— Круто! «Priest» рулит! Ты на мгновение застыл и поднял на меня глаза. Взгляд настороженный, как у зверя, почуявшего что-то. Опасность, добычу, спарринг-партнера. Или, как в твоем случае, задушевного друга. Потому что ты нес свое одиночество, как тяжелое мокрое пальто, Олег, согнув спину и шаркая ногами. Я выбрал тебя именно из-за этого одиночества. Я сказал, что просто сдохну от восторга, если ты расскажешь о своем амстердамском приключении. И ты поведал мне о «Judas Priest», о концерте в зале «Хайнекен» два года назад, о двух твоих приятелях восемнадцати и девятнадцати лет, которые застрелились из дробовика, послушав пластинку «Priest», содержавшую тайное послание «сделай это». И только один из них выжил. Группа играла тяжелый металл, но пробовала себя и в спид-металле. И через двадцать минут ты рассказал так много о готах и смерти, что пора было завести речь о метамфетаминах. — А не взмыть ли нам ввысь, Олег? Отметить встречу двух родственных душ. Ты как? — Ты о чем? — Знаю одну тусовку, которая собиралась сегодня покурить в парке. — Да? — прозвучало скептически. — Ничего серьезного, просто айс. — Я этим не балуюсь, sorry. — Черт, да я тоже этим не балуюсь. Просто сделаем по затяжке. Ты и я. Настоящий айс. Не какое-то порошковое говно. Будем как Роб. Олег замер, не успев глотнуть колы из бутылки. — Роб? — Ну да. — Роб Хэлфорд? — Ну конечно. Его кореша берут у того же парня, у которого мы сейчас прикупим. Бабло есть? Я произнес это легко, так легко и естественно, что даже тени подозрения не проскользнуло в его серьезном взгляде: — Роб Хэлфорд курит айс? Он вынул пятьсот крон, которые я попросил. Я велел ему подождать, встал и ушел. Перешел через дорогу и двинулся по направлению к мосту Ватерланд. Потом, когда он уже не мог меня видеть, я свернул направо, перешел через дорогу и прошел триста метров до Центрального вокзала Осло. И думал, что больше никогда не увижу этого долбаного Олега Фёуке. И только когда я сидел в тоннеле под перронами и курил, я понял, что мы с Олегом еще не закончили. Далеко не закончили. Он молча остановился возле меня. Прислонился спиной к стене и соскользнул на пол рядом со мной. Протянул руку. Я дал ему сигарету. Он затянулся. Закашлялся. Протянул другую руку: — Сдачу. После этого появилась команда Густо и Олега. Каждый день после окончания смены в магазине «Клас Ульсон», где он подрабатывал летом складским рабочим, мы шли в центр Осло, на природу, купались в грязной воде в Средневековом парке и смотрели, как строят новый городской район вокруг Оперы. Мы рассказывали друг другу обо всем: о том, что мы сделаем, и кем станем, и куда поедем, — и курили и нюхали все, что могли купить на его зарплату. Я рассказал ему о своем приемном отце, который выкинул меня из дома, потому что приемная мать положила на меня глаз. А ты, Олег, рассказал о мужике, с которым встречалась твоя мать, о легавом по имени Харри. По твоему утверждению, он был клевым чуваком, на него можно было положиться. Но что-то пошло не так между ним и твоей матерью. А потом они оказались втянутыми в убийство, которое он расследовал. И тогда вы с матерью переехали в Амстердам. Я сказал, что мужик наверняка был клевым чуваком, но выраженьице это какое-то старомодное. А ты сказал, что «хренов» звучит еще старомоднее, и кто сказал мне, что слово «хренов» звучит не по-детски? И почему я говорю преувеличенно пролетарским языком, я ведь даже не из восточного Осло. Я ответил, что преувеличение — это мой принцип, и что в этом все дело, и что слово «хренов» такое неуместное, что оно явно на своем месте в моей речи. А Олег посмотрел на меня и сказал, что это я такой неуместный и что я явно на своем месте. Солнце светило, и мне казалось, что лучше обо мне никто никогда не говорил. Мы попрошайничали на улице Карла Йохана просто для развлечения, я стырил скейтборд на Ратушной площади и через полчаса поменял на спид на Привокзальной. Мы сели на паром и поехали на остров Хуведёйя, купались и клянчили пиво. Некие дамочки пригласили меня на папину яхту, а ты сиганул с мачты, покинул, так сказать, палубу. Мы поехали на трамвае в Экеберг, чтобы посмотреть на закат, а там шел детский футбольный турнир «Кубок Норвегии», и грустный футболист из Трёнделага посмотрел на меня и сказал, что даст мне тысячу, если я у него отсосу. Он отсчитал бабки, а я подождал, пока он спустит штаны ниже колен, и убежал. Ты рассказывал потом, что он выглядел совершенно потерянным и повернулся к тебе, как будто хотел попросить тебя доделать дело. Блин, как же мы ржали! То лето не хотело кончаться. Но все равно закончилось. Последнюю твою зарплату мы потратили на косячок и выкурили его, выдувая дым в бледное пустое ночное небо. Ты сказал, что снова начинаешь учиться, будешь зарабатывать отличные оценки и изучать право, как твоя мать. И что потом ты поступишь в хренову Полицейскую академию! Ржали до слез. Но когда начались занятия, я стал видеть тебя реже. Потом еще реже. Ты жил в районе Хольменколлосен у матери, я же перебивался на матраце в репетиционном зале одной группы. Ребята сказали, что я могу оставаться там, если буду присматривать за оборудованием и убираться на время их репетиций. И я стал забывать о тебе, подумал, что ты вернулся к своей прежней нормальной жизни. И приблизительно тогда я начал приторговывать. На самом деле это началось совершенно случайно. Я увел денежки у одной дамочки, у которой ночевал. Потом пошел на вокзал и спросил, есть ли у Туту айс. Туту слегка заикался, он был рабом Одина, предводителя банды «Лос Лобос» из Алнабру. Он получил свою кличку в тот раз, когда Одину потребовалось отмыть чемодан наркобабла и он отправил Туту в официальную букмекерскую контору в Италии, чтобы поставить на конкретный футбольный матч. Один знал, что матч договорной и что принимающая команда должна была выиграть со счетом 2:0. Он долго учил Туту правильно произносить по-английски «ту-нилл», но Туту так нервничал и заикался, стоя у окна, что букмекер услышал «ту-ту» и так и записал в квитанции. За две минуты до конца матча принимающая команда вела со счетом 2:0, и все были спокойны. Кроме Туту, который внезапно прочитал на корешке квитанции, что поставил деньги на счет 2:2. Он знал, что за это Один прострелит ему колено. Один прекрасно умеет простреливать людям колени. Но в этой истории случился второй поворот. На скамейке запасных принимающей команды сидел недавно приобретенный польский нападающий, который так же плохо говорил по-итальянски, как Туту по-английски. Он не понял, что о результате матча договорились заранее. И когда менеджер отправил его на поле, он прекрасно сделал то, за что, по его мнению, ему платили, — забил. Два раза. Туту был спасен. Но когда тем же вечером Туту приземлился в Осло и отправился прямиком к Одину, чтобы рассказать о своем фантастическом везении, удача от него отвернулась. Ведь он начал с того, что преподнес плохие новости: что он облажался и поставил деньги не на тот результат. Он был так возбужден и так сильно заикался, что Один потерял терпение, достал из ящика револьвер и — третий поворот прострелил Туту колено задолго до того, как он рассказал о польском нападающем. Как бы то ни было, в тот день у вокзала Туту сказал, что айса теперь н-н-не достать и мне придется довольствоваться п-п-порошком: и дешевле, и тот же метамфетамин. Но вот этого я не выношу. Айс — это белые прекрасные хрусталики, от которых у меня сносит крышу, а желтое вонючее порошковое говно, которое продается в Осло, смешивают с мукой, манкой, аспирином, витаминами В12 и хрен знает с чем еще. Или для гурманов — с толчеными обезболивающими таблетками, по вкусу похожими на спид. Но я купил то, что было, с микроскопической скидкой, и у меня еще остались деньги на «перчик». А поскольку амфетамин по сравнению с метамфетамином — настоящее здоровое питание, только действует немного медленнее, я нюхнул спида, разбодяжил метамфетамин мукой и продал его на Плате за приличные бабки. На следующий день я снова пошел к Туту и проделал ту же операцию, купив на этот раз чуть больше. Нюхнул, смешал, излишки продал. То же самое на следующий день. Я сказал, что мог бы взять немного больше, если бы он дал мне в долг до завтра, но он только заржал в ответ. Когда я пришел к нему на четвертый день, Туту заявил, что его шеф сказал, нам пора работать более о-о-организованно. Они видели, как я толкал, и увиденное им понравилось. Если я продам две дозы в день, в мой карман упадет пять тысяч. Так я стал одним из уличных дилеров Одина из «Лос Лобос». Я получал дурь от Туту утром, а в пять часов сдавал дневную выручку и остатки товара. Дневная смена. Остатков у меня не было. Все шло хорошо недели три. Среда, пристань Виппетанген. Я толкнул две дозы, карманы были забиты бабками, а нос — спидом, и внезапно я не нашел ни одной причины встречаться с Туту у вокзала. Тогда я отправил эсэмэску о том, что ухожу в отпуск, и сел на паром, идущий в Данию. Это такая потеря концентрации, которая случается, если слишком долго ходить в тесных кроссовках. Вернувшись, я услышал, что Один меня разыскивает. И это слегка меня насторожило, поскольку я уже знал, как Туту получил свою кличку. Так что я держался в тени, болтался в районе Грюнерлёкка. Ожидал судного дня. Но у Одина появились заботы гораздо более серьезные, чем один дилер, задолжавший ему несколько тысяч. В городе началась конкуренция. «Человек из Дубая». И не на рынке кроссовок, а на рынке героина, который был главной статьей дохода «Лос Лобос». Кто-то говорил, что это белорусы, другие — что литовцы, третьи — что это норвежский пакистанец. Единственное, что было известно всем, — это то, что операция по захвату рынка была произведена профессионально, что эти люди ничего не боялись и что чем меньше о них знаешь, тем лучше. Говенная выдалась осень. Я давно потратил все бабло, у меня больше не было работы, и мне приходилось скрываться. Я нашел покупателя на оборудование группы, в репетиционном зале которой на улице Биспегата я жил. Он пришел и все осмотрел, пребывая в полной уверенности, что оборудование принадлежит мне, я ведь там жил! Оставалось только договориться о вывозе. И тогда, как ангел-спаситель, появилась Ирена. Веснушчатая добрая Ирена. Одним октябрьским утром я был занят с парнями в Софиенборг-парке и внезапно увидел перед собой ее, улыбающуюся от радости. Я спросил, есть ли у нее деньги, а она помахала у меня перед носом карточкой «VISA», принадлежавшей ее отцу, Рольфу. Мы дошли до ближайшего банкомата и сняли все деньги с его счета. Ирена сначала не хотела, но, когда я объяснил, что от этого зависит моя жизнь, она поняла, что надо. Тридцать одна тысяча. Мы пошли в «Олимпен», поели и выпили, купили несколько граммов спида и поехали домой в район Биспелокке. Она сказала, что поссорилась с мамой. Осталась на ночь. На следующий день я взял ее с собой на Привокзальную площадь. Туту в кожаной куртке с волчьей мордой, изображенной на спине, сидел на мотоцикле. Туту с длинной бородой, банданой на голове и татуировками, торчащими из выреза футболки, все равно выглядел хреновым мальчиком на побегушках. Он уже хотел было спрыгнуть с мотоцикла и побежать за мной, когда понял, что я направляюсь к нему. Я отдал ему двадцать тысяч долга и пять тысяч в качестве процентов. Поблагодарил за то, что он одолжил денег мне на отпуск. И выразил надежду, что мы сможем начать наше общение с чистого листа. Туту позвонил Одину, разглядывая Ирену. Я видел, чего он хочет. И тоже посмотрел на Ирену. Бедную, прекрасную, бледную Ирену. — Один говорит, что хочет еще п-п-пять тысяч, — сказал Туту. — Если нет, то у меня приказ и-и-и-и-из-из… — Он сделал вдох. — Избить тебя, — закончил я. — Здесь и сейчас, — сказал Туту. — Хорошо, я продам сегодня две дозы. — За них тебе придется за-за-заплатить. — Да ладно тебе, я толкну их за пару часов. Туту посмотрел на меня. Кивнул в сторону Ирены, которая стояла и поджидала меня у лестницы, ведущей на Привокзальную площадь. — А как с н-н-ней? — Она мне помогает. — Из девчонок выходят хорошие д-д-дилеры. Она подсела? — Еще нет, — ответил я. — Во-вор, — сказал Туту, беззубо осклабившись. Я пересчитал деньги. Последние. Бабки всегда последние. Кровь, вытекающая из меня. Неделей позже у «Эльм-Стрит-рок-кафе» перед нами с Иреной остановился один парень. — Познакомься с Олегом, — сказал я, спрыгивая со стены. — Познакомься с моей сестрой, Олег. И я обнял его. Я понял, что он не опустил голову, что он смотрит через мое плечо. На Ирену. И даже сквозь его джинсовую куртку я почувствовал, как быстро забилось его сердце. Полицейский Бернтсен сидел, положив ноги на стол и прижимая к уху телефонную трубку. Он позвонил в полицейский участок Лиллестрём полицейского округа Румерике и представился Роем Лундером, лаборантом Крипоса. Дежурный, с которым он разговаривал, только что подтвердил, что они получили из Гардермуэна пакет с тем, что предположительно являлось героином. Согласно процедуре все конфискованные по всей стране наркотики посылались на анализ в лабораторию Крипоса, расположенную в районе Брюн в Осло. Раз в неделю автомобиль Крипоса объезжал полицейские участки Восточной Норвегии и собирал наркотики. Другие полицейские участки посылали конфискованное с собственным курьером. — Хорошо, — сказал Бернтсен, поигрывая фальшивым удостоверением с его фотографией и написанным под ней именем «Рой Лундер». — Мне все равно надо в Лиллестрём, так что я возьму пакет с собой в Брюн. Эту большую партию мы хотим обработать как можно скорее. В таком случае до завтра. Он положил трубку и посмотрел в окно, на новый городской район, растущий ввысь вокруг залива Бьёрвика. Он думал о мельчайших деталях: размер шурупов и гаек, качество строительного раствора, подвижность оконных стекол — обо всем, что должно сочетаться друг с другом, чтобы единое целое функционировало. И испытывал чувство глубокого удовлетворения. Потому что так все и было. Этот город функционировал. Глава 9 Длинные лапы сосен, похожие на женские ножки, скрывала юбка из зелени, отбрасывающей слабую послеполуденную тень на засыпанную гравием открытую площадку перед домом. Харри стоял у начала подъездной дороги, вытирая пот после подъема по крутому берегу озера Хольмендаммен, и смотрел на темный дом. Покрытые черной морилкой тяжелые бревна производили впечатление надежности, солидной защиты от троллей и природы. Но они не выдержали. Соседние дома представляли собой огромные, не слишком элегантные виллы, постоянно расширяющиеся и достраивающиеся. Эйстейн, фигурирующий в записной книжке как «Э», сказал, что бревенчатый дом является олицетворением тоски зажиточной буржуазии по природе, простоте и естественности. Харри же видел только больное и извращенное — видел, как серийный убийца берет в осаду одну семью. И все-таки она решила сохранить дом. Харри подошел к двери и позвонил. Внутри раздались тяжелые шаги. И в этот момент Харри понял, что ему надо было сначала позвонить по телефону. Дверь открылась. Мужчина, стоявший перед ним, тряхнул светлой челкой, которая в юношестве была густой и наверняка давала своему обладателю определенные преимущества, за что он прихватил ее во взрослую жизнь, надеясь, что слегка увядший ее вариант будет действовать как и раньше. Мужчина был одет в выглаженную голубую рубашку, подобные которой, вероятно, носил в юности. — Да? — сказал он. Открытое дружелюбное лицо. Глаза, будто бы незнакомые ни с чем, кроме дружелюбия. На кармашке маленькая нашивка в виде гольфиста. Харри почувствовал, как у него пересохло в горле. Он быстро скользнул взглядом по табличке под кнопкой звонка. «Ракель Фёуке». И тем не менее этот мужчина с красивым слабовольным лицом стоял, прижимая к себе дверь, будто она была его собственностью. Харри знал, что для завязки разговора вполне можно сказать какую-нибудь нормальную фразу, но выбрал эту: — Вы кто? Мужчине, стоявшему перед ним, удалось придать своему лицу выражение, какое никогда не получалось у Харри. Он одновременно нахмурился и улыбнулся. Проявил снисходительное превосходство по отношению к наглости более слабого. — Раз уж вы стоите снаружи, а я внутри, то будет более логичным, если вы скажете, кто вы. И что вам нужно.