* * * Глава 1 Арийский ларец 1. Эхо войны Март 1993 года не запомнился бы ничем завсегдатаям пивной «У Жерара» в Манге, если бы по городу не разнесся слух о возвращении из Америки Мориса де Бриана. Слух принес Роже Помье, работавший садовником в «Шато рюс» («Русском замке»), как прозвали загородную дачу посольства России во Франции. До войны этим замком владели де Брианы. Роже был единственным французом, которому удалось туда устроиться, еще когда над «Шато рюс» развевался советский красный флаг. Злые языки утверждали, что для этого он даже вступил в коммунистическую партию и прочитал все книжки Михаила Горбачева. Это теперь старик попритих, а то раньше всегда приходил в бар с газетой «Юманите»[1] и время от времени зачитывал ее вслух. Окружной комиссар Жан Клод Бросс, заглянувший к Жерару после работы, чтобы пропустить стаканчик пастиса, прислушивался вполуха к болтовне стариков в пивной. На такой мельнице слухов, как заведение «У Жерара», вполне можно было бы открыть филиал следственного отдела комиссариата. Здесь знали все, а если не знали, то догадывались. С первых дней того марта Бросс расследовал убийство владельца местной антикварной лавки. В самом убийстве было несколько загадок, которые Бросс никак не мог разгадать. По словам дочери убитого, в его лавке из всех драгоценностей похитили только один старинный гарнитур – золотой перстень с сапфирами и бриллиантами в виде креста крампоне, древней свастики с загнутыми влево концами. И еще одна загадка – антиквара пристрелили из автомата Калашникова АК-47. А это оружие преступный мир во Франции практически не использует. О таком убийстве Бросс вынужден был поставить в известность даже французскую контрразведку. И в Манг пожаловал сам полковник ДСТ Жюль Готье, агенты которого все еще по инерции следили за кем-то в «Русском замке», как и в советские времена. Готье посмотрел результаты баллистической экспертизы и сказал: «По нашей линии сведений о поставках автоматов Калашникова во Францию пока не было. В „Шато Рюс“, насколько я знаю, оружейного магазина нет. В русском посольстве тоже. Откуда АК-47 здесь мог взяться? Скорее всего, с Ближнего Востока, куда русские поставляли его годами в Ирак, сирийцам и палестинцам. Там это самое популярное оружие. Так что поищите его владельца среди ваших арабов». Бросс поблагодарил за совет, но все его поиски подозреваемого в арабской общине Манга ничего не дали. От стариков в пивной Жерара тоже было мало пользы. Они уже перестали обсуждать убийство антиквара и переключились на де Брианов. Для них история этой семьи была частью их жизни, и Бросс так часто слушал их рассказы, что иногда ему казалось, будто и он с самого своего рождения жил на этих берегах Сены где-то между Лимом и Мангом. До войны «Русский замок» назывался «Шато Бельвю» и занимал площадь в десять гектаров. Сам замок, возведенный еще в Средние века, занимал не так уж и много места. Генерал де Бриан получил его в собственность во времена Наполеона, после египетского похода, и построил рядом двухэтажный дворец в стиле «Версаль». Во времена Реставрации генерал усердно служил Бурбонам, а при Луи-Наполеоне – Второй Империи, отчего «Шато Бельвю» становился только прекраснее… Когда во Францию вошли немцы, де Бриан-старший, который был генералом еще в Первую мировую, застрелился, не пережив позора оккупации. А его сын Люсьен де Бриан, ровесник века и известный историк, наоборот, стал настоящим «коллабо»[2]. В его замке поселился военный комендант округа Дитрих фон Штаунберг. В «Шато Бельвю» то и дело устраивали шумные приемы, на которых супругов де Бриан не раз сфотографировали в компании с гестаповскими начальниками, генералами вермахта и вишистами. Все это потом использовал суд как вещественные доказательства их сотрудничества с нацистами. Де Бриан был не простым «коллабо». В его замок приезжали гости даже из Берлина, и вместе с ним они посещали старинный храм в центре Манга. Говорили, будто в 1941 году в Манг по пути в Париж заезжал со своей свитой сам Гитлер. Вроде бы он наградил де Бриана-младшего большим железным крестом за его книгу, которая называлась «Путь свастики». В ней де Бриан написал что-то такое про общие расовые признаки и про единый исторический праарийский корень французов и немцев. В доказательство этого он приводил, помимо всех прочих фактов, и фотографии мозаичной крыши храма в Манге, где четко различается черная свастика, или, как ее называют французы, «croix gammee», на золотом фоне. Свастику там видно и по сей день. Ее никто и после войны трогать не стал. А де Брианов после войны арестовали и судили. Их замок в 1944 году конфисковали и поставили на торги. Вот тогда его и купили русские для загородной дачи своего посольства в Париже. Де Брианы вскоре после этого вышли на свободу и не раз пытались доказать свою невиновность. Но если бы Люсьену де Бриану и простили его болтовню про свастику, – обычно завершали свой рассказ завсегдатаи Жерара, – то уж все гнусности его сынка Жан-Жака – никогда. В начале 1944 года, когда Жозеф Дарнан[3] начал создавать отряды своей «милиции» в оккупированной зоне, Жан-Жаку де Бриану исполнилось всего двадцать лет. Но это уже был звереныш отпетый. На Гитлера он молился. Дарнан назначил Жан-Жака командиром отряда милиции в Манге и Лиме. Долго он, правда, позверствовать не сумел, но крови на нем немало. В конце войны он вместе с Дарнаном удрал в Италию и там сошелся с какой-то итальянской фашисткой, у которой от него родился сын Морис. После войны им удавалось некоторое время скрываться, но потом итальянцы из красных партизан его поймали и не то повесили, не то пристукнули как бы в драке. Итальянка ненадолго его пережила. Она привезла внука Люсьену де Бриану, но ее скоро арестовали во Франции за старые дела и выдали Италии. Там в тюрьме она и сгинула. Отвечать за всех пришлось де Бриану-старшему. После эпюрации[4] он в Манг наезжал редко, жил под Парижем в богатом пригороде Нейи, так что деньги у него были, и вместе с женой воспитывал внука. Никто в Манге не знал, кем стал Морис. Но «У Жерара» после недолгих дебатов решили, что яблоко от яблони недалеко падает, и если Морис не фашист, то уж лепеновец[5] наверняка. Самый большой ажиотаж у стариков вызвало сообщение «коммуняки» Роже о том, что Морис вроде бы выиграл за деда очередной процесс, и у посольства России теперь отберут «Русский замок». Так это в действительности или нет, никто не знал, но Роже поверили на слово, и Жерар даже налил ему стакан пива за счет заведения. 2. Готье изучает историю Когда комиссар Бросс позвонил ему по поводу убийства антиквара, полковник Готье решил, что это хороший повод заехать в Манг. Он там не был почти два года. В первых числах марта 1991 года из Москвы во Францию приехал Василий Ващенко, первый комендант «Русского замка», и агенты Готье повели его еще в аэропорту, а затем сели ему на хвост в Париже. Там он задержался недолго, переночевал в посольстве и на следующее утро выехал на машине в Манг. За Ващенко числилось немало грехов, и, если бы не перестройка, его никогда бы не пустили во Францию. Но времена переменились, и, несмотря на протесты ДСТ, МИД Франции все же выдал Ващенко визу. Тем более что официально он уже давно не работал в КГБ, а трудился, несмотря на свой преклонный возраст, в ЦК КПСС в мирном хозяйственном управлении, через которое тайно финансировались «братские» коммунистические партии. Официально Ващенко приехал по приглашению сына, и это только насторожило всех в ДСТ. Его сын работал в советском посольстве вторым секретарем, а на деле трудился в резидентуре КГБ и занимался промышленным шпионажем. В ДСТ прекрасно знали, кто такой Ващенко-младший, но поймать его с поличным было нелегко. Отца он поселил в Манге и по субботам и воскресеньям ездил вместе с ним на рыбалку на местные карьеры. Наружное наблюдение показало, что Ващенко-старший провел большую часть своего отпуска в Манге, регулярно выезжал на рыбалку на старые карьеры и даже искал грибы на окрестных холмах, поросших густым лесом, где когда-то укрывались партизаны Анри Боле, а теперь прятались в папоротниках крепкие подосиновики и лисички. Ни с кем из прежних знакомых Ващенко-старший встреч не искал. Это было установлено точно. Да и вообще он как-то избегал появляться в ресторанах и пивнушках Манга. Лишь изредка выходил на рынок, а в основном сидел на территории «Русского замка», где после своих рыбалок коптил или жарил на мангале рыбу. Вряд ли кто узнал бы его в Манге. Никому и в голову не могло прийти, что этот высокий седой старик с остатками былой офицерской выправки был когда-то резидентом Смерша во Франции. Готье мог рассказать о полковнике Ващенко немало. Но даже столько лет спустя после окончания войны еще нельзя было раскрыть все карты… …Весна 1944-го была тревожной. В Манге на центральной площади гестаповцы повесили 18-летнюю Элен Корбье и ее 15-летнего брата Жюля за «терроризм». Ребята не успели уйти с отрядом «маки» после взрыва немецкого склада с горючим и скрывались в старой церкви, а их кто-то выдал. Жители Манга принесли к виселице цветы, зажгли свечи и стояли на площади молча, пока не стемнело. Немцы понимали, что французы теперь уже совсем не те, что в первые годы оккупации, и сами старались поменьше рисковать, предоставляя арестовывать подозрительных и недовольных «милиции», которой в Манге командовал Жан-Жак де Бриан. Элен с Жюлем выследил именно он. К толпе на площади перед виселицей немцы отнеслись вроде бы спокойно и никому не мешали молиться и ставить свечки. Но потом пришла милиция с де Брианом во главе. Он начал орать, чтобы все разошлись по домам. Народ стал было уже расходиться, но тут кто-то крикнул де Бриану: «Ты за все это ответишь, выродок!» И тут началось. Первую очередь дал сам де Бриан, а потом уже и его милиция принялась палить по безоружной толпе без разбора… Через неделю после этой расправы маки из отряда Анри Боле подожгли ночью казарму милиции и перестреляли с десяток выскочивших оттуда в одних трусах «легионеров» де Бриана. Утром после этого подорвался на мине полковник Кригель, заместитель коменданта округа фон Штаунберга. Де Бриан свирепствовал, расстреливая по всему округу заложников и захваченных маки, но остановить волну Сопротивления такими методами уже не могли ни его хозяева, ни тем более он сам. Фон Штаунберг запросил подкрепление, но ему ничего не смогли предложить, кроме роты власовцев. В один из майских дней 1944-го к «Шато Бельвю» подъехали пять грузовиков с солдатами в форме вермахта, но с бело-красно-голубыми флажками на рукавах. «Русские коллабо», как их тут же окрестили в Манге, заняли оборону по всему периметру замка де Брианов. В августе, когда де Голль вошел в Париж, к нему на помощь пошла дивизия Леклерка. Манг ей было не миновать. Бои были недолгими. И хотя немцы разрушили все мосты на Сене, Леклерк навел понтоны и быстро смял оборону фон Штаунберга, а самого «фона» партизаны повесили, прежде чем тот успел сдаться в плен. Власовцев партизаны перебили наполовину, когда брали замок, а оставшихся в живых заперли до суда и следствия отдельно от пленных немцев в «Шато Бельвю». В досье ДСТ на Василия Ващенко, которое запросил Готье, отмечалось, что через две недели после освобождения Манга в замке де Брианов появились первые советские офицеры. Одним из них и был полковник НКВД Василий Ващенко. В поле зрения французской контрразведки он попал, когда впервые появился в Алжире в конце 1943 года вместе с бывшим советским послом при режиме Виши. Посол выступал уже в новой роли – представлял СССР при Французском комитете национального освобождения де Голля, признанном в Москве за союзника. Ващенко попал в Алжир прямо с фронта. Выбор пал на него, видимо, потому, что до войны он успел выучить не только немецкий, которым владел в совершенстве, но еще французский и английский. 24 августа 1944 года, на следующий день после освобождения Марселя, он высадился на юге Франции вместе с группой связи с де Голлем. Оттуда через Монпелье, Ним и Лион он дошел до Парижа уже как сотрудник «советской миссии по репатриации». Незадолго до того де Голль договорился со Сталиным, что русские передадут такой же французской миссии всех попавших к ним в плен французов. Французов оказалось не так уж и много – в сорок пятом почти все волонтеры из французской дивизии СС «Карл Великий» полегли в Померании, и лишь единицы выжили при штурме Берлина русскими. В основном в ГУЛАГе оказались французы, взятые в плен в 1942–1944 годах. «Советских» же репатриантов оказалось куда больше. Франция и другие союзники по договоренности со Сталиным обязаны были передать русским, всех тех граждан СССР, которые попали в плен и всех тех, «кто в ходе войны перешел на сторону противника». Этой репатриацией занимались люди из Главного управления контрразведки Смерш Наркомата обороны, которое подчинялось лично Сталину. Он, кстати, и дал название этой службе. В НКВД был свой Смерш, который занимался перебежчиками и «бывшими» уже на территории СССР. Ващенко работал там с первых дней. К 1944 году в свои двадцать четыре года он уже был подполковником, что для КГБ было ростом весьма значительным. Даже в Смерше его побаивались: Ващенко был человеком легендарной смелости, но и скорым на расправу, причем, как всегда, жестокую – власовцы живыми от него не уходили. Во Франции одной из задач подполковника Ващенко была сортировка советских военнопленных, которых там оказалось немало. Многих гитлеровцы уничтожили сразу же после того, как закончилось строительство стартовых площадок ФАУ-2 в Бретани. Сотнями гибли узники во время американских бомбежек Северной Франции. Уйти в маки удавалось единицам – без знания языка и местности беглые советские военнопленные становились легкой добычей вишистской милиции и гестапо. И все же в истории Французского Сопротивления остались русские, украинские, армянские имена. Даже знаменитый виадук в Ниме разминировали под обстрелом немцев двое «русских маки». Куда больше в Сопротивлении оказалось русских дворян и неродовитых эмигрантов, которые советскую власть не принимали, но воевать против нее вместе с гитлеровцами не пожелали, ушли в подполье, как Мать Мария, Вика Оболенская, Кирилл Радищев, если назвать лишь имена известные. Даже многие офицеры Белой армии шли к де Голлю, а не к Петену. Но были и другие. Помимо власовцев немецкую форму надели остатки «Дикой дивизии», казачьи сотни Шкуро и Краснова. Разобраться, кто есть кто, в те дни, когда еще шла война, было нелегко. У кого-то из «русских коллабо» действительно руки были по локоть в крови, а кто-то, попав в плен, а затем надев немецкую форму из малодушия, из надежды спастись, кроме охраны складов, никаких боевых действий не вел. Бывало и так, что молодые русские парни, бежав из плена и попав в маки, влюблялись во француженок, заводили свои партизанские семьи. Они не особенно задумывались о том, что с ними будет после окончания войны. Смершевцы должны были возвратить на Родину и их. И не одной француженке пришлось ждать после войны своего партизанского мужа по 35–40 лет. Случалось, что и их дети только уже в зрелом возрасте узнавали от матерей на их смертном одре, от кого же они… Для Василия Ващенко, который занимался этой «сортировкой соотечественников» во Франции, нюансов не было. «Моя задача вас отправить на Родину, – говорил он всем попадавшим в его руки „русским“, даже если это были белоэмигранты с нансеновскими или французскими паспортами. – А Родина разберется». Он прекрасно знал, что Родина «разбиралась» практически со всеми, кто служил немцам, сразу же, как те пересекали ее границу: смертный приговор был им вынесен заранее. И поэтому, когда надо было, точно так же поступал и сам, прежде всего с власовцами, красновцами и с «дикарями», как на жаргоне Смерша именовали калмыков, черкесов, чеченцев, ингушей, лезгин и прочих кавказцев из «Дикой дивизии». Время было лихое. И французские власти на местах, где немало было коммунистов, ребят из «маки», смотрели на все эти дела с репатриацией русских сквозь пальцы еще довольно долго и после войны. По всей Франции только в первые месяцы после ее освобождения с августа 1944-го по февраль 1945-го партизаны отправили на тот свет, по разным подсчетам, от десяти до ста тысяч «коллабо». Тут уж было не до учета русских. Да и то, что сама по себе существует такая немыслимая для статистического учета вилка, и есть свидетельство того, что законы войны были куда сильнее Кодекса Наполеона. В эту полуофициальную статистику Ващенко внес и свою лепту. По его рапорту французским властям остатки роты власовцев в Манге в количестве сорока трех человек были репатриированы в СССР в декабре 1944 года. Однако ни в одном списке лиц, покинувших территорию Франции в 1944 году, фамилии этих «репатриированных» не значились. Попытки ДСТ отыскать их следы в Манге после войны закончились ничем, если не считать полицейского протокола допроса некоего господина Егора Степановича Серапионова, есаула Войска Донского, который перешел на службу к немцам и скрывался в подземельях «Шато Бельвю» после освобождения Манга. По его словам, «красный офицер Ващенко» устроил в этом замке концлагерь для пленных власовцев и белых офицеров. И тех и других немцы в последние дни оккупации Франции использовали в охране подземелий замка и рытье какого-то подземного хода, где работали русские военнопленные. Всех военнопленных по приказу немцев расстреляли власовцы. Когда закончились бои за замок, шести белым офицерам, среди которых был и сумевший затем сбежать есаул Серапионов, удалось укрыться в пещере рядом с замком. Кто-то, однако, их выдал Ващенко, не выдержав пыток (слова эти были подчеркнуты дважды). В результате все пленные власовцы и белые офицеры из «Шато Бельвю» были расстреляны Ващенко в декабре 1944 года прямо в замке… На протокол допроса Серапионова два года спустя была кем-то наложена резолюция: «Свидетель ненадежен. В мае 1945 г. был помещен в психиатрическую больницу г. Древ. Скончался в этой больнице в октябре 1945 г.». В досье Ващенко оказалась копия протокола допроса Люсьена де Бриана в комиссии города Манга по эпюрации. Де Бриана просили ответить, куда делись из его замка принадлежавшие ему ценные картины, серебряные и золотые сервизы, а также его знаменитая коллекция свастик из золота и драгоценных камней. Де Бриан ответил, что ничего о судьбе своих сокровищ не знает. На повторный вопрос ответил, что русский офицер Ващенко уже допрашивал его в присутствии французских властей и даже ударил его, добиваясь ответа на тот же самый вопрос. Эта фраза была кем-то подчеркнута и рядом с ней поставлен вопросительный знак. В конце протокола была приписка: «Скрывает местонахождение своих богатств, пытается скрыть свои преступления, клевеща на наших советских товарищей. Снисхождения не заслуживает». И стояла подпись: Анри Боле. Анри Боле на первых же послевоенных выборах стал мэром Манга и затем занимал эту должность несколько сроков подряд. Именно с его помощью была оформлена покупка «Шато Бельвю» русскими. Сделка была заключена непосредственно Василием Ващенко как представителем посольства СССР во Франции. Он работал уже в Париже, числясь советником и одновременно – сотрудником советской миссии по репатриации. С ним была его жена, которая и родила ему в мае 1946-го сына Николая. В том же году полковник Ващенко был назначен комендантом «Шато Бельвю». На экране появился еще один снятый сканером документ, датированный 1946 годом. Озаглавлен он был так: «Акт передачи старинных произведений искусства и драгоценных изделий, обнаруженных в тайниках замка „Шато Бельвю“ в ходе работ на загородной базе отдыха Посольства СССР, городу Мангу». К акту было приложено благодарное письмо мэра Манга Анри Боле и заметка из газеты «Юманите» об открытии в Манге музея, где выставлены конфискованные у коллаборациониста де Бриана ценные картины и старинные изделия, найденные теперь, как писал, не скрывая своего восторга, автор, уже в «Русском замке». «Вот когда появилось это название», – отметил про себя Готье. Сокровища «Шато Бельвю» вновь стали предметом внимания прессы пятнадцать лет спустя. Еврейские организации Франции заявили, что перед освобождением Парижа немцы пытались вывезти по Сене награбленные ими у французских евреев богатства. Расследование шло долго, но в конце концов удалось выяснить, что часть нацистского золота и драгоценностей была доставлена из Парижа в апреле 1944 года вместе с ценными архивами в Манг, в «Шато Бельвю». Начался скандал. Еврейские организации, выступая защитниками прав наследников уничтоженных нацистами евреев, обратились в советское посольство с запросом, не находили ли русские в Манге ящиков с нацистским золотом. Русские долго молчали и затем ответили, что все найденные на территории замка ценности были переданы городу Мангу. Масла в огонь подлил и Люсьен де Бриан, который к тому времени уже давно был на свободе и успел проиграть свой первый процесс против русских. Де Бриан заявил, что, действительно, за неделю до освобождения Манга в его замок на пяти грузовиках привезли какой-то груз в больших ящиках под охраной эсэсовцев. Было это золото или нет, спрятали они его на территории замка либо вывезли, он не знал. Что же касается принадлежащих его семье ценностей, сказал де Бриан, то в музее Манга выставлена лишь малая их часть, а куда делись остальные, он хотел бы узнать либо от властей Манга, либо от русских. После этого заявления журналисты стали донимать вопросами Анри Боле, и тот сгоряча ответил, что не намерен полемизировать с бывшим пособником нацистов. «Если кто-то что и скрыл из сокровищ этого семейства коллаборационистов, – сказал он, – так это сами де Брианы». Но времена уже переменились. Франция активно налаживала связи с Германией, и никто не хотел поощрять антинемецкие настроения за счет воспоминаний о том, что творили на французской земле соотечественники Гете, Гейне и Шиллера. Лим породнился с каким-то немецким городом. А в Манге на Площади имени Элен и Жюля Корбье по указанию из Парижа подновили мемориальную доску. Прежнюю надпись: «Зверски замучены и казнены на этой площади немецкими оккупантами в 1944 году» – отредактировали в соответствии с духом времени: «В память об Элен и Жюле Корбье, отдавших свои жизни на этой площади за свободу Франции в 1944 году». Де Бриан, выйдя из тюрьмы, потихонечку восстановил свою репутацию серьезного ученого-историка, с ним считались, хотя тени прошлого и кровь невинных, пролитая его сыном, не помогли отмыть имя прежних владельцев «Шато Бельвю» до конца. Главного свидетеля по всему этому делу – Василия Ващенко – во Франции уже давно не было. И вот почему. В 1944 году русские получили в свое распоряжение заброшенную ферму в деревушке Борегар под Парижем и устроили там свой центр для перемещенных лиц. Командовал им фактически Ващенко. В его дела французы до поры не вмешивались. И все же в ноябре 1947 года, после того как выяснилось, что из Борегара через Париж отправляются прямиком в ГУЛАГ белые офицеры и члены их семей, давно уже ставшие гражданами Франции, Роже Вибо, основатель ДСТ, штурмовал эту цитадель Ващенко. Там нашли целый арсенал и такую кучу неудобных для русских документов, что те предпочли тихо закрыть Борегар, не поднимая скандала, если не считать серии возмущенных статей в советской прессе и в «Юманите». Война сломала многие прежние стереотипы. Уже не таким страшным казался в Европе Сталин. Вместе сражались не только союзные армии, но и разведки. Вчерашние маки не могли не доверять таким, как Ващенко. Для них он был товарищ. Также и советским солдатам и офицерам не верилось, что их товарищи по оружию из армий Второго фронта – сплошь шпионы и диверсанты. Но Европа уже была поделена в Ялте. И правители мира по обе стороны этого раздела принялись расставлять пограничные столбы и в умах людей. Жестокое правило – кто не с нами, тот против нас, – вновь становилось нормой жизни. Тех, кто этого не понимал, – ломали. Ващенко тихо выехал из Франции через два месяца после штурма Борегара, и о судьбе его до поры никто во Франции не знал. Однако в 1961 году дотошный корреспондент «Франс Пресс» обнаружил его в Москве и взял у него интервью по поводу сокровищ «Бельвю». Ващенко подтвердил заявление советского посольства слово в слово. Но добавил и немаловажную деталь: существует акт о передаче всех этих ценностей городу Мангу, подписанный французскими властями. Вот так и был обнаружен этот документ с подписью Анри Боле. Его опубликовали в печати вместе со списком ценностей де Брианов, выставленных в городском музее Манга. Когда Боле стали спрашивать, почему же русский список явно обширнее описи мангского городского музея и куда девались остальные сокровища, он ответил, что подмахнул русский акт не глядя, по русскому оригиналу, потому что полностью доверял советским товарищам. Это заявление стоило ему поста мэра. Началось расследование, результатов которого он не дождался, так как, стремясь избежать позора, повесился. Видимо, объясняться ему пришлось не только со следователем. Сканнер зафиксировал в досье Ващенко предсмертную записку его французского друга: «Я ни в чем не виноват перед партией. Анри Боле». Поиски пропавших сокровищ де Брианов и нацистского золота из «Шато Бельвю» не дали никаких результатов и много лет спустя. Когда после развала СССР открылись архивы КГБ и ЦК КПСС, еврейские организации Франции направили русским новый запрос, но и на него ответ был отрицательный: никакого золота в 1944 году на территории замка найдено не было… Перед выездом в Манг Готье снова прогнал досье Ващенко-старшего по экрану монитора вперед и назад, пытаясь собрать общую картину из набросанной мозаики информации. Просматривая вновь документы 1960 года, он увидел не замеченное им прежде примечание с кодом другого досье, к которому дело Боле имело какое-то отношение. Он попытался его вызвать, но на экране вспыхнул сигнал: «Досье Директора. Получите допуск». Готье послал запрос кодом помощнику шефа, и через десять минут на экране появился ключ. Его пускали в святая святых. Готье удовлетворенно хмыкнул и принялся за чтение нового документа. Электронный цензор, несмотря на допуск, вычистил имя агента французской разведки, который сообщил из Москвы в 1947 году о том, что КГБ с 1944 года создает новую сеть своих резидентур в Западной Европе. В рамках этой операции во всех европейских странах, освобожденных от фашистов, создаются склады оружия, тайные центры связи, открываются анонимные номерные счета в крупных банках, а также закладываются тайники с золотом и валютой. В этих целях используются захваченные у немцев оружие, ценности и валюта, а также средства, конфискованные «друзьями» (кодовое название коммунистов – отметил про себя Готье) у коллаборационистов. Все эти тайники, сообщал агент, закладываются на случай коммунистических восстаний в послевоенной Европе с тем, чтобы облегчить приход просоветских сил, прежде всего коммунистов, к власти насильственным путем. Московский агент сообщил, помимо всего прочего, и о складе оружия в Борегаре и в «Шато Бельвю». Но шато уже стал «Русским замком», а с Борегаром все-таки разобрались. Готье стало яснее, почему его решили взять штурмом в 1947 году. «Холодная война» началась именно там, у этой маленькой деревушки под Парижем. А может быть, еще раньше, в 1944-м, в Манге? Пометка шефа на донесении московского агента не оставляла сомнений в том, что его приняли в ДСТ серьезно. Было проведено тщательное расследование истории с золотом и драгоценностями из «Шато Бельвю». Фактически оно велось еще много лет после окончания войны. В 1960-м ДСТ удалось с помощью своих западногерманских коллег найти бывшего сотрудника фон Штаунберга некоего Зигфрида Лемке. Он показал, что сразу же после высадки американцев в Нормандии в июне 1944 года немцы свезли из Парижа к де Брианам в замок архивы двух масонских организаций – «Великого Востока Франции» и «Великой Ложи Франции». Что касается золота, то его было немного – не более двухсот килограммов в монетах и слитках. Лемке утверждал, что масонские архивы так и остались в «Шато Бельвю». Золото же поначалу решили спрятать на время в погребах замка, где хранились вина и припасы, а затем вывезти по Сене в более безопасное место. Русских военнопленных, которые проводили закладку золота в погребах, расстреляли охранявшие их власовцы. Лемке не знал, удалось ли вывезти золото из «Шато Бельвю», но не исключал, однако, что сами власовцы (Лемке не знал, что их расстрелял Ващенко) и воспользовались этим золотом. Надпись Директора на этих показаниях была лаконичной: «Искать». С тех пор и искали. И даже кое-что нашли. Масонские архивы обнаружились в Москве. Как только началась перестройка, по настойчивой просьбе министра иностранных дел Франции А. Дюма, человека весьма близкого к президенту Ф. Миттерану и, как говорят, масона весьма высокого ранга, русские их вернули без звука. А вот золото как в воду кануло. И пока никто не отобрал у русских их право собственности на владения в Манге, раздумывал Готье, никто не узнает, лежит оно и по сей день в погребах теперь уже русского замка, либо Ващенко-старший вывез его в Россию каким-то образом, или перепрятал здесь же в тайник КГБ на случай коммунистического путча. Не исключено, что он мог передать его и напрямую своим друзьям-коммунистам, а те вовсе не были заинтересованы в том, чтобы рассказывать об этих своих «доходах» в прессе или в налоговом управлении. Точно так же могли исчезнуть и сокровища де Бриана. В любом случае отец и сын Ващенко что-то об этом знали. А уж если учесть, чем занимался хозяйственный отдел ЦК КПСС, где трудился Ващенко-старший, подумал Готье, завершая свою работу с досье бывшего резидента Смерша, то его «ностальгический» визит в Манг через столько лет наверняка не случаен. Что-то ему здесь понадобилось… Готье вспомнил, сколько было споров по поводу того, давать ему визу или нет. Наверху все же решили дать. За давностью… …Тогда, в марте 1991-го, группа Готье не спускала глаз с Ващенко и его сына. Круглосуточные посты были установлены по всему периметру «Русского замка». Когда 20 марта в Манг позвонил шеф ДСТ, Готье доложил ему, что объект по-прежнему находится на базе. На это шеф ответил: «Это верно, Готье. Вопрос только в том, на какой. Для вашего сведения, бдительный вы наш, сегодня утром ваш объект вылетел к себе из аэропорта Шарль де Голль. Сынок с ним трогательно простился». Для Готье это было шоком. Как могли Ващенко с сыном ускользнуть от него тогда? С этой мыслью он ехал в Манг, где надеялся все же решить эту загадку, мучившую его все последние два года. Что же касается самого Василия Ващенко, то после августовского путча 1991 года он, как сообщили в советской прессе, покончил с собой, выбросившись из окна. Его сын, полковник ГРУ Николай Ващенко, стал последним перебежчиком «холодной войны». Объявив в посольстве СССР, что едет на похороны отца вместе с женой и дочерью, он уехал в аэропорт, но вылетел, однако, не в Москву, а в Лондон, где его ждали сотрудники МИ-6, завербовавшие Ващенко еще во время его работы в Англии. 3. В родные пенаты Морис де Бриан подъехал к воротам родового имения, ставшего теперь «Русским замком», на своем «лендровере». У Мориса была слабость к британским вседорожникам, и дед подарил ему эту игрушку по окончании университета. Он дал ему прекрасное образование. Морис окончил лицей Генриха IV, один из самых престижных во Франции, учился в Парижском университете на факультете славистики, затем стажировался в Русском центре Колумбийского университета. К удивлению многих, кто его знал, он уехал после этого в Индию, где провел почти пятнадцать лет, а затем несколько лет готовил свою докторскую диссертацию «Индоевропейская письменность до санскрита» и защитил ее в Оксфорде. – Давно ты не был здесь, мой мальчик, – сказал Люсьен де Бриан, сидевший рядом с Морисом. – Давно, дед, – сказал Морис. – А хотелось бы бывать здесь чаще и дольше. Но не так, как сейчас, а уже в твоем доме. – Может быть, тебе удастся вернуть наш замок. Но я, боюсь, до этого не доживу, – ответил ему де Бриан. У входа их встретил Степан Козырев, комендант замка, угрюмый мужик с маленькими, узко посаженными, как у медведя, глазками. Он открыл ворота. Морис въехал на посольскую территорию и направился к центральному зданию на гостевую парковку. Там де Брианы вышли из машины. Из замка несло пережаренной рыбой и кислой капустой. Жена коменданта Антонида готовила обед. Степан жестом пригласил гостей зайти в замок, но Морис на чистом русском языке сказал ему, что отец хочет немного пройтись по парку после дороги. Асфальтированная дорога, положенная новыми хозяевами на старинную брусчатку, давно не ремонтировалась и была полна выбоин и трещин, так что приходилось все время глядеть под ноги. Степан не стал докучать де Брианам своим присутствием и оставил их одних, нарушив тем самым инструкцию офицера по безопасности. «Небось, не разбегутся по территории», – пробормотал он про себя и пошел к летней кухне рубить дрова: на следующий день, в пятницу, начинался заезд на уик-энд, и посольские, как всегда, попросят у него дровишек, чтобы приготовить шашлык. А это для Степана был заработок. Люсьен де Бриан свернул в боковую аллею и остановился у пионерской площадки с металлическим шестом для флага. Посредине площадки на аккуратно побеленном пьедестале стоял бюст Ленина. Сидевшая у него на голове ворона лениво поднялась с места, оставив по себе грязно-белое пятно на лбу пионерского «дедушки». – Они установили этот бюст в 1945 году в честь Дня Победы, – сказал Люсьен Морису. – Здесь раньше был искусственный грот. Я случайно узнал, что русский комендант Ващенко именно здесь и устроил свой тайник, куда он спрятал подлинник Арийского ларца. В нем была не только моя коллекция ювелирных свастик, но и другие драгоценности. А в нашем замке оставались еще две копии ларца, которые я показывал на публичных выставках и на своих лекциях, чтобы не рисковать. Так что, когда мои выставки грабили, воры, видимо, меня за это последними словами ругали. Как я выяснил уже после того, как Ващенко отсюда уехал со скандалом, он передал одну копию моей коллекции мэру Манга. Этот коммунист тоже думал, что получает в руки целое сокровище. Но Ващенко его просто обвел вокруг пальца. Вывезти в Россию ларец он не смог: у него бы его, конечно, отобрали еще на таможне. Поэтому он и запрятал его здесь, видимо, в надежде, что когда-нибудь сможет сюда вернуться… – Я тебе не рассказывал об этом, – продолжал де Бриан, – но ты должен знать. У Арийского ларца днище было сделано из сильного магнита. И еще до войны, чтобы часто не спускаться в тайник в замке, где я хранил этот ларец, я купил магнитный детектор… Де Бриан вынул из кармана плаща приборчик, напоминавший по форме старинный карманный фонарик с плоской батарейкой. – Когда я проходил рядом с тайником, я слышал вот этот писк… Вот с помощью этого детектора я и обнаружил здесь тайник Ващенко. Я понял, что ларец он увезти с собой в Россию не смог. Время от времени русские разрешали мне посещать мой замок. И каждый раз я присматривался к их охране и вообще ко всему, что здесь происходило, и придумывал, что бы сделать, чтобы вернуть мое сокровище… Заодно я проверял – на месте ли ларец. Так прошло несколько лет, но однажды я остановился у бюста этого их идола и не услышал звука зуммера. Между тем детектор работал. Я пришел в отчаяние, но все же во время своего следующего посещения замка обнаружил, что ларец перепрятали. Я тебе покажу… Они шли вдоль каменной стены замка, сложенной из старинного, покрытого зеленью кирпича. Неожиданно старик остановил его у давно замурованной в стене кованой калитки. Из кармана его плаща раздался тонкий писк зуммера. – Значит, Арийский ларец все еще здесь? – тихо спросил Морис. – Да. Они его перепрятали… Я не сразу это обнаружил, меня сюда русские пускали весьма неохотно. И все же лет шесть назад я нашел это место, где у них теперь новый тайник. Я узнал потом, что в посольство к русским приехал на работу сын Ващенко. Видимо, он и перепрятал ларец. Но и он не сумел его отсюда забрать. В газетах писали, что он был разведчиком и перебежал к англичанам. Запомни это место, Морис. Я уверен, что эта история еще будет иметь свое продолжение. Правда, не знаю, счастливое или нет. Ларец этот пока что никому не приносил счастья… Старый зуммер продолжал попискивать… Старик де Бриан оглянулся по сторонам и сказал: – Надо что-то сделать, чтобы извлечь его отсюда. Это, в конце концов, твое наследство… Морис впервые услышал об этой коллекции еще в детстве. Но только после того, как он окончил лицей, дед рассказал ему подробно об этом своем сокровище и об истории древних ариев. Тот разговор во многом определил судьбу Мориса, хотя поначалу то, что рассказывал старик де Бриан, больше походило на сказку. – Еще до вторжения немцев во Францию, – говорил Люсьен де Бриан, осматривая старинную кладку стен под чугунной оградой замка, знакомую ему с детства, – наш Шато Бельвю ограбили. Искали, как очевидно, подлинники моей коллекции, прежде всего драгоценности царицы. Но я их надежно спрятал и всем рассказывал, что украли у меня подлинники, а остались только копии. Поначалу я думал, что это ограбление – дело рук немцев. Гестапо после оккупации Франции перерыло весь Шато Бельвю под предлогом проверки безопасности штаб-квартиры фон Штаунберга. К счастью, они ничего не нашли и вскоре от меня отстали, так как сам Геббельс похвалил мою книгу «Путь свастики», которая к началу войны с Францией вышла на немецком языке. Конечно, всякое упоминание о родстве германцев со славянами оттуда выкинули. Геббельсу понравилась та часть, где речь шла о единстве французов и германцев, что я доказал на примере Священной Римской империи. А Гитлер по ее образцу и строил свой «тысячелетний рейх». После войны за меня взялись русские. Я думаю, что это их разведка участвовала в довоенном ограблении нашего замка, и, конечно, в России быстро поняли, что украли у нас только копии. К несчастью, они нашли потом в нашем замке и оригиналы… Они прошли к воротам замка, где их встретил Степан Козырев. Морис незаметно положил стофранковую купюру в его руку. – Благодарствую, – сказал Степан. – Приходите еще, только лучше в будни, когда тут наших нет. – Спасибо, придем, – пообещал Морис. Уже в машине де Бриан продолжил разговор.