Адамово яблоко Олега заходило вверх-вниз. — Ну? — сказал Харри. — Я не знаю, где она! Ясно? Она просто исчезла. Может быть, ее старший брат снова явился и забрал ее. Может быть, ее заперли в какой-нибудь клинике для наркоманов. А может, она села на самолет и умчалась от всего этого дерьма. — А может, все кончилось не так хорошо, — ответил Харри. — Когда ты видел ее в последний раз? — Не помню. — Помнишь даже час. Олег закрыл глаза. — Сто двадцать два дня назад. Задолго до того, что случилось с Густо, так какое отношение это имеет к делу? — Это взаимосвязано, Олег. Убийство — это белый кит. Человек, который просто исчезает, — это белый кит. Если ты видел белого кита два раза, то это один и тот же кит. Что ты можешь рассказать мне о Дубае? — Это самый большой город, но не столица Объединенных Арабских Эмиратов… — Почему ты защищаешь их, Олег? Чего ты не можешь рассказать? Олег нашел кнопку включения «Геймбоя» и стал нажимать ее. Затем он открыл крышку гнезда для батареек на задней панели, поднял металлическую крышку мусорного ведра, стоящего у письменного стола, выкинул в него батарейки и вернул игрушку Харри. — Они сели. Харри посмотрел на приставку и убрал ее в карман. — Раз ты не хочешь достать мне «скрипку», мне придется колоться той говенной смесью, которую можно достать здесь. Слышал про фетанил и героин? — Фетанил — это рецепт передоза, Олег. — Точно. Так что потом сможешь рассказать маме, что это твоя вина. Харри не ответил. Высокопарная попытка шантажа не разозлила его, наоборот, ему захотелось обнять мальчишку и прижать к себе. Харри даже не нужно было видеть слезы в глазах Олега, чтобы понять, какая борьба разворачивается в его теле и голове; он почти физически ощущал его наркотическую жажду. А в этом состоянии для наркомана не существует ничего другого — ни морали, ни любви, ни рассудка, только постоянно бьющаяся мысль о кайфе, экстазе, полете. Один раз в жизни Харри был очень близок к тому, чтобы согласиться на укол героина, но случайно наступивший миг просветления заставил его отказаться. Возможно, это произошло благодаря пониманию, что героин сделает то, чего алкоголю пока не удалось, — отнимет у него жизнь. А возможно, он вспомнил девочку, которая рассказывала ему, как подсела после первого укола, потому что ничто, ничто из пережитого ею или из того, на что хватало ее воображения, не могло сравниться с экстазом. А может, дело было в его приятеле из Уппсала, который лег в клинику для наркоманов только для того, чтобы выработать непереносимость, так как надеялся, что, сделав первый укол после лечения, переживет нечто похожее на впечатления от первого сладкого укола. И еще он рассказывал, что, увидев, как его трехмесячному сыну вводят в бедро иглу, делая первую в его жизни прививку, он заплакал, потому что у него возникла такая неуемная жажда ширнуться, что ему захотелось бросить все и прямо из поликлиники побежать на Плату. — Давай заключим сделку, — произнес Харри, заметив, как невнятно прозвучали его слова. — Я достану то, о чем ты просишь, а ты расскажешь мне все, что знаешь. — Хорошо! — сказал Олег. Харри увидел, как расширились его зрачки. Он где-то читал, что у тяжелых героиновых наркоманов некоторые участки мозга могли активироваться еще до укола, что они чисто физически были на взводе, уже когда растапливали порошок и качали вену. И Харри знал, что именно эти части мозга Олега говорили сейчас с ним, что в них не существовало другого ответа, кроме «хорошо!», правдой это было или ложью. — Но я не хочу покупать на улице, — сказал Харри. — В твоей нычке есть «скрипка»? Олег на какое-то мгновение засомневался. — Ты же рылся в моей нычке. Харри опять вспомнил, что утверждение, будто для героинового наркомана нет ничего святого, совершенно неверно. Место нычки было святым. — Давай, Олег. Ты не станешь хранить дурь там, куда имеет доступ другой наркоман. Где твоя другая нычка, резервный склад? — У меня только одна. — Я ничего у тебя не украду. — У меня нет другой нычки, я же сказал! Харри слышал, что он врет, но это было не важно. Возможно, это означало только то, что во второй нычке нет «скрипки». — Я вернусь завтра, — сказал Харри, поднялся, постучал в двери и стал ждать. Но никто не пришел. В конце концов он повернул ручку двери. Она открылась. Да уж, не похоже на изолятор строгого режима. В коридоре было пусто, так же пусто было в общем зале, где, как автоматически отметил Харри, закуски и хлеб по-прежнему лежали на столе, а вот хлебный нож исчез. Он прошел дальше к двери, ведущей из этой части изолятора в галерею, и, к своему удивлению, обнаружил, что она тоже отперта. Только при приближении к приемной он наткнулся на запертые двери. Он упомянул об открытых дверях надзирательнице за стеклянным окном, и она, подняв бровь, посмотрела на мониторы над собой. — В любом случае дальше, чем до этого места, никто не дойдет. — Кроме меня, надеюсь. — А? — Нет, ничего. Харри прошел по парку метров сто в сторону Грёнланнслейрет, когда все встало на свои места. Пустые помещения, открытые двери, хлебный нож. Он резко остановился. Сердце его забилось с такой скоростью, что его начало мутить. Он услышал пение птицы. Почувствовал запах травы. А потом развернулся и побежал обратно в изолятор. Он ощущал, как во рту пересохло от страха и адреналина, который сердце выбрасывало в кровь. Глава 14 «Скрипка» упала на Осло, как хренов астероид. Олег объяснил мне разницу между метеоритом и метеороидом и всякой другой хренью, которая в любой момент может свалиться нам на голову, и это был астероид, огромная штуковина, способная сравнять землю с… Блин, ну ты понимаешь, о чем я, папа, не смейся. Мы стояли и торговали дозами ноль-десять, целый грамм и еще пять граммов следом, с утра до вечера. Центр стоял на ушах. И тогда мы подняли цену. А очереди стали еще длиннее. И тогда мы подняли цену. А очереди были такими же длинными. И тогда мы подняли цену. И вот тогда начался ад. Банда косовских албанцев ограбила нашу команду неподалеку от Биржи. В команде было два брата-эстонца, работавших без разведчика, а косовские албанцы пользовались битами и кастетами. Они забрали деньги и товар, переломав эстонцам ноги. Через два дня вечером на улице Принсенс-гате, ровно за десять минут до того, как за дневной выручкой должны были приехать Андрей с Петром, на наших напала банда вьетнамцев. Они заманили человека с товаром на задний двор так, что ни человек с деньгами, ни разведчик этого не заметили. В общем, творилось всякое, и возникал вопрос «что дальше?». Ответ на этот вопрос прозвучал через два дня. Жители Осло, рано утром спешившие на работу, успели до приезда копов увидеть, как подвешенный за ноги косоглазый болтается под мостом Саннербруа. Он был одет как сумасшедший, в смирительную рубашку, во рту у него торчал кляп. Веревка, обвязанная вокруг лодыжек, была такой длины, чтобы он не мог держать голову над поверхностью воды. Во всяком случае, на протяжении длительного времени, ведь мышцы живота не могут долго выдерживать напряжение. В тот же вечер Андрей дал нам с Олегом пушку. Русскую, потому что Андрей доверял только всему русскому. Он курил черные русские сигареты, звонил по русскому мобильному телефону (я не шучу, папа; «Грессо», дорогой аппарат класса люкс, сделанный из африканского черного дерева, но водонепроницаемый; в отключенном состоянии он не подает сигнала, поэтому копы не могут его отследить) и верил только в русские пистолеты. Андрей объяснил, что пушка называется «одесса», это дешевая версия «стечкина», как будто кто-то из нас знал, что это такое. Так или иначе, особенностью «одессы» было то, что из нее можно было стрелять очередями. В магазине имелось двадцать патронов «малаков» девять на восемнадцать миллиметров. Такими же патронами пользовались Андрей с Петром и некоторые другие дилеры. Нам выдали коробку патронов на всех, Андрей показал, как заряжать, ставить на предохранитель и производить выстрел из этого странного бесформенного пистолета, и сказал, что мы должны крепко держать его в руках и целиться немного ниже того места, куда хотим попасть. И что попасть мы хотим не в башку, а в любое место в верхней части туловища. Если повернуть маленький переключатель сбоку в положение С, пистолет будет стрелять очередями и слабого нажатия на курок будет достаточно, чтобы произвести три-четыре выстрела. Но Андрей заверил нас в том, что в девяти из десяти случаев можно добиться многого, всего лишь показав пистолет. После его ухода Олег сказал, что пушка похожа на обложку какого-то альбома группы «Foo Fighters», и что он, черт возьми, не собирается ни в кого стрелять, и что нам надо выбросить пистолет в мусорный бак. И я сказал, что могу взять пушку. Газеты с ума посходили. Они орали о бандитской войне и крови на улицах, как будто мы живем в хреновом Лос-Анджелесе. Политики из партии, не представленной в городском совете, вопили о неправильной политике в отношении борьбы с преступностью, неправильной политике в отношении наркотиков, неправильном председателе городского совета, неправильных членах городского совета. Сам город неправильный, считал один псих из Партии центра, сказав, что Осло надо стереть с карты, потому что он позорит отечество. Больше всех досталось начальнику Полицейского управления, но говно, как известно, течет вниз, и после того, как один сомалиец среди бела дня на Плате застрелил в упор двух своих соотечественников и полиция никого не арестовала, начальник Оргкрима подал прошение об отставке. Член городского совета, отвечающая за социальную политику, которая также была председателем полицейского совета, заявила, что ответственность за преступность, наркотики и полицию лежит прежде всего на государстве, но она считает своим долгом позаботиться о том, чтобы жители Осло могли спокойно ходить по улицам. В газете была ее фотография. А позади нее стояла ее секретарь. Моя старая знакомая. Сексапильная мамаша, которая не была мамашей. На снимке она казалась серьезной и очень деловой. Я же видел только возбужденную женщину в брюках для верховой езды, спущенных до колен. Однажды вечером Андрей приехал рано, сказал, что наш рабочий день окончен и что я поеду с ним в Блиндерн. Когда он проехал мимо участка старикана, мне в голову стали лезть ужасно неприятные мысли. Но к счастью, Андрей свернул на соседний участок, к другому дому, который, как я знал со слов старикана, тоже принадлежал ему. Андрей проводил меня в дом. Внутри не было так пусто, как казалось снаружи. За стенами с облупившейся краской и потрескавшимися оконными стеклами было тепло, стояла мебель. Старикан сидел в комнате, где книжные полки занимали все пространство от пола до потолка, а из здоровенных напольных динамиков лилась музыка, похожая на классическую. Я сел на единственный свободный стул, а Андрей ушел, закрыв за собой дверь. — Я хотел попросить тебя, Густо, сделать кое-что для меня, — сказал старикан, положив ладонь мне на колено. Я украдкой бросил взгляд на закрытую дверь. — Мы ведем войну, — произнес он, поднялся, подошел к полкам и вынул толстую книгу в грязной коричневой обложке. — Этот текст был написан за шестьсот лет до рождения Христа. Я не знаю китайского, поэтому у меня есть только французский перевод, сделанный более двухсот лет назад иезуитом по имени Жан Жозеф Мари Амио. Я купил его на аукционе, он обошелся мне в сто девяносто тысяч крон. В нем рассказывается, как надо обманывать врага на войне, и это самое цитируемое произведение на данную тему. Этот текст был Библией для Сталина, Гитлера и Брюса Ли. И знаешь что? — Он засунул книгу обратно на полку и достал другую. — Мне больше нравится вот эта. Он протянул книгу мне. Тонкая книга в синей глянцевой обложке явно была издана недавно. Я прочитал надпись на обложке: «Шахматы для начинающих». — Шестьдесят крон на распродаже, — поведал старикан. — Мы произведем рокировку. — Рокировку? — Такой ход, при котором рядом с королем появляется защитная ладья. Мы вступим в альянс. — С ладьей? — Подумай о ратуше. Я подумал. — Городской совет, — сказал старикан. — У члена городского совета, отвечающей за социальную политику, есть секретарь Исабелла Скёйен, и это она на практике осуществляет городскую политику в отношении наркотиков. Я поговорил с одним источником и выяснил, что она замечательная. Умная, эффективная и жутко амбициозная. Причина, по которой она не достигла большего, согласно источнику заключается в том, что ее образ жизни вот-вот вызовет скандальные заголовки в газетах. Она веселится, прямо говорит, чего хочет, и постоянно меняет любовников. — Звучит совершенно ужасно, — сказал я. Старикан предостерегающе взглянул на меня, а затем продолжил: — Ее отец был спикером Партии центра, но, когда он захотел стать политиком национального масштаба, ему не дали этого сделать. И мои источники утверждают, что Исабелла переняла папину мечту, а поскольку лучше всего шансы были у Рабочей партии, она вышла из папиной маленькой крестьянской партии. Короче говоря, Исабелла Скёйен во всех отношениях очень гибкий политик, если дело касается ее амбиций. Кроме того, она одна выплачивает немалый долг за семейную ферму. — Так что мы будем делать? — спросил я, словно сам был членом правительства «скрипки». Старикан улыбнулся, будто мои слова показались ему милыми. — Мы угрозами заставим ее сесть за стол переговоров, где и заманим ее в альянс. А ты, Густо, будешь отвечать за угрозы. Поэтому ты сейчас здесь. — Я? Я буду угрожать женщине-политику?