– Да, Готлиб, он хочет открыть парикмахерскую и тренируется, брея своих друзей. Штирнер трескуче рассмеялся. – Я не понимаю, Людвиг, ты шутишь? – И не нужно понимать. Забудь о Готлибе. Наступила пауза. – Ты так изменился, Людвиг. Ты утомлен… – Пустяки! – Зачем ты так много работаешь? Может быть, у тебя есть неприятности? Штирнер поднялся и стал нервно ходить. – Неприятности? Наоборот. Все идет прекрасно. Но я устал… да… Я смертельно устал, – тихо проговорил он, полузакрыв глаза. – Забыться… Ты холодна ко мне, Эльза! Открыв опять глаза, он скрестил руки и внимательно стал смотреть в глаза Эльзы. Под этим взглядом она вдруг побледнела и стала тяжело дышать полуоткрытым ртом. Как в опьянении, она с протяжным стоном бросилась к Штирнеру, обвила руками его голову и, задыхаясь, стала покрывать поцелуями глаза, лоб, щеки. Наконец до боли, до крови впилась в его губы. Штирнер неожиданно оттолкнул ее: – Довольно! Иди на место! Успокойся! Эльза покорно уселась на диван. Порыв ее прошел так же внезапно, как и начался, оставив лишь утомление. – Не то, не то… Проклятие! – бормотал Штирнер, быстро шагая между пальмами. – Чем занималась ты, Эльза, последнее время? – спросил он, успокоившись. – Я думала о тебе… – вяло произнесла она. Штирнер кивнул головой с видом доктора, предположения которого оправдываются. – А еще что ты делала? – Я читала. В библиотеке я нашла старинный роман «Трильби» и перечитала его. Ты читал?.. Свенгали гипнотизирует Трильби, и она делается игрушкой в его руках. Мне было жаль Трильби. Я подумала, какой ужас потерять свою волю, делать, что прикажут, любить, кого прикажут! Штирнер хмурился. – И я подумала: как хорошо, что мы любим друг друга свободно и что мы счастливы! – Ты счастлива? – Да, я счастлива, – по-прежнему вяло говорила Эльза. – Свенгали, какой это страшный и сильный человек!.. Штирнер вдруг резко расхохотался. – Почему ты смеешься? – Ничего, так. Вспомнил одну смешную вещь… Свенгали – щенок. – И, направив на нее опять сосредоточенный взгляд, он сказал: – Забудь о Свенгали! Так что ты читала? – Я ничего не читала. – Мне казалось, ты говорила про какой-то роман? – Я не читала никакого романа. – Музицировала? – Я давно не играла. – Идем, сыграй мне что-нибудь. Я давно не слышал музыки… Они вышли в зал. Эльза уселась за рояль, начала играть «Весну» Грига. Играя, она тихо говорила: – Эта вещь напоминает мне Ментону. Тихие вечера… Восходящая из-за моря луна… Запах тубероз… Как мы были счастливы тогда, в первые дни! – Разве теперь ты не счастлива? – Да, но… я так мало вижу тебя. Ты стал нервным, переутомленным. И я думала, зачем это богатство? Много ли нужно, чтобы быть счастливым? Уйти туда, к лазурным берегам, жить среди цветов, упиваться солнцем и любовью. Штирнер вдруг опять трескуче, резко рассмеялся: – Завести огород, иметь стадо коз. Я пастушок, ты прекрасная пастушка; Поль и Виргиния… Любимая белая козочка с серебряным колокольчиком на голубой ленте. Венки из полевых цветов у ручья. Идиллия!.. Ты еще слишком много думаешь, Эльза. Идиллия!.. Людвиг Штирнер в роли доброго пастыря козлиного стада! Хе-хе-хе!.. Ты, может быть, и права, Эльза. С четвероногим стадом меньше забот, чем с двуногим. Забудь о Ментоне, Эльза! Надо забыть обо всем и идти вперед, все выше, выше, туда, где орлы, и еще выше… достигнуть туч, похитить с неба священный огонь или… упасть в пропасть и разбиться. Оставь! Не играй эту сладкую идиллию. Играй что-нибудь бурное. Играй пламенные полонезы Шопена, играй Листа, играй так, чтобы трещали клавиши и рвались струны. Покорная его словам, Эльза заиграла с мощью, превосходящей ее силы, «Полишинель» Рахманинова. Казалось, мятущаяся душа Штирнера переселилась в нее. Штирнер ходил по залу большими шагами, нервно ломая пальцы. – Так!.. Вот так!.. Крушить! Ломать!.. Так я хочу!.. Я один в мире, и мир – моя собственность!.. Теперь хорошо… Довольно, Эльза… Отдохни!.. Эльза в изнеможении опустила руки, тяжело дыша. Она почти теряла сознание от сверхъестественного напряжения. Штирнер взял ее под руку, провел в зимний сад и усадил: – Отдохни здесь. У тебя даже лоб влажный… Он вытер ей носовым платком лоб и поправил спустившиеся пряди волос. – Что пишет Эмма? Ты давно получала от нее письма? Эльза несколько оживилась: – Да, забыла тебе сказать. Вчера я получила от нее большое письмо. – Как ее здоровье? – Лучше. Но врачи говорят, что ей нужно еще пробыть на юге месяца два. Ребенок тоже здоров. – Чтобы сообщить это, ей потребовалось большое письмо? – Она много пишет о муже. Она жалуется, что у Зауера стал портиться характер. Он сделался мрачен, раздражителен. Он уже не так внимателен к ней. Эмма боится, что его любовь к ней начинает охладевать… Штирнер с тревожным любопытством выслушал это сообщение Эльзы. Казалось, любовь Зауера к Эмме интересует его больше, чем любовь Эльзы к нему самому. Штирнер задумался, нахмурился и тихо прошептал: – Не может быть!.. Неужели я ошибся в расчетах? Огромное расстояние… Но ведь это ошибка… Нет! Не может быть!.. Надо проверить… Он вдруг быстро встал и, не обращая на Эльзу никакого внимания, не простившись с нею, быстро вышел из зимнего сада. – Людвиг, куда же ты? Людвиг! Людвиг!.. В большом зале замирали удаляющиеся шаги. Эльза опустила голову и задумчиво смотрела на рыбок, плавающих в аквариуме. Беззвучно двигались они в зеленом стеклянном кубе, помахивая мягкими хвостиками и открывая рты. Маленькие пузырьки, блестящие, как капли ртути, всплывали на поверхность. – Опять одна!.. VIII. Паническая зона Прокурор посетил лично Кранца в его «самовольном» заключении, желая узнать подробности неудавшегося налета на Штирнера. – Послушайте, Кранц, – начал прокурор вкрадчиво, – вы всегда были образцовым служащим. Скажите мне, что произошло у Штирнера и почему вы подвергли себя одиночному заключению. Кранц стоял навытяжку, руки по швам, но не поддавался на увещания. – Преступник, оттого и сижу. А в чем мое преступление, сказать не могу. Отказаться от дачи показаний – мое право. Можете судить! – Но как же вас судить, если мы не знаем вашего преступления?