самые вкусы могут со временем меняться. Скажи ему кто-нибудь в двадцать пять, что в тридцать пять он станет млеть только от мысли о том, что вот-вот вернётся с работы жена, и он сможет, наконец, потискать её, пощупать, обнять и долго не отпускать, потому что её мягкое и уютное тело в прямом смысле сводит его с ума, он бы покрутил у виска. А теперь Ивины вернувшиеся неожиданно для всех формы стали для него фетишем, таким тактильным магнитом, что он, порой, просто был не в состоянии от неё отлипнуть. Он не замечал ни растянутой на животе кожи, ни начавших появляться в уголках глаз морщин и заломов у её губ от усталости. Ива была для него самым важным, самым нужным и самым любимым человеком, а потому самым красивым. Ива была его любовницей, другом, партнёром, она была его женой и матерью его детей. Он гордился Ивой, и был доволен собой. А ещё часто вспоминал мать, и то, как она была бы счастлива увидеть его таким, каким он стал теперь. Хотя, наверняка, ей оттуда с небес всё отлично видно. Мэтт посмотрел на небо, довольно сощурился, как мартовский кот, и сказал: – Приятно было встретиться, Софи. Но нам пора, прости. София очень хорошо услышала это его «нам». Больше не было Мэтта самого по себе, горячего, отчаянного, местами распущенного и дерзкого, эгоистичного, требовательного к миру, а был Мэтт заботливый муж и отец троих рыжеволосых отпрысков, один из которых, как обезьяна, свешивался с его руки и сиреноподобным воплем требовал поставить на ноги. Мэтт входил в свою спальню с особым трепетом, с нетерпением. Он предвкушал этот момент каждый день и на всём его протяжении стойко справлялся со всеми невзгодами отцовства, согреваемый мыслью, что вечером, когда потомство наконец-то угомонится, он получит доступ к жене. Он нуждался в ней до дрожи в пальцах, а по мере приближения к заветному и во всём остальном тоже; и дело было даже не в её теле, которое день ото дня становилось всё краше, всё сексуальнее и желаннее, а в чём-то совершенно ином, что Мэтт никак не смог бы объяснить, если бы его спросили. У него на уме всё время крутились слова матери: «Эта девочка сделает тебя счастливым». Самым большим его страхом теперь было понимание, что «эта девочка» вполне могла бы сделать счастливым другого, например, Амира, или Бена, или какого-нибудь иного козла из своего университета, или придурка коллегу, или сволочь хозяина какого-нибудь кота. Мэтт вцепился в бедро любимой женщины с такой силой, что она аж охнула. – Прости! – выдохнул он и ослабил хватку. – Просто я ждал этого весь день… Ива только улыбнулась и по своему обыкновению ничего не сказала. А Мэтту не то слово хотелось, он жаждал её слов. Жаждал тепла и запаха её тела, нежности её кожи, шёлка её волос – и всё это он мог взять и брал каждый день, а вот слов ему не хватало. Страх её равнодушия стал хроническим и преследовал его с таким упорством, что ему как воздух требовалось подтверждение, что да, и он ей тоже нужен. – А ты не скучала? – деланно шутливым тоном спросил он. – Предвкушала ли интимную близость с мужем, пока кастрировала кота мистера Скотта? – Он молод? Хорош собой? – Кто? Кот? Восемь месяцев – обычный возраст для такой операции. Красавец! Чёрный с белыми пятнами, беспородный, но уже давно подмечено, что животные именно такой масти самые умные и… – Да не кот, а его хозяин! – Хозяин? Молод. Внешне тоже ничего, да. Женат и у него трое детей… – Ну так и что? Я тоже женат и у меня уже почти пятеро детей, но это не мешает хотеть тебя практически постоянно! Ива улыбнулась, зарделась и начала превращаться в сгустки нежности, которую хочется отдавать – подобные признания Мэтта стали особым бальзамом для её женственности. Мэтт мгновенно впитал в себя её настрой: – Поцелуешь меня? В губы. Закрой глаза. Ива послушно закрыла. – Мне тринадцать, тебе тоже. Ничего плохого между нами никогда не было и не будет. Я держу тебя за руку и веду на наше место у реки, помнишь? Ива кивнула. – Я мечтаю о тебе каждый вечер перед сном, и в этих мечтах мой первый раз всегда случается с тобой на нашем месте. Я усаживаю тебя к себе на колени, обнимаю тебя и прошу: поцелуй меня! Ива прижалась к его губам с заботливой нежностью, с ласковой целомудренностью и поцеловала. Мэтту показалось, что его целиком опустили в свадебный торт, и взбитые сливки просочились ему кровь. – Ты забыл, что мне ещё только двенадцать, – напомнила Ива. Мэтт согласно кивнул, он не мог говорить, так как крем всё ещё был в крови и сердце. И ему было очень хорошо. – А теперь давай тебе будет восемнадцать? – внезапно предложила Ива. Он снова кивнул, хотя до конца не понял предложения. Ива прижалась своим ртом к его рту так, словно оголодала, и вот, наконец, её кормят, а она ест жадно, торопливо, облизываясь, точнее, облизывая его язык, нёбо, губы, кусая, втягивая в себя. До Ивы Мэтт был уверен, что знает всё о вожделении, о кайфе в сексе, но уже с первой ночи с ней понял, что ничего не знал. В браке, единственном законном и по-настоящему желанном, его горизонты регулярно расширялись. Вот и сейчас, от её поцелуя он возбудился так, что начал задыхаться, а потом хватать воздух ртом и необдуманно нести всё, что брякнет в голову: – О боже, Эва… любимая… родная… ты простила меня, да? – Нет. Просто в семнадцать я ещё не знала, что это был ты. Его словно ведром ледяной воды окатили. В точности как того новорожденного телёнка, опустили с небес на землю и заставили дышать ровно. Иногда тяжело быть женатым на женщине, которую до безумия любишь, но с которой соединяет неприглядное прошлое – по твоей вине неприглядное – и со временем оно, конечно, отдаляется, но совсем не стирается и по-прежнему живёт в памяти. И дело тут даже не в обидах, которые глупо лелеять всю жизнь, да никто этого и не делает, судя по тому где именно сейчас находятся Мэтт и Ива, а в том, что, сделав что-то плохое, ты навсегда меняешь отношение к себе, как бы хорошо ни поступал после. – Я понял. Я понял. А давай, в постели нам всегда будет по восемнадцать? – с надеждой предложил он. – А давай! – радостно согласилась Ива. – Как ты сегодня хочешь? – Хочу, чтобы ты сперва поцеловал меня там, а потом поставил на четвереньки. Мэтт задышал чаще, погладил уже заметно выпуклый живот Ивы, неосознанно облизнулся и выдохнул: – Хорошо. Четвереньки – теперь у нас любимая, да? – Да, – кивнула восемнадцатилетняя Ива Джонсон, владелица двух самых востребованных в Трисити ветеринарных клиник. – Я буду осторожным, – пообещал восемнадцатилетний Маттео Росси, отец почти пятерых детей. Конец Salvation (Interlude) · Evalyn Конец