Гораций бросился на нее и схватил за руку, притянув к себе на верху лестницы. Он обхватил ее лицо и крепко поцеловал в губы, а затем, нахмурившись, посмотрел на меня. — Ты не будешь стрелять в свою беременную жену. Убери пистолет. — Отпусти ее. — Пот струился по моей спине. Кровь шумела в ушах, искривляя мир под странным углом. — Мы с тобой решим этот вопрос на улице. Гораций уставился на меня, как будто обдумывал вызов, но затем притянул Джулию ближе, крепко обхватив ее за талию. — Я обещаю тебе это, — прорычал я. — Ты пропащий человек. И уже получил от меня все, что мог. Гораций напрягся. — Я здесь не для себя, Уильям. Дело в Лейле. Она больна, она… — он заколебался, выглядя неожиданно уязвимым. — Она беременна и ни в чем не виновата. Уильям, ты же разумный человек. — Разум покидает человека, когда он узнает, что его друг изнасиловал его жену. Гораций неловко сдвинулся с места. — Честность — самая чистая форма лести, Дарлинг. Я покачал головой. — Ты неправильно понял эту фразу. Это подражание. — Я сделал шаг к нему, мои пальцы сжались на курке. — Подражание — вот самая чистая форма лести. И я подражал тебе, не так ли? Я сделал это так хорошо, что стал тобой. Я заменил тебя. Лицо Горация стало каменным. Он дернул Джулию за руку, заставив ее вскрикнуть. Я сделал шаг ближе. — Думаешь, что ты слишком важен, чтобы исчезнуть? В этом городе нет никого важнее меня. И ты сделал меня таким. — Отдай мне то, что должен. Сейчас же, черт возьми, или, клянусь, я тебя погублю, — прорычал Гораций. — Я расскажу им всем, где я тебя нашел. В тюрьме, покрытого грязью и дерьмом. Я скажу им, что твоя жена — шлюха. — Ничего ты им не скажешь. Я выстрелил из пистолета. Он выстрелил, как пушка, сотрясая стеклянные стены зимнего сада и заставив дрожать люстры. Гораций отшатнулся назад, выпустив Джулию. На его левом плече расцвело ярко красное пятно. Джулия бросилась ко мне, но, несмотря на шок, Гораций рванулся вперед, схватил ее сзади за руку и одним плавным яростным движением швырнул вниз по лестнице. Ее испуганный крик отозвался пронзительным и ужасным эхом, а затем раздался резкий, тошнотворный звук — она ударилась о мрамор, прежде чем скатиться вниз по ступенькам. Я помчался за ней, быстрее, чем могли двигаться мои ноги, наполовину скользя, наполовину падая при спуске. Я настиг ее, когда она скатилась на пол. Соломон уже стоял на коленях рядом с ней, его глаза пылали. — Я все видел, Уильям. Я обхватил дрожащую Джулию руками. С ее губ сорвался мучительный вопль. Она свернулась в позу эмбриона, обхватив руками живот. — Наш ребенок, — всхлипывала она. На мраморном полу под ней растекалась лужа красной крови, пачкая ее белое платье. — Что мне делать? — я откинул с лица ее золотистые волосы. — Джулия? — Мне так жаль, дорогой, — слеза прочертила неровную дорожку по ее щеке, губы дрогнули, приоткрылись, запнулись на каком-то полуслове, прежде чем ее глаза плавно закрылись. — Джулия. — Мой голос оборвался на ее имени, когда тело жены обмякло в моих объятиях. — Джулия! Приглушенное дыхание Горация донеслось до моих ушей. Словно в трансе, я повернулся и увидел, как он, пошатываясь, идет к нам, его лицо было пепельным. — Дарлинг, она… Я поднял пистолет и выстрелил Горацию Леру прямо в лоб. На его лице отразилось удивление, на мгновение перехватило дыхание, после чего он рухнул на колени и безжизненно свалился с лестницы. — Черт возьми, Уильям, — пробурчал Соломон, поднявшись на ноги. — Черт, я не виню тебя. Я застыл, глядя, как Соломон схватил Горация за плечи и потащил его обмякшее тело вниз по последним двум ступенькам и по полу зимнего сада. Я старался не смотреть на зияющую дыру в голове Горация. Но мой взгляд снова и снова возвращался к нему, и те секунды, которые потребовались Соломону, чтобы дотащить его до ближайшей кладовки с садовыми принадлежностями, показались мне вечностью. «Дарлинг, разбита», — шептало стекло, его бесплотный голос торжественно и трепетно звучал в моем сознании. «Разбита». Люстры раскачивались взад-вперед, надо мной. Самая большая, мое самое прекрасное творение, задрожала, запустив в робкий безумный танец тысячи крошечных стеклянных бусинок и мерцающих кристаллов. Ошеломленный, я поднял Джулию на руки. Мы с Соломоном взбежали на два лестничных пролета и ворвались в холл. Звуки бального зала, находящегося в двадцати метрах от нас, отдавались в ушах гулким эхом. — Она теряет ребенка, — сказал Соломон. — Доктор Соррел здесь. Я позову его. Незаметно. Отнеси Джулию в свою спальню. Если кто-нибудь увидит вас, она споткнулась и упала с лестницы. Я кивнул, борясь с паникой, которая грозила выплеснуться на поверхность. — Как только доктор придет, я пойду уберу кровь, найду висячий замок и запру кладовку. Уильям, что бы ни случилось, никто не должен туда входить. — Соломон, — прошептал я, мой голос дрожал. — Соломон, пожалуйста, если ты меня любишь… — Никто никогда не узнает. — Он сжал мое плечо, повернув меня в сторону нашей с Джулией спальни. — Я клянусь. А теперь очнись, Уильям. Время не терпит отлагательств. Кивнув в знак благодарности, я повернулся и помчался по коридору, кровь Джулии багровыми струйками стекала по моему предплечью. Наша дочь, Пенелопа Джулия Дарлинг, родилась на небесах в два часа тридцать минут ночи под раскаты грома. Ее милая головка была покрыта светлыми волосами, как у ее матери. Я отрезал три локона, чтобы сохранить их навсегда. Джулия очнулась вскоре после этого, и ее руки потянулись к ребенку. Я не смог отказать. Она прижимала к себе крошечного младенца и плакала. До тех пор, пока я не подумал, что она может умереть от рыданий. А потом она посмотрела на меня с болезненной любовью, и горем, и чем-то еще, что слишком сильно напоминало мне стыд. — Принеси мне его бриллиант, — прошептала она. — Что? — Он ведь умер, не так ли? — ее глаза были пусты. — Ты убил его? — Да, любовь моя. Я убил его. Джулия кивнула. — Принеси мне бриллиант. Он забрал то, что значило для нас больше всего на свете. Я заберу у него то же самое. И я переступлю через него, как будто это не более чем кусочек угля. — Джулия. — Принеси его сюда, Уильям. И нужно сфотографировать меня с Пенелопой, прежде чем мы… Я бросился к ней, когда ее слова затихли, а дыхание прервалось от новых волн страдания. — Я готов отдать все это. Все, что мы построили, чтобы вернуть ее тебе, — прошептал я. — Все это. Ради тебя. — Мышцы в моей груди болели, и быстрая дробь в висках совпадала с биением моего сердца. — Но сейчас не время для мести. Если кто-то узнает, что бриллиант у нас, это будет конец для нас. — Когда же наступит время? — всхлип сорвался с ее губ, когда она прижалась щекой к мягкой, как перышко, головке Пенелопы. Охваченный гневом, я вцепился руками в ткань рубашки, пока тонкий летний материал не разорвался, а зубы стиснул с такой силой, что в висках запульсировала боль. — Мне так жаль, дорогой, — прохрипела она между рваными всхлипами. — Мне так жаль. Я нежно обнял ее. — Это не твоя вина, — успокаивал я. — Я во всем виноват. Это я должен нести этот груз. Ты не виновата. И никогда не будешь. Она склонила голову. По ее щекам уже бежали свежие слезы. — Где Соломон?