— Что он знает? — сказал Матиас. — Он сказал мне на днях, что большой дракон проснулся и заберет у отца королевство. Он сказал, что призрак старого Несры поет на ухо. Он глупый старик. Где отец его нашел? Серена и Каролина скоро к тебе придут. Они скучают. Лука подумал о маленькой Каролине, его сердце сжалось. Ей было восемь, она не должна была видеть брата слабым и больным. — Ты отдашь Каролине мой тренировочный меч, когда меня не станет? — сказал Лука. — Она хочет учиться, но отец вряд ли позволит. И Альберто может взять мои вещи. На него налезут. — Альберто хватает вещей, а ты никуда не денешься. Тебе потребуются вещи, братишка. Матиас вручил Луке чашку воды, и тот медленно пил. — Тут сонное зелье, Лука. Будешь? Лука покачал головой. — Не хочу спать, — Лука посмотрел на нетронутые сливы в меду. Руки болели от того, что он держал чашку. — Что Рева? — Я слышал, что она беременна. Но то было раньше, а теперь в замке Унна нет детей. Лука прикусил губу. Он часто думал о Реве эти три года, его лихорадка в такие моменты ухудшалась. Его глаза пылали, когда он вспоминал, как зверь утащил ее из зала за локоть. Он думал об этом и ощущал давление на локте, вспоминал, как стража отца увела его. Его заперли в комнате, чтобы он не помог девушке, которую любил. — Хотел бы я ее хоть раз увидеть, — тихо сказал Лука. — Я могу попытаться связаться с ней, но, если она с ребенком, вряд ли сможет путешествовать. Лука кивнул. — Понимаю, — он закрыл глаза, стараясь не думать о том звере с его милой Ревой. Он не простил отца за это. — Может, позже зайдет Стефан, — Матиас сменил тему. — Он говорил, что придет. — Стефан не терпит слабости, ты это знаешь. Он так похож на отца. Порой я поражаюсь тому, какие вы разные, хоть у вас одни родители. У меня хотя бы другая мать, потому я и отличаюсь. — Мы с тобой похожи, братишка, — сказал Матиас с улыбкой, взлохматив волосы Луки. — Ты такой же смелый, как и я. Ты смело борешься с лихорадкой. Ты справишься, Лука. Ты скоро покинешь кровать, будет тренироваться со мной и остальными. Увидишь. Лука посмотрел на гобелен на дальней стене. Там были рыцари, бегущие в бой. Лука любил верховую езду. Он скучал по лошади, Варин, коричневой кобылице с белым пятном между глаз. — Не знаю, Матиас. Ты говоришь, что я борюсь, что я сильный. А я это не чувствую. Я не хочу сдаваться, но если это все? А если бог мне больше не выделил? А если его нет? Брат Аксил говорит о Просвещенном боге, что у него есть план на каждого из нас. Но я не могу верить, ведь так не честно. Почему я не могу выбирать свой путь? Почему я не мог жениться на Реве и жить с ней здесь, увидеть, как тебя коронуют, и Эстала будет процветать при твоем правлении? Все не закончится, как я хочу, у меня даже выбора нет, — Лука закашлялся. Матиас взял мокрую тряпку со стола. — Ты утомляешь себя, Лука. У тебя красная кожа, ты горишь сильнее. Расслабься. И попробуй сонный настой, он поможет. Лука откинул меха и заерзал на кровати. Ему было жарче, чем прежде. Кожа чесалась от жара. — Мне позвать брата Аксила? — спросил Матиас. Лука покачал головой. — Воды. Матиас дал Луке чашку, протер лоб брата тканью, пока Лука пил. — Больно, брат? — спросил Матиас. Лука отбросил чашку и впился в ногтями в простыни под телом. Было как во сне. Его тело пылало так, что сдавило грудь. Он закашлялся и перекатился на бок, борясь с невыносимым жаром. Он смутно слышал брата, говорящего о пылающей коже. Он слышал, как Матиас зовет брата Аксила. Лука пытался схватить Матиаса за руку, чтобы тот не звал Аксила. Он не хотел тут старика. Он хотел целителя, а не истории. Лука дотронулся до руки Матиаса, и странное ощущение пронзило его. Оно пронеслось на скорости галопа Варин. Он зажмурился. В голове словно был густой суп, все, что он слышал, искажалось. Жар был не только от лихорадки. Он был как во сне, когда был огонь, когда пылала кожа. Он ощущал запах. Сера и пепел. Он что-то слышал. Словно визжала свинья. А потом звуки пропали, и он уже не держал руку Матиаса. Он понял, что ему стало лучше. Лихорадка пропала. Руки и грудь больше не болели. В ногах была сила. А жар остался. Лука открыл глаза. Он сел и закричал. Комната горела. Гобелен пылал. Кровать загоралась. А Матиас… пропал. Брат Аксил ворвался в комнату. Он огляделся, его глаза расширились. Он посмотрел на что-то на полу у кровати, Луке показалось, что Аксила чуть не стошнило. Но это было лишь на миг, Аксил взял себя в руки. Он прошел сквозь огонь, схватил Луку и потащил с кровати. Он держал Луку за запястье, снял со своей руки железный браслет. Ничего не говоря, он надел браслет на запястье Луки. — Нужно уходить, — сказал Аксил. Лука кивнул. В его ногах снова была сила. Он мог стоять, мог идти. Но почему пропала лихорадка. И где его брат? Аксил уводил Луку из комнаты, а Лука оглянулся и увидел пепел на земле. Не просто пепел. Там были кости и плоть, горящий шелк. И сверху лежал меч с обгоревшими ножнами. На рукояти были вырезаны солнца. 2 Рева Она лежала на окровавленных простынях и шкурах. Пот лился под нее, она сжимала простыню и кричала. Рева знала только боль в душной жаркой комнате, она думала, что боль не закончится. Мокрая тряпка лежала на ее горящем лбу. Тихий шепот звучал рядом. Реве было шестнадцать, она думала, что умирает. Даже комната пахла смертью. Запах был металлическим, гнилым и со сладковатой ноткой. Она отклонилась и смотрела на полог кровати. Пора прекратить. Пора. — Пытайтесь, — сказала ее служанка Эмми, сжимающая тряпку пальцами. — Боритесь. — Тужься, — настаивала повитуха. Женщина стояла у кровати, прижимала ладони к коленям Ревы, удерживая их разведенными. Она смотрела вперед, хмурясь. — Я что-то вижу. — Что? Что там? — Рева приподнялась на локтях. Ручьи пота стекали по ее лицу. Все тело затекло, но ей было все равно. Ей нужно было знать. Это был четвертый. Три года — четыре ребенка, три умерло. Двое умерли так рано, что их едва заметили, но дыры в ее сердце остались. Один прожил шесть месяцев, и она с ужасающей болью родила кроху, совсем не похожего на ребенка. От мысли о том существе желудок сжался. Она отогнала мысль и сосредоточилась на настоящем. Этот ребенок был первым, прожившим в ее утробе полных девять месяцев. Это был мальчик, она была уверена. Она назовет его Люциан в честь принца, которого знала, и матери Изабеллы, по которой она скучала каждый час. Он будет весь в нее. Так было решено. Она знала, что у него будет смуглая кожа, сияющая на солнце, глубокие карие глаза, почти черные волосы, улыбка матери. Он будет Авалоном, даже если вырастет под именем Унна. Она уже решила, что ее сын не будет похож на ее мужа. У него не будет глубоко посаженных глаз, выпирающего лба. Нет. Он вырастет сильным и здоровым, но не жестоким, как его отец. Он не будет желать боя. Он будет мудрым. Глупая. Эти мысли не помогали. Разве она не научилась на ошибках? Вязаная одежда и деревянная колыбель не использовались три года. Но она все думала наперед. Планировала. Шептала имя не рожденного ребенка, пока засыпала. Несмотря на страх в первые полгода, у нее были планы, она растила любовь в сердце. Она не смотрела на лицо повитуха. А теперь посмотрела. И увидела мрачное выражение. Увидела сжатые зубы. — Что там? — осведомилась Рева. — Тужься, — сказала повитуха. — Что видно? Эмми убрала мокрую прядь волос ей за ухо. — Тише, миледи. Помогайте всеми силами ребенку. Почти день крови и толчков. Сил не осталось. — Я слаба, — призналась Рева. — Вряд ли смогу дальше. Ногти повитухи впились в колени Ревы. — Ты можешь. Должна. Страх вызвал адреналин, а с ним пришла и сила. Рева боролась с болью, тужилась. На ее плече была рука, между ног все сдавило, из нее вырвался крик. А потом она утихла и поняла, что родила. Она это сделала. Она хотела откинуться на подушки, но холод пробежал по коже. Что-то было не так. Комната была тихой. Рева села. — Почему он молчит? Где крик? Она смотрела, как повитуха укутывает беззвучного ребенка в простыни. Эмми бросилась к повитухе. Рева смотрела, как Эмми прижимает ладонь ко рту и качает головой. И эти движения, рука Эмми у рта, были кошмаром для Ревы. Комната уплывала. Сила пропадала, и она оставалась безжизненной. Она знала без ответов. Знала. Слезы были в комнате, но не у Ревы. Эмми повернулась к ней, всхлипывая, извиняясь снова и снова. Рева подавила тошноту и головокружение и протянула дрожащие руки. — Могу я его взять? Подержать сына? Повитуха покачала головой. — Это не сын. Эмми вытерла слезы и взяла сверток у повитухи. — Миледи, вам не стоит видеть. Рева впервые ощутила ужас. Что она родила? Монстра? Он был кривым?