Лучшие умы человечества попытались сделать все возможное, чтобы восстановить хотя бы часть утраченного. В конце ХIХ – начале ХХ веков были созданы первые тайные общества, в которых изучали Веды, йогу, основы буддизма, джайнизма и индуизма. В этих обществах основным символом была свастика, которую тогда никому в голову не могло прийти назвать символом нацизма и человеконенавистничества. Вплоть до 1933-го (года прихода к власти нацистов) свастику в качестве личного герба использовал великий Редьярд Киплинг. Для него она воплощала силу, красоту, оригинальность и озарение. Один из наших авангардистов начала ХХ века Пауль Клее сделал свастику эмблемой своего художественного объединения „Бохос“. В этих тайных обществах было больше мистиков, чем ученых или политиков. В одном из них, в „Северном гаммадионе“[11] в России, бывали члены императорской фамилии. Одной из целей этого братства было восстановление единства индоевропейских народов, в первую очередь славян и немцев. Сеющие ненависть погибают, вкусив плодов ими же посеянного. К несчастью, этого не поняли те, кто сформировал во Франции дивизию СС „Карл Великий“. Они шли уничтожать славян во имя тысячелетнего рейха! Увы, мы не смогли их остановить… Я никогда не был сторонником фашизма. Я говорил даже Гиммлеру, что история ариев подтверждает: их потомкам нужно объединиться в борьбе против общих врагов из числа менее древних народов и рас. И прежде всего – германцам и славянам. А вместо этого потомки ариев начали уничтожать друг друга. Гиммлер, кстати, считал себя реинкарнацией Генриха I. И, конечно, сделал все, чтобы мои книги изъять из библиотек, хотя „Путь свастики“ в Вевельсбурге изучали подробно. Еще до того, как Гитлер напал на Россию, Гиммлер вместе с Розенбергом стал готовить планы создания гигантских лагерей смерти за Уралом, где после завершения уничтожения евреев и цыган предстояло погибнуть и всем славянам Европы, которых объявили „выродившимися индоевропейцами“. Но дело было даже не в борьбе за чистоту расы. Гиммлер хотел уничтожить историю и память об общем арийском корне германцев и славян. Не все его, кстати, поддерживали: даже в нацистской партии были сторонники сближения с Россией. Одним из них был фон Риббентроп, возглавлявший у Гитлера Министерство иностранных дел. Его повесили по приговору Нюрнбергского трибунала. Но последними словами Риббентропа на эшафоте были такие: „Мое последнее желание, чтобы Германия вновь обрела свое единство, чтобы взаимопонимание между Востоком и Западом вело к миру на Земле“… Здесь, в Манге, мы сумели перед войной вместе с моими друзьями – французскими, немецкими и русскими аристократами воссоздать орден „Посвященные братья Азии“, который основал в 1790 году и стал его гроссмейстером принц Карл Гессен-Касельский. Символом ордена была центростремительная свастика. Принц был одним из предков царицы Александры Федоровны, жены русского царя Николая II, расстрелянного большевиками вместе с ней и с их детьми в 1918 году. В числе ее предков есть также и прусский король Фридрих II. Она считала свастику своим фамильным священным знаком и часто употребляла его в переписке. Еще до революции в России потомки тевтонских рыцарей во главе с фон дер Гольцем создали тайное общество „Балтикум“ (оно же „Консул“), символом которого была свастика. Царица входила в это общество, и, по некоторым сведениям, его посещал сам царь. После революции многие его члены оказались в эмиграции. Такие члены „Балтикума“, как полковник армии Колчака Тальберг, полковник Винберг, бывший адъютант кайзера Вильгельма II генерал фон дер Гольц, царские генералы Бискупский, Авалов, Скоропадский, Шаберский-Борк, вошли в наш орден „Посвященные братья Азии“. Входил в него, кстати, и Риббентроп. По протекции генерала Людендорфа они все были представлены Гитлеру еще в двадцатых годах. Но серьезного влияния никому из них, к сожалению, оказать на него не удалось. Ненависть к славянам была у Гитлера idee fixe. Он считал себя наследником Барбароссы и хотел захватить земли славян и обратить их в рабов либо уничтожить. Нас же привлекала идея общей родины ариев. Для нас Европа не ограничивалась территорией бывшей Священной Римской империи. Мы мечтали о Европе от Атлантики до Урала, Европе свободных потомков ариев – от французов, немцев и англичан до славян и балтов. …В 1925 году рядом с нашим замком на вилле Мандрагора, которой владел тогда маркиз Бо Шато, один из членов нашего ордена, мы построили в карстовой пещере свой арийский храм. Члены ордена часто встречались там, медитировали, обсуждали все то, что происходило в Европе в то страшное время. После войны Бо Шато едва не попал под эпюрацию и долго скрывался в Швейцарии. А не так давно – вот ирония судьбы – продал свою виллу русским. Вместе с нашим храмом. Говорят, что новый владелец хранит сейчас там уголь! А для нас это был храм любви и братства ариев. Его символом был День Брамы со свастикой, вращающейся по часовой стрелке, – антипод Вевельсбурга. Наш орден за несколько лет до начала войны начал работы по исследованию общих корней народов индоевропейской группы. Вскоре после того, как Гитлер пришел к власти, мы передали ему сравнительные анализы крови и геномов немцев и славян. Сходство было поразительное. Мы думали хотя бы таким образом убедить Гитлера принять наш план мирной европейской интеграции с постепенным вовлечением России в Европу после демонтажа большевизма мирным путем. Поначалу Гитлер колебался и какое-то время даже рассматривал перспективу союза со Сталиным. После раздела Польши он пошел на такое сотрудничество с ним, что в Англии и США заговорили об „экономической интеграции Германии и России“. Но затем под влиянием Гесса, Розенберга и Гиммлера фюрер от этого отказался. Он решил расчленить Россию. Германия должна была контролировать все территории СССР до Оби. Англия получала район между Обью и Леной. Американцы – области восточнее Лены, включая Камчатку и Охотское море. Японцы – Приморье и Южную Сибирь. Известно, что в США было немало сторонников такого раздела еще со времен президента Вильсона, а потому там поддерживали нацистов, прежде всего Форды и Рокфеллеры. А в Англии герцог Виндзорский[12] открыто выступал за Гитлера. Гитлер окончательно принял сторону Розенберга и Гиммлера к началу 1941 года. Флирт со Сталиным был недолгим. Когда в 1940 году на совещании высшего руководства Третьего рейха рассматривался наш подробный доклад об общих корнях славян и немцев, Гиммлер сказал: „Тем более славян надо уничтожать. Так завещал Барбаросса“. Гитлер на это ничего не ответил, но и не возразил. Молчание было принято за знак согласия. Гитлер напомнил Гиммлеру о нашем докладе уже во время войны, когда посетил Украину и Смоленщину. Он сказал ему: „Вы мне внушали, что славяне сплошные дегенераты, а я увидел здесь на редкость красивых женщин и голубоглазых русоголовых мальчишек. Может быть, нам надо за образцы арийцев брать славян России и Украины, а вовсе не скандинавов?“. Тогда по настоянию фюрера была принята программа „Фольксдойче-2“ по отбору белокурых славян в „дети рейха“, и в войсках СС создали специальное подразделение по вывозу таких детей с явными арийскими признаками с оккупированных территорий. Их переправляли в Германию и воспитывали в специальных школах СС как будущих воинов рейха и колонизаторов европейского Севера и Сибири. Но взрослое славянское население главари рейха решили все-таки постепенно уничтожить, как и евреев с цыганами. Это было роковое решение. Мы понимали, что война с Россией приведет не только к гибели Германии, но и к дальнейшему распространению коммунизма в Европе. Все, что можно было сделать для того, чтобы этому помешать, мы делали. Еще до того, как Гитлер пришел к власти, я стал готовить свою выставку „Путь свастики“… Как-то до войны, в Париже, где я показывал свою коллекцию, я встретил одного русского эмигранта; кажется, его звали князем Ростовским. Он уверял меня, что к свастике царицу приобщил Распутин, с которым ее познакомил бурятский шаман Бадмаев. Князь не знал о родословной царицы. Он был этнографом и насчитал, что в русском языке и местных диалектах существует 44 слова для обозначения свастики в самых различных ее видах. Он мне даже написал некоторые ее русские названия. Распутин, как говорил князь, использовал амулеты-обереги в виде двух сложных, наложенных друг на друга свастик, которые у русских называют „Одолень-трава“ и „Цвет папоротника“ или „Цветок Перуна“, по имени ведического бога славян. Первый, как считают сибирские шаманы и колдуны, усиливает иммунитет, а второй – как бы „пережигает“ болезни. С помощью этих амулетов Распутин якобы и вылечил царевича Алексея, страдавшего гемофилией. В память об этом царица заказала русским ювелирам уникальные драгоценности со свастиками и подарила по золотой свастике царю и всем своим детям. Так и они поверили в этот знак и его силу. Князь Ростовский, однако, знал далеко не все причины увлечения покойной царицы символикой ариев. В семье царя знали, что именно арии были общими предками и древних славян, и немцев. Отсюда и нежелание царя воевать с Германией. Но его к этому вынудили. Как и Вильгельма подтолкнули к войне с Россией. Русский царь даже решил ввести в своей армии воинские знаки в виде свастики на погонах, а также напечатать новые деньги со свастикой. Правда, сделать этого он не успел. Помешала революция. Царь успел заказать только матрицы. По ним и печатали деньги со свастиками уже после того, как он потерял трон. Это знаменитые „керенки“. А потом с 1917-го по 1922 год со свастиками печатались советские деньги. В моей коллекции есть несколько экземпляров этих ассигнаций, которые потом в России коммунисты методично уничтожали. Я приобрел также воинские значки со свастиками, которые еще долго существовали в Красной армии после революции. Самым ценным, однако, в моей коллекции был Арийский ларец, в котором есть подлинные драгоценности русской императрицы, подаренные ей Николаем II. Это головной обруч и диадема со свастиками из бриллиантов, сапфиров и рубинов, бриллиантовые серьги с такой же символикой и два перстня с гаммадионом. Тогда большевики не разглядели уникальности этого сокровища – они много распродавали ценностей, конфискованных у царской семьи и аристократии после революции. Мне удалось купить их во время моего первого визита в Россию в 1922 году. Я ездил туда еще два раза. В последний раз, в 1929 году, я приобрел редчайшие славянские руны из кости мамонта, скифские золотые украшения в виде свастики, старинные драгоценности со свастичным орнаментом и обычные золотые свастики, которые носили вместо православного креста члены „Северного Гаммадиона“. Затем для этого ларца я купил в Англии яйцо Фаберже со свастиками семи видов, которое, как мне рассказали, царица заказала специально для царевича Алексея в связи с его выздоровлением. Я разыскивал в России для моей коллекции русские вышивки крестом, конечно же, со свастиками, посуду, древнюю керамику, старинные иконы, – в общем, все, что было украшено „croix gammee“. Я нашел много ценного. Я закупил в России керамическую посуду и другие древности, датированные XVII–XV веками до н. э., с орнаментом в виде свастики. Их обнаружили в ходе различных раскопок в бассейне Волги и Оки. Это, конечно, следы ариев. В русских деревнях в Зауралье, Сибири и Поволжье ручные вышивки до сих пор, насколько я знаю, выполняют с рисунком свастики, несмотря на все запреты властей. В 1930-м, когда я показал свою выставку во Франции, ее встретили в штыки. Дело в том, что Гитлер уже в 1921 году для своего первого публичного выступления заготовил красное знамя с черной свастикой в белом диске. Свастика стала одним из самых действенных мистических орудий Гитлера. Пока нацисты еще скрывали свои планы нападения на Россию и другие славянские страны, свастику как бы терпели, да и в Советской России она была в ходу, а тогда у западной интеллигенции отношение к большевикам было восторженное. Но в 1923 году на съезде нацистов будущий фюрер объяснил значение партийного флага НСДАП так: белый круг на красном фоне – символ национальной чистоты и силы германского народа, прямого наследника арийцев, а черная свастика – призыв к беспощадной борьбе с коммунистами и евреями. В том же году в СССР запретили свастику и изъяли все, связанное с этой символикой, в том числе советские деньги, изготовленные по царским матрицам. Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, он сделал партийный флаг НСДАП государственным флагом Германии. И это решение во многом тоже оказалось роковым. Дело в том, что северные арии использовали два основных знака свастики – центростремительную и центробежную, а также множество производных от них. Каждый из этих знаков служил символом Солнца и своего рода кодом для обозначения фаз развития нашей Галактики. В буддизме есть такие понятия, как День Брамы, которому соответствует центробежная свастика, и Ночь Брамы, символ которой – свастика центростремительная. Каждый из этих периодов исчисляется в 4 миллиона 200 тысяч лет. Когда День Брамы заканчивается, происходит коллапс Галактики, и в том месте, где она была, наступает Ночь Брамы, а это значит, что там нет никакой жизни, там только смерть. Гитлер избрал символом своей партии и третьего рейха именно свастику Ночи Брамы. Она тоже использовалась в индуизме, но как символ Смерти! Ну, а монахи из секты „Бонг По“, слуги дьявола, ее использовали и для колдовства. Как исследователь истории ариев, я пытался, и не раз, объяснить в своих статьях и книгах, что символика ариев, если использовать ее неправильно, может стать гибельной. Но, увы, меня никто не слушал. После того, как в 1939 году Гитлер и Сталин заключили пакт о ненападении, я решил, что пришло время показать мою коллекцию и в Германии, а потом, быть может, и в России. Тема исторических связей Германии и России в то время очень активно использовалась и в нацистской, и в советской пропаганде. Я поднимал эту тему не раз, кстати, и в моей книге „Путь свастики“. Когда я готовил свою первую выставку в Париже, часть экспонатов у меня украли прямо из галереи. Больше всего мне жаль перстень царицы с гаммадионом и редким розовым бриллиантом. Я решил впредь не допускать подобных случайностей. Мне посоветовали для публичных показов изготовить несколько копий моей коллекции – в ней действительно были собраны вещи уникальные. Я это и сделал, а потом не раз благодарил своих друзей за этот совет. Когда выставка „Путь свастики. Судьбы ариев“ была открыта в Берлине, ее в первый же день посетили советский посол, Риббентроп и Геббельс. Виллигут рассказал об этой выставке Гиммлеру и тот был взбешен. Для виду ее продержали в Историческом музее Берлина с неделю, резко ограничив туда доступ, а потом закрыли. Когда я приехал забирать экспонаты, чтобы отвести их во Францию, я обнаружил, что половина их просто исчезла. Все, что могло навести на мысль о родстве германцев и славян, было изъято. Слава Богу, это были копии, которых у меня было в запасе достаточно. Самое интересное, что за выставкой начал охоту и НКВД. Конечно, большевики не хотели, чтобы на Западе кто-нибудь мог сказать, что в СССР ходили деньги со свастикой, а солдаты и офицеры Красой армии носили на своих мундирах фашистский знак. Мне рассказывали, что в России арестовывали крестьян по обвинению в шпионаже для фашистской разведки только на том основании, что находили у них дома вышивки со свастикой. А ведь в русских деревнях на Урале, в Сибири и в бассейне Волги такие вышивки делали много веков подряд. Может быть, теперь, когда в России начались новые времена, в Москве наконец поймут, какую ценность представляет собой Арийский ларец как символ нашей общей истории, великой истории ариев»… Голос Люсьена де Бриана смолк. По экрану монитора побежали титры. В какой-то момент Зябликов настолько увлекся фильмом, что даже забыл, по какому делу он приехал в Париж. И только несколько минут спустя он все же спросил: – Ну, а все-таки, где сейчас этот Арийский ларец? Он существует или нет? – Существует, – ответил де Бриан. – Естественно, мы его теперь широкой публике не демонстрируем, так как научены горьким опытом. Но могу вам показать один предмет из арийской коллекции русской царицы. Вот этот перстень. Тот самый, который в свое время украли у моего деда. Мы его нашли и выкупили. Морис достал из шкатулки золотой перстень с розовым бриллиантом, по которому искусный ювелир выложил центростремительную свастику из сапфиров, и поднес его прямо к объективу телекамеры. Зябликов снял свои очки для дали и надел те, что для чтения. Потом в Москве полученный его прибором сигнал расшифровали. Камни были подлинные. Но Зябликов мог поклясться, что в описи Гохрана среди проданных Люсьену де Бриану драгоценностей этот перстень не значился. Генерала Краминова, которому он по возвращении из Парижа доложил о встрече в Манге, история происхождения перстня волновала куда меньше, чем история с фильмом де Бриана, который подарил Зябликову его запись на компакт-диске. Посмотрев фильм, Краминов понял, что выход его на широкий экран означал бы конец всем попыткам доказать, что Арийский ларец – это мистификация. Надо было что-то срочно предпринимать, но Зябликов для подобных операций никак не годился. Поразмышляв, Краминов вызвал к себе Войцеховского и прямо у себя в кабинете показал ему фильм и съемки интервью с де Брианом. – Что вы скажете, Георгий Эммануилович? – спросил Краминов. – Вредный фильм, – ответил Войцеховский, – но в чем-то и полезный… – Не думаю, что премьер-министр согласится с вашей оценкой. «Всемирное братство ариев» – это не шутка. А у нас кто будет разбираться – центростремительная там свастика или центробежная. У нас она запрещена всякая, и баста. И так наши пацаны рисуют свастики на гаражах и заборах. А уж если показать такой фильм, то пойдет такая реабилитация фашизма, что мало не покажется. Надо сделать все, чтобы эта лента в Россию не проникла ни под каким предлогом. – Согласен, – ответил хранитель архива. – Но позволю себе все же обратить ваше внимание, господин генерал, на одну деталь. Он попросил оператора вернуть запись интервью к перстню. На экране блеснули холодным цветом сапфиры и бриллианты, создавая крестообразное сияние. Оно как бы вращалось вокруг оси свастики само по себе, даже в остановленном кадре. – Я думал, что вы узнаете ключ, – сказал Войцеховский. – Действительно, черт побери, – впился в экран Краминов. – Это же второй ключ… – А при наличии второго ключа, вы знаете, что можно сделать, – сказал Войцеховский. – Надо сейчас позаботиться о том, чтобы де Бриан перестал этот перстень показывать кому угодно, а хранил бы его, ну, скажем, в своем сейфе, в одном и том же месте. А у нас, насколько я помню биографии наших «имплантов», были прекрасные «медвежатники» из специалистов по вскрытию сейфов. – Неплохая идея, – сказал Краминов с улыбкой. – Встретьтесь еще раз с Зябликовым и помогите ему сделать правильный фильм о встрече с де Брианом, а копию фильма, как только его покажут по телевидению, перешлите по известному вам адресу для Сидорчука. Он будет знать, что делать. Глава 3 Тайны старой пещеры 1. Блэкберд выходит на связь Серый «Мерседес» полковнику Джонсону доставили во Францию контейнером из Англии, чтобы не подвергать машину случайному досмотру французских таможенников. Контейнер получил владелец авторемонтной мастерской «Гараж Блё» Ришар Бризе, давний агент МИ-6. Ему было дано строжайшее указание – в машине не копаться, никакие непонятные кнопки не нажимать и доставить ее в аэропорт с полным баком к точно назначенному сроку. Бартлет лично проверил все системы связи, спутниковый мониторинг и вмонтированное в корпус оружие. Оценка его была краткой: «Джеймс Бонд отдыхает». Джонсон перед отъездом успел за уик-энд освоить свой новый «носитель» на полигоне МИ-6 под Лондоном и взял с собой два ключа – один для зажигания, второй для «бардачка» и одновременно для запуска мини-ракет системы ПТУРС из багажника и пулеметной стрельбы из-под передних фар. В понедельник, как только Джонсон приземлился в аэропорту Шарль-де-Голль и прошел таможню, он спустился в подземный паркинг, где нашел свой «мерс» на стоянке на линии «J». Билет на паркинг был помечен часом раньше прибытия самолета. По одной из своих рабочих легенд он был английским ученым Стивом Робинсом, специалистом по биогенетике, и приехал во Францию через Гавр для временной работы в фермерском хозяйстве неподалеку от Манга. Сигнал от Блэкберд пришел точно в назначенный час выхода на связь. Выйдя на авторут А-1, Джонсон прочитал на экране своего «носителя»: «Нахожусь в „Мандрагоре“. Угольщик сообщил, что первая партия в количестве 25 единиц находится на его складе в пещере под виллой. Вывоз намечен на четверг в 23:00. Вторую партию – еще 25 единиц – ожидаем в тот же день. Ее загрузят с баржи ВВ-127-С у плотины Мерикура в 24:00 в трейлер с первой партией, который придет туда от Угольщика из Манга. До связи – Блэкберд». Джонсон знал, что карстовая пещера под виллой «Мандрагора» имела до войны три входа: один внутренний, из самой виллы, откуда господин Моховой мог бы спускаться в свои подземные владения на лифте, и два внешних – из «Русского замка» и со старой фермы, хозяин которой откупил после войны у советского посольства землю между «Русским замком» и скалой, где стояла «Мандрагора». «Фермер» был агентом ГРУ с довоенным стажем, но свой салат трех сортов производил исправно и даже торговал им на местных рынках. Бартлет просил Джонсона выбрать наименее безопасный вход. Но для этого надо было проверить, сохранились ли они. Тот ход, что шел из подвалов «Русского замка», обрушился после бомбежки во время войны, и его как будто бы замуровали. Связываться с «Фермером» было бы просто сумасшествием. Так что проникнуть в эту пещеру Джонсон мог только через Мандрагору, и по сценарию МИ-6 впустить его на эту виллу поручалось Блэкберд. Вся надежда была теперь на нее. Бартлет сообщил ему, что Блэкберд будет в Манге в пятницу, так что у него оставалось полных четыре дня на подготовку операции. Джонсон убрал из памяти компьютера телеграмму Блэкберд и повел машину по авторутам, через парижские пригороды, пока не выехал, минуя Париж, на скоростную дорогу А-13 и взял направление на Руан. До Манга он доехал по ней за какие-то полчаса, но миновал этот город и, пройдя вдоль Сены около трех километров с черепашьей скоростью – везде были указатели не более 40 км/ч, – остановился в поселке Шато Клер. Автогид вел его по дороге, вежливо сообщая каждый раз, куда ему надо повернуть и как после этого ехать. Наконец красная стрелка на экране «Мерседеса» уперлась в заданную точку, и автогид объявил: «Вы достигли пункта своего назначения». Пунктом этим была двухэтажная вилла, утопавшая в розовых и фиолетовых цветах буйно расцветшей сакуры. Март 1994 года выдался теплым, и природа торопилась взять все, что возможно, от щедрого не по сезону солнца. Джонсон нажал кнопку на связке ключей, полученных в МИ-6, и автоматические железные ворота открылись перед ним. Затем раздвинулись двери подземного гаража. Поставив машину, Джонсон миновал лифт и поднялся на виллу по лестнице. Он заранее изучил план этого своего временного жилища и знал, что лифт при случае может поднять его на крышу или опустить на два этажа под гаражом, где был запасной выход к Сене и частной пристани с катером. Убедившись, что на вилле все, как он ожидал, и никого из посторонних там нет, он сбросил пиджак и достал лед из холодильника. Он любил виски по-американски, «on the rocks» – наполнял стакан кубиками льда до краев, а потом наливал туда свой любимый Johnny Walker Red Label, самый дешевый из серии Johnny Walker. Он снял пистолет с предохранителя и вспомнил, что полковник Бартлет, который предпочитал по меньшей мере Black Label, а уж тем более Gold или Blue, не преминул бы сейчас поиздеваться над ним: «У вас простенькие вкусы, коллега». Джонсон в таких случаях отшучивался: «Это базовый продукт, полковник. А его трудно испортить». Бартлет однажды все же объяснил ему на практике, почему Red Label пьют только плебеи. Он пригласил его к себе и выставил Blue Label по 500 долларов за бутылку. Накапал граммов по пятьдесят – никакого льда при этом, упаси Бог! – и начал свою лекцию: «Blue Label, Джонсон, – это смесь 16 редких сортов. Некоторым из них 50 лет, некоторые из них давно уже перестали производиться. В состав этого виски, – вспоминал Джонсон его пояснения, – входит Auchterool 1923 года – продукт исчезнувшей вискокурни из Равнины. Средний возраст спиртов 25 лет. Из десяти тысяч бочек на Blue Label идет в среднем одна. Виски в каждой бочке неповторим. Чтобы не пропустить уникальность и не сдерживать себя формальным возрастом, на бутылках Blue Label возраст не указывается совсем. Получается в чем-то коньячный подход к искусству купажа: старые сорта (50 лет) смешиваются с более молодыми. Основа купажа – Royal Lochnagar из Высокогорья, который придает сочный цветочно-фруктовый вкус, а Caol Ila с Айлей – дымно-торфяные и морские тона»… «Пижон вы, полковник, – подумал про себя Джонсон, прихлебывая „свой“ виски. Лед уже поглотил его резкий привкус, и напиток стал мягким, а опьянение – медленным. – Вашим Blue Label только зубы чистить…» Раздался звонок его мобильника, и послышался голос Бартлета, который обнаружился, как черт в коробочке, едва лишь он о нем вспомнил. – Вы прибыли на место, коллега, но что-то не звоните. Нет никаких неожиданностей, я надеюсь? Лед был запасен в холодильнике, а ваш любимый Johnny Walker Red Label, я полагаю, вы уже попробовали? Отдохните часок и приступайте. До связи. – Спасибо, коллега. До связи, – ответил Джонсон, сообразив, что это автогид автоматически «настучал» Бартлету о том, что он прибыл в пункт назначения. 2. Витязи из ангара Рубакин привык доверять своей интуиции. За неделю до отъезда в Париж, где ему предстояло вновь встретиться с шейхом Арефом и подписать договор о поставках оружия на 1994–1996 годы, у него появилось смутное ощущение тревоги. Виной тому, скорее всего, был дурацкий сон – ему привиделась Эйфелева башня, на вершине которой стоял шейх Ареф в белых одеждах и орал ему «Давай сюда, генерал!». Рубакин направился было к лифту, чтобы подняться на третий уровень башни к Арефу, но служитель у входа попросил его предъявить паспорт. Полистав его, он сказал ему почему-то по-немецки: «Verbotten! Nicht visa!». Рубакин стал объяснять, что виза дается ему годовая, шенгенская, по которой можно въезжать во все страны Евросоюза, но служитель, как заводной, повторял одно и то же: «Verbotten! Nicht visa! Verbotten! Nicht visa!». Едва добравшись с забитой пробками Рублевки до своего офиса в «РУСАМКО», генерал вызвал к себе Кокошина. Он поручил ему вылететь первым же самолетом в Париж вместе с бывшим капитаном второго ранга Игорем Ходкиным. Им непосредственно было поручено провести операцию «Игла», начав с проверки на месте, как идет подготовка к отправке первой партии русского «Стингера». Рубакин доверял Моховому, но все же не мог не учитывать, что Угольщик – штатный сотрудник СВР, с которой у «РУСАМКО» то и дело возникали серьезные неприятности. Уже не раз по требованию СВР Рубакину приходилось отказываться от наивыгоднейших контрактов, потому что в Ясенево их квалифицировали как «противоречащие национальным интересам России». До поры Рубакина устраивало, что Моховой возобновил свои отношения с российской внешней разведкой, так как для него это была прекрасная ширма. Но исключить, что от него идет утечка информации в Ясенево о контрактах «РУСАМКО», уже не мог. В последнее время его преследовали неудачи. Недавний арест его людей в США в ходе пробной операции по поставке одной-единственной «Иглы» не был, как он теперь уже точно знал, случайным. Американцы взяли их по наводке СВР. Повторение такого сценария во Франции могло стоить ему головы – он понимал, что у Арефа слишком длинные руки, и его достанут везде. После разговора с Рубакиным Кокошин проинструктировал Ходкина, отправил секретаршу в «Аэрофлот» за билетами (он был патриотом отечественной авиакомпании, потому что там кормили и поили куда лучше, чем в «Air France», где даже не было достойного первого класса, только «бизнес»), а сам поехал на встречу со своими «витязями». Штаб-квартира «Русских витязей» в Отрадном располагалась в огромном ангаре на складской территории, обнесенной двухметровым бетонным забором, поверх которого пустили колючую проволоку. Два пояса охраны и несколько КПП надежно перекрывали вход посторонним. Попасть туда можно было только по специальным пластиковым пропускам, а на машине – только по списку охраны и после проверки у двух шлагбаумов. Чтобы войти в ангар к «витязям», нужен был именной пропуск с фотографией и вмонтированным в нее электронным чипом. После этого следовали проверка на оружие и фейс-контроль. Пройдя всю охрану – исключений здесь не делали ни для кого, – Кокошин добрался до ангара. У входа его встречал Алексей Голубенко. За круглую, опухшую от постоянного пьянства усатую морду и вороватые глазки навыкате его прозвали в ангаре «Котом Базилио». Когда-то он служил участковым в Одессе, потом перебрался в Киев, закончил какую-то ментовскую политшколу и довольно быстро сделал себе карьеру в местном ГАИ. Его подчиненные знали, что Кит (так по-украински звучала его кличка «Кот») каждую пятницу объезжает с инспекцией районные отделения ГАИ и собирает дань. Районные начальники покорно ему платили. У Кита был широкий набор воздействия – мог обвинить в «украинском национализме» либо в «политической безграмотности» и, на худой конец, в плохой организации политучебы. А материальное благополучие каждого районного начальника прямо зависело от того, поставит он ему свой политзачет или нет. Кит брал и деньгами, и борзыми щенками, и построил на эти поборы весьма приличный по советским стандартам домик под Одессой, где по-прежнему жила вся его многочисленная семья, а также дачу в Берковцах, практически в самом Киеве, куда он таскал на свои «субботники» проституток с Крещатика. Даже ко всему привыкшие киевские менты Кита сторонились, чтобы уж совсем не замараться. После развала Союза жовто-блакитные в МВД Украины припомнили ему лекции об украинском национализме и легко поймали на взятках, после чего ему предложили подать в отставку и забыть навсегда про ментовскую службу. Помыкавшись немного, Голубенко принялся приторговывать оружием, благо тогда уже в Незалежной было его предостаточно. Так пересеклись его пути с Кокошиным, и тот сделал его представителем «РУСАМКО» в Киеве. Конечно, Кокошин знал ему цену, так как тут же «пробил» его по своим каналам и ему выдали про Кита всю подноготную. Но Кит умел услужить. Он быстро понял, что Кокошин такой голубой, что даже синий, и каждый раз, когда шеф приезжал в командировку в Киев, приводил ему хрупких транссексуалов с площади Льва Толстого. Пару раз после таких развлечений Кокошина на его даче в Берковцах Киту приходилось прятать трупы. Но он умел это делать чисто, и Янычар его по-настоящему оценил. На великом «Поле Чудес» постсоветской России, где деньги делали из воздуха, такие выродки, как Голубенко, начисто лишенные морали и совести, были незаменимы. До поры Кит, хотя и брал не по чину, планку держал, и в «РУСАМКО» его терпели. Но кому-то на Украине он все-таки наступил на хвост. Ему прислали «черную метку» – сожгли дотла дачу. Потом подожгли машину, и он едва успел из нее выскочить. Третьего раза он ждать не стал и подался в Москву, где Кокошин и укрыл его от активно искавших Кита соотечественников в своем ангаре. Кит работал теперь коммерческим директором и одновременно – по своему прежнему профилю: ведал всей пропагандой и печатной продукцией «витязей» и имел чин «стольника». Вместе с Китом Кокошина встречали у входа темник[13] Орлов и спироначальник[14] Воротин (древнерусские воинские звания были у «витязей» в чести) в красных спортивных куртках с Цветком Перуна на рукавах. В ангаре разместились несколько офисов, которые здесь именовали «палатами», небольшой склад, три зала – лекционный, спортивный и «Зал Веча», бассейн (купель) и ведический храм со статуями Перуна и Даждьбога. По пути в свои штабные «палаты» Кокошин заглянул в спортзал, где бывшие альфовцы обучали «витязей» карате и «русскому бою». – Что-то мало сегодня народа, – сказал он. – Сотня Строгова на операции, княже, – ответил Орлов. – В Марьиной Роще в кафе «Шаш-беш» черные перестали пускать русских. Думаю, что через час кафе это перестанет существовать. – Любо! – сказал Кокошин. Ему нравилась эта игра – «княже», «темники», «сотни»… Потихонечку из этих ребят, – думал он, – получатся настоящие арии, русские рыцари нового времени. Пока они только учатся, но уже завтра смогут пойти за ним в бой за Россию. Потому что верят ему, потому что он их Белый Князь. Жаль только, что их пока мало. Про свою принадлежность к княжескому роду он соорудил легенду о некоем татарском хане Кокоше, перешедшем на службу к Ивану Грозному. Имя Тимур, данное ему в честь основателя тимуровского движения по Аркадию Гайдару, пришлось в этой легенде как нельзя кстати. Теперь он говорил, что родители назвали его так в честь Великого Тимура. Лихие ребята из возрожденного в Москве «Дворянского собрания» быстро составили ему соответствующую родословную и подобрали всю нужную геральдику. Если они и узнали, что на древнем славянском «кокош» означает «курица-наседка», то новоявленному хану об этом не доложили, а он так и остался в неведении. В кабинете его висели теперь рядом на стенке «царская грамота» о присвоении ему княжеского титула и генеалогическое дерево, уходившее одним корнем к Чингисхану, а другим – к Рюрику. «Князь», поначитавшись Фоменко и Льва Гумилева, любил порассуждать о том, что Киевская Русь и Золотая Орда – это в общем одна и та же Святая Русь. И еще неизвестно, кто больше прав имел на российский престол после Смутного времени – Романовы или Кокоши… Будучи человеком неглупым, Кокошин понимал, что люди сведущие в российской истории всерьез его не примут. Но он знал, где изображать из себя потомка Рюрика и Чингисхана. Там, где искали не правду, а правдоподобную легенду. В вакууме, оставшемся после того, как «коммунистическая убежденность» испарилась из голов миллионов чиновников всех мастей, чекистов, военных, холуев и охранников, пьяными парами забродил русский национализм самого дешевого пошиба, столь же далекий от великой русской идеи, как сталинизм – от легального марксизма конца ХIХ века. Тем, на кого Кокош сделал ставку, мировоззрение было не нужно. Им нужен был лозунг. И он им дал его: «Россия для русских!». По-своему Кокош брал реванш за то унижение, которому подвергся в те дни, когда озверевшая толпа вышедших из-под контроля «совков» – именно так называл он своих соотечественников даже в советские времена – снесла памятник Железному Феликсу. Тогда впервые за всю сознательную жизнь он почувствовал животный страх и прямую угрозу своему статусу: на смену таким, как он, прежней советской властной элите, шла элита новая, долго скрывавшаяся в подполье, сидевшая по лагерям и тюрьмам и державшая свою фигу в кармане все 70 с лишним лет чекистской диктатуры в России. Он успел вскочить на подножку уходящего поезда. В «РУСАМКО» он возглавил секретную службу, мини-КГБ, где занимались всем: слежкой, прослушкой и сбором досье на всех нужных фирме людей – от ближайшего окружения президента до руководителей военных заводов и командиров воинских частей. Довольно скоро он стал одним из крупных акционеров «РУСАМКО» и получил доступ к самому секретному ее бизнесу – нелегальной поставке боевых ракет и реактивных снарядов, систем ПВО и ПРО. Его «рыцари» служили во всех охранных подразделениях «РУСАМКО» и состояли у нее на довольствии. При желании Кокош мог в любой момент выставить на боевую операцию до двух тысяч вооруженных до зубов коммандос, обученных ведению боя в городских условиях с применением новейшего оружия, современной техники связи и восточных единоборств. Даже Рубакин его побаивался, хотя и не раз его использовал для сведения счетов с конкурентами и рейдерских операций. Российские спецслужбы «витязей» не трогали. Кокош был там своим человеком, и когда его бывшие коллеги не хотели светиться, в дело вступали его «витязи». Вот и на этот раз он принес им задания на время своей командировки во Францию. Они направились в кабинет Кокошина, у которого днем и ночью дежурили два «витязя». В приемной их встретил стайник[15] Ленечка, секретарь и давний любовник «князя». Свою голубизну он тщательно скрывал: одевался в полувоенные гоминьдановские френчи, носил очки, напоминавшие пенсне, и расчесывал волосы на прямой пробор. И никто, кроме его шефа, не знал, что под всем этим строгим нарядом транссексуал Ленечка прятал бюстгальтер и кружевные трусики, которые ему специально выбирал его «князь» в заграничных командировках. Одним из пунктов плана действий Кокоша была «разборка» с журналисткой «Столичной газеты», которая побывала в Грузии и там узнала о поставках противотанковых ракет из Чечни через Кодорское ущелье боевикам «Хезболлы» в Ливане. Пока она не докопалась до того, кто этими поставками занимается, ее надо было убрать. Лучше всего, как считали Орлов и Воротин, в автокатастрофе. – Любо, – поддержал их Кокош. – Действуйте. Приложив правую руку к левой груди, «витязи» вышли. Для Кита он приготовил особое задание. В советские времена на Лубянке Кокошин был парторгом своего управления и по-прежнему искренне верил в лекторскую работу и в силу печатного слова. На этот раз он привез своим «витязям» распечатку перевода на русский книги французского историка Люсьена де Бриана «Путь свастики». Передав ее Голубенко, он сказал: – Я уезжаю на неделю – на две. За это время книжку эту надо издать. Но только в нашей типографии, у Краснова, и на хорошей бумаге. Деньги я дам. Пусть эта книга будет у каждого «витязя». Пусть не только морду бить учатся. Мозгами тоже надо работать. Слово и дело! – Слово и дело! – будто выдохнул в ответ Кит. В приемной Ленечка передал Киту пять пачек долларов и сказал: – Здесь пятьдесят тысяч. Если не хватит, заходите. Добавлю. Кит улыбнулся в усы, прикинув, что вполне справится с заданием шефа и за десять кусков… В своем кабинете Кокошин включил фон против прослушки и набрал хорошо известный ему парижский номер. – Привет, брат мой, – сказал он. – Я буду у тебя в среду. Надо встретиться. Хорошо, давай в четверг пообедаем вместе часа в два. Да, по-вашему это ланч. Обнимаю. До встречи. В кабинет, закрыв дверь на замок, заглянул Ленечка: – Я велел охране никого не пускать… – Правильно сделал, – сказал Кокошин. – Иди ко мне, попрощаемся.