Товарищ Киров сделал паузу, оглядел присутствующих и веско сказал: – И этот человек – генерал Гуссейн Хан Нахичеванский. Услышав эти слова, я окаменел. Не может такого быть! Царский генерал и во главе азербайджанских частей Бакинского Совета! Может быть, товарищ Киров пошутил?! Но нет, не похоже. Полномочный представитель Совнаркома смотрел на присутствующих серьезно, без тени улыбки. Ему явно было не до шуток. – Удивлены? – спросил Киров. – Я, если сказать честно, тоже был слегка удивлен, когда товарищ Сталин назвал мне это имя. Но, с другой стороны, почему бы этому славному воину не послужить советской России? Уж если сослуживцы Хана Нахичеванского честно служат нам, почему бы и ему не присоединиться к ним на службе советской власти. – Простите, товарищ Киров, – осторожно поинтересовался я, – а кто его сослуживцы? – Это генерал Карл Маннергейм, который сейчас помогает устанавливать советскую власть в Финляндии. И… приготовьтесь удивиться, – сказал Киров, сделав паузу, – генерал Михаил Александрович Романов – брат бывшего императора Николая Второго, командующий конно-механизированной бригадой корпуса Красной гвардии! Хотя товарищ Киров и предупредил нас заранее, но у меня от сказанных им слов в глазах буквально потемнело, а кто-то из моих товарищей по Совету охнул и выругался по-азербайджански. – Товарищ Киров! – воскликнул я. – Да что там у вас в Петрограде – все с ума посходили?! Разве можно оставлять оружие и власть классовым врагам?! – Можно! – твердо сказал Киров. – Для нас, большевиков, честно служащий советской власти генерал более ценен, чем прекраснодушный болтун самого что ни на есть пролетарского происхождения! По делам надо судить о людях, а не по их фамилиям и титулам! Если человек принял советскую власть, то и она тоже должна его принять и использовать все его таланты и авторитет на благо всех народов, населяющих Российскую Советскую Республику. Надеюсь, вам это понятно? – Да, товарищ Киров, – растерянно пробормотал я, – понятно. Но что же нам делать прямо сейчас? – Сейчас, товарищ Шаумян, – ответил Киров, – необходимо установить в Баку советскую власть не на словах, а на деле. Надо послать большевистских агитаторов на корабли Каспийской флотилии. Канонерские лодки «Ардаган» и «Карс» с их мощными 120-миллиметровыми орудиями вместе с артиллерией нашего бронепоезда могут разнести в клочья любой вооруженный отряд, который открыто выступит против советской власти. Но, как мне кажется, такие безумцы теперь вряд ли найдутся. Надо переформировать ваши разрозненные красногвардейские отряды в части регулярной Красной гвардии, вооружить их конфискованным у дезертиров оружием и взять под их контроль основные объекты города, а именно – почту, телеграф, телефонную станцию, банки и градоначальство. Товарищ Рагуленко с сегодняшнего дня назначается военным комендантом города и командующим гарнизоном, и по всем военным вопросам обращайтесь именно к нему. Товарищ Киров встал и еще раз посмотрел оценивающим взглядом на меня и моих товарищей по Бакинскому комитету РСДРП(б). – Ну вот, для начала все, – уже мягче сказал он. – Завтра, с утра, я попрошу всех снова собраться здесь, чтобы обсудить дальнейший план действий… 3 февраля 1918 года, вечер. Забайкалье, станция Борзя Пурга бушевала целых три дня: тридцатого, тридцать первого и первого числа. Когда вчера утром все наконец-то успокоилось, то отряды есаула Семенова снова полезли вперед. На перевале через Нерчинский хребет опять возобновились ожесточенные бои немногочисленных красногвардейцев и интернационалистов с семеновской бандой и с пока еще замаскированными интервентами. В конечном итоге все решили пушки японского батальона. Понеся большие потери, с наступлением темноты отряд читинских рабочих, сумевший задержать врага еще на одни сутки, вынужден был отойти к станции Борзя. Складки местности и завалы из камней, хорошо защищавшие от винтовочных пуль, были бессильны против японских шимозных осколочных снарядов. Хорошо, что у японцев были только полевые крупповские 75-миллиметровки времен прошлой войны. Найдись у них под рукой гаубицы крупного калибра, тогда все могло бы быть значительно хуже. За то время, пока читинцы сдерживали врага на перевале, на станцию Борзя к красногвардейцам успело подойти подкрепление. Добровольцы подходили как россыпью, группами по несколько человек, так и организованно в виде целых отрядов, состоявших в основном из бывших фронтовиков, принявших новую власть. Был среди этих отрядов и Колуньско-Зоргоско-Газимуровский батальон, под командованием Прокопа Атавина, в прошлой истории именовавшийся бригадой Кол-Зор-Газа. Весть о том, что есаул Семенов ведет на их землю всякое бандитское отребье, чтобы восстановить власть богатеев, и что значительная часть семеновцев – это китайские и монгольские разбойники, широко разошлась по станицам и селам Забайкалья. За оружие взялись все – не только рабочие, казачья и крестьянская беднота, но и середняки, и даже некоторые зажиточные казаки, которые понимали, что если воинство есаула Семенова войдет в их края, то пощады не будет никому. Кто такие хунхузы, здесь все знали хорошо. Прибывшие на подмогу читинцам тут же принялись рыть окопы. И хоть долбить мерзлую землю было нелегко, но фронтовики знали, что если у врага есть пушки, то только надежный окоп сможет спасти бойца от неминуемой смерти при артобстреле. Уговаривать никого не приходилось – все вгрызались в землю как каторжные, да так, что вспотели, будто не лютый февраль стоял на дворе, а жаркий август. Фронтовики помнили старую армейскую пословицу: «Лучше два аршина окопа, чем три аршина могилы». С рассветом семеновцы возобновили свое наступление, и к десяти часам утра заняли станцию Соктуй и 81-й разъезд, находящийся в девятнадцати верстах от станции Борзя. Первая атака баргуто-чахарской кавалерии, проведенная на станцию Борзя около полудня, не принесла Семенову ничего, кроме немалых потерь. Пулеметы выкашивали кавалеристов в подбитых ватой халатах и мохнатых шапках, которые, размахивая кривыми саблями, упрямо мчались вперед на маленьких лохматых конях. Степные всадники один за другим валились на землю и, наконец, не выдержав точного пулеметного и винтовочного огня, повернули назад. Оттянув назад остатки своей кавалерии, Семенов погнал в атаку китайскую пехоту. Но она, увидев пространство перед окопами читинцев, заваленное лошадиными и человеческими телами, шла вперед неохотно и, попав под точный ружейно-пулеметный огонь, откатилась назад. А на флангах семеновцев, вырубая немногочисленные дозоры и разъезды, кружились сотни Аргунского полка, состоящие из опытных бойцов. Они не давали противнику охватить позиции обороняющихся и угрожали воинству есаула Семенова полным разгромом в случае неудачи наступления. Увидев, что с наскока позиции красногвардейцев не взять, есаул понял, что пока он почти десять дней с задержками и остановками добирался от границы до станции Борзи, большевики зря времени не теряли. Они успели стянуть на этот рубеж значительные силы, и теперь Борзю ему будет взять непросто. Оставалась надежда только на японскую артиллерию и кадровых солдат микадо, которых на перевале спешно погрузили в вагоны, и сейчас паровоз тащил состав прямо к месту боя, для того чтобы пушки, так хорошо поработавшие на перевале, смогли принять участие и в этом сражении. Часам к трем, когда защитники станции успели отбить еще две атаки, пушки наконец были доставлены и выгружены. Заняв позиции, артиллерия начала обстрел позиций большевиков, пока, впрочем, безрезультатный. Хотя разрывы фугасных снарядов, начиненных шимозой, выглядели довольно устрашающе, убитых и раненых защитников станции Борзя было немного. Но со стороны все выглядело жутко. Станцию заволокло черным удушливым дымом, и казалось, что там горит все, что может гореть, и даже то, что гореть не может. Несколько снарядов было выпущено и в сторону маячивших на горизонте конных сотен Аргунского полка, правда, скорее, больше с расчетом напугать противника и заставить его ретироваться. После часовой артподготовки семеновцы снова пошли в атаку, но были отбиты с немалыми потерями. Приближался вечер, и ожесточение боя нарастало. После второй безуспешной атаки есаул Семенов снова приказал открыть по станции артиллерийский огонь и вести его до тех пор, пока там не будет уничтожено все живое. Положение обороняющихся осложнилось. Вырытые ими в промерзшей земле неглубокие окопы были частично разрушены, а почти половина бойцов, оборонявших станцию, была ранена или убита. Немало оказалось жертв и среди мирных жителей, как на самой станции, так и в пристанционном поселке. Японские артиллеристы вели беглый огонь, не особенно разбирая – на чьи головы упадут выпущенные ими снаряды. Потери были и среди командования бригады. От близкого разрыва японского снаряда погиб командир читинского отряда Дмитрий Шилов, были ранены Прокоп Атавин, Зиновий Метелица и сам Сергей Лазо, которому полоснул по плечу осколок. Держались красногвардейцы лишь на русском упрямстве, да еще надеясь на подмогу. В кармане у Сергея Лазо лежала телеграмма от товарища Бесоева, отправленная сегодня утром из Иркутска. «Лечу как на крыльях и вместе со всем семейством буду у вас завтра рано утром. Встречайте. С приветом, твой кузен Николай». Лазо прекрасно понимал, что если они сейчас отдадут станцию есаулу Семенову, то чтобы вернуть ее потом, придется заплатить большую цену. Протекающая за станцией одноименная быстрая горная речка зимой являлась хорошим рубежом обороны. Поэтому надо было держаться изо всех сил, несмотря на непрекращающиеся атаки семеновцев и большие потери. Вскоре стемнело, и японские артиллеристы уже не видели цели, по которым следовало вести огонь. С беглого огня они перешли на беспокоящий, делая наугад в темноте по одному выстрелу каждые пять минут. Этим они мешали защитникам станции отдыхать и приводить в порядок разрушенные за день укрепления. Но в окопах сидели бывалые солдаты, многие из которых прошли Германскую войну. То, что было сегодня, ни в какое сравнение не шло с тем, что им пришлось пережить на фронте под Барановичами, Луцком или на Стоходе. Командиры же тем временем собрались на совещание в кирпичном станционном пакгаузе, находившемся за пределами семикилометровой дальности стрельбы короткоствольных японских пушек «тип 41». – Ну, что будем делать, товарищи? – спросил Георгий Богомягков. – Еще одного дня такой мясорубки нам не выдержать. Раскатают нас семеновцы, ети их мать, своими пушками и спокойненько пройдут по нашим трупам. – Надо держаться, – твердо сказал Сергей Лазо, – помощь близка. – Держаться, конечно, можно, – поморщившись, покачал перебинтованной головой Зиновий Метелица, – но я согласен с товарищем Богомягковым, что семеновские пушки смешают нас с землей. Но если что, то я лично поведу в атаку свой Аргунский полк. Мы умрем, но не отступим… – Погоди, товарищ Метелица, – остановил его Прокоп Атавин, – умереть мы всегда успеем. Вот товарищ Лазо сказал, что помощь близка. Дождемся питерских товарищей и ударим по Семенову так, чтобы и духу его на нашей земле не осталось. – Товарищ Бесоев сегодня утром был в Иркутске, – Сергей Лазо попытался ободрить своих собеседников, – а это ведь совсем рядом. – Погодите, товарищи, – Георгий Богомягков с сомнением посмотрел на Лазо, – ведь даже если утром он и был в Иркутске, то это совсем не обязательно, что он поспеет к нам сюда вовремя. В этот момент в пакгауз заглянул человек в кожаной тужурке и в фуражке железнодорожника. – Простите, товарищи, что отвлекаю вас, – сказал он, – но из Читы только что передали по телеграфу, что через станцию, не останавливаясь, проследовали бронепоезд «Путиловский большевик» и состав с батальоном Красной гвардии. Читинские товарищи просили передать вам, что бронепоезд и состав с войсками тянут аж по два паровоза. – Спасибо, товарищ, – кивнул Сергей Лазо и, повернувшись к своим командирам, сказал: – Вот видите, товарищ Богомягков, часов через десять-одиннадцать, то есть как раз к рассвету, товарищ Бесоев вместе с бронепоездом и красногвардейцами должен быть уже здесь. Передайте всем – помощь близка. А вас, товарищ Метелица, я попрошу не горячиться и ударить со своими аргунцами лишь тогда, когда банда есаула Семенова будет совершенно расстроена. Мы и так за эти дни потеряли слишком много своих людей. Лишние жертвы нам совершенно ни к чему. – Вот это верно, товарищ Лазо, – одобрительно кивнул Георгий Богомягков, – но как там оно будет – покажет утро. А сейчас, надеясь на лучшее, на всякий случай надо готовиться к худшему, и по возможности исправить разрушенные снарядами окопы. Это нам еще повезло, что у Семенова не оказалось ни одной гаубицы. Тогда бы всем нам пришлось туго. – Да, вот еще что, товарищ Метелица, – добавил Сергей Лазо, – постарайтесь взять живыми хотя бы несколько японцев, если они там, конечно, есть. Это чрезвычайно важно с политической точки зрения. Надо, чтобы народ увидел своими глазами, что воюем не с русскими, а с пришедшими на нашу землю иностранными захватчиками. 4 февраля 1918 года, раннее утро. Забайкалье, станция Борзя Едва только предрассветные сумерки сменили ночную мглу, как японские полевые пушки загрохотали с новой силой. И тут, где-то в районе станции Шерлова гора, где железная дорога на Читу проходит в глубокой ложбине, из-за увала показались густые клубы дыма двух паровозов, с натугой тянущих тяжелый бронированный состав. Самого бронепоезда еще видно не было – перепад высот между гребнем увала и дном ложбины, по которой проходил железнодорожный путь, составлял аж тридцать с лишним аршин. В такую яму способен «провалиться» не только бронепоезд, но и восьмиэтажный дом. Четверть часа спустя серая, в белых маскировочных пятнах, громада бронепоезда наконец-то выбралась на увал и, проехав еще примерно с версту, завизжала тормозами. Отсюда позиции семеновцев на круто поднимающемся к Нерчинскому хребту противоположном берегу Борзи были видны как на ладони. А ведущая бешеный огонь по защитникам станции японская артиллерия еще и подсвечивала себя частыми вспышками выстрелов. В башенке над командирским вагоном балтийский матрос-дальномерщик приник к окулярам трехметрового стереоскопического дальномера. – Чего они там застряли?! – с разочарованием произнес наблюдающий в бинокль за бронепоездом Георгий Богомягков. – Дистанция семьдесят шесть кабельтовых! – выкрикнул дальномерщик на бронепоезде. – Основное направление стрельбы двенадцать градусов, возвышение цели треть кабельтова! Командир бронепоезда лейтенант Степанов ввел данные в механический ПУС Гейслера и скомандовал: – Головное, фугасным, один снаряд. Выстрел! Яркая вспышка выстрела 130-миллиметрового морского орудия разорвала предрассветные сумерки. Жалобно завизжали тормоза броневагона и лязгнули сцепки, принимая на себя отдачу. Двадцать секунд спустя метрах в пятидесяти перед позициями японской артиллерии встал столб вздыбившейся мерзлой земли, подсвеченный изнутри багровым пламенем разрыва. – Недолет, – произнес дальномерщик на бронепоезде, – один больше. – Вижу, – сказал лейтенант Степанов и, оторвавшись от командирского перископа, ввел поправку, после чего головное орудие произвело еще один выстрел. На этот раз снаряд лег так, как надо – прямо между двумя орудиями японской батареи. Там уже поняли, что сейчас их будут убивать, и лихорадочно пытались свернуть позиции, чтобы уйти из-под обстрела. Но было уже поздно. Бронепоезд перешел на беглый огонь из всех шести своих орудий: двух – калибром 130 миллиметров и четырех – калибром 102 миллиметра. Даже если бы японским артиллеристам и удалось сняться с позиции, то укрыться на ровной местности, плавно поднимающейся к Нерчинскому хребту, им было негде. Да и град обрушившихся на них с запредельной для полевых орудий дистанции тяжелых морских снарядов не оставлял никаких шансов на спасение. Минуты три такого обстрела, и на позициях японской батареи сверкнула яркая багровая вспышка. Земля вздрогнула, раздался тяжелый грохот, и в небо взметнулось огромное, черное как смоль, похожее на огромный гриб-поганку, облако. Видимо, пользуясь ночным затишьем, японцы натаскали на позиции с 81-го разъезда запас снарядов побольше. А шимоза – штука нежная, грубого обращения не переносит. Вот и рванул весь японский боезапас от случайного попадания, разметав все вокруг. Сразу после взрыва бронепоезд прекратил на время огонь, потому что стрелять было больше уже не во что и не в кого. Минуту спустя белыми струями пара фыркнули оба локомотива, и серая стальная громада сухопутного крейсера тронулась с места. С обманчивой неторопливостью бронепоезд двинулся в сторону станции, а за ним, из-за увала, показался еще один поезд, на это раз составленный из классных вагонов, теплушек и открытых платформ. – Солидные, как я погляжу, в Петрограде товарищи, – одобрительно покачал головой Зиновий Метелица, обращаясь к слегка оглушенному взрывом Георгию Богомягкову. – Пять минут работы, и все. Японских батарей словно и не было. Есаул Семенов, наблюдавший за боем с высоты пригорка у 81-го разъезда, был вне себя от ярости. Совсем недавно ему казалось, что основные силы большевиков вот-вот будут разгромлены и станция Борзя взята, после чего перед ним откроется дорога на Читу. И вот теперь все вдруг переменилось. Семенов имел немалый боевой опыт и прекрасно понимал, что никаких средств против бронированного монстра, вооруженного тяжелыми морскими орудиями, у него нет. Полевые пушки, даже если бы они у него еще и оставались, способны взять эту громадину только из засады в упор. Но такую роскошь противник ему вряд ли позволит. А значит, надо спасать то, что еще можно спасти. Следует незамедлительно отступить на ту сторону Нерчинского хребта и, укрепившись на перевале, просить у своих узкоглазых покровителей еще пушек, солдат, бронепоездов и, чем черт не шутит, аэропланов. Есаул сплюнул, развернул коня и вместе со своей свитой постарался поскорее убраться с опасного места. А то большевики на бронепоезде обратят внимание на группу торчащих на пригорке всадников и «приласкают» их парочкой фугасов. Тем временем бронепоезд Красной гвардии, почти не задержавшийся на станции, пошел вперед, огнем пушек и пулеметов рассеивая семеновскую пехоту и кавалерию. Остановился он, только с полверсты не доезжая до 81-го разъезда. А с флангов в эту кутерьму, как и планировал Лазо, с гиканьем и свистом врубились аргунцы. Пока бронепоезд геройствовал, разгоняя разгромленные семеновские банды, второй состав вкатился на станцию Борзя. Оба паровоза шумно выдохнули, окутались паром, лязгнули тормоза, и эшелон замер на месте. Открылась дверь первого вагона, и на перрон легко соскочил худощавый молодой человек кавказской наружности, одетый в серый пятнистый бушлат, перетянутый ремнями офицерской портупеи, и белую лохматую папаху с красной звездочкой. Оценив его выправку, Сергей Лазо решил, что это офицер-фронтовик, к тому же, скорее всего, кадровый, а не военного времени, как он. – Здравствуйте, товарищи, – приветствовал незнакомец Сергея Лазо и Георгия Богомягкова, – я – Бесоев, а вот мой мандат, подписанный товарищами Сталиным и Лениным. – Здравствуйте, товарищ Бесоев, – Лазо чуть было, по старой привычке, не приложил руку к своей папахе, – комиссар Забайкальской бригады Красной гвардии Лазо. А это наш начальник штаба, товарищ Богомягков. Должен сказать, что появились вы удивительно вовремя. Эти семеновские пушки нас чуть было совсем не доконали. А вот товарищ Богомягков не верил… – Был грех, товарищ Бесоев, – смущенно улыбнулся Георгий Богомягков, – и правда не верил. Но вы убедили меня, аки Фому неверующего. Извините, если что. Теперь же надо срочно решать – что нам дальше делать с Семеновым и его бандой. – Извиняю, товарищ Богомяков, – сказал Бесоев, – а вот подход к делу у вас совершенно правильный. Товарищи, есаул Семенов и есть основная цель моего визита в ваши палестины. Этот человек, обладая определенным влиянием на кое-кого из казаков, а также всеми фибрами души ненавидя власть большевиков, собирает вокруг себя все местные контрреволюционные силы. На него, как на своего послушного холуя, уже сделали ставку японцы, которые не пожалеют ни сил, ни денег для его поддержки. Поэтому главная задача, поставленная передо мною правительством – это взять есаула в плен или, на худой конец, уничтожить. Ибо пока он жив и на свободе, то покоя в здешних краях не будет. – Это-то и мы понимаем, – кивнул головой Георгий Богомягков, – только вся закавыка заключается в том, как это сделать. Лично в бой свои сотни, как, к примеру, товарищ Метелица, он не водит. – Для этого дела, – улыбнулся Бесоев, – у меня есть взвод специально подготовленных и вооруженных бойцов. От вас нужны лишь надежные проводники, знающие окольные тропы через хребет, и сведения о том, где есаул держит свой штаб. А уж дальше мы как-нибудь сами управимся.