– Чем, интересно, начальник полиции будет заниматься весь день? – Перенесу встречу на другой день. Как договорюсь, дам тебе знать. – Отлично. Днем подремлю. Пошел ты, Пол! Я выхожу из кабинета, тихо прикрывая за собой дверь и усиленно пытаясь подавить злость и разочарование, которые готовы затопить меня с головой. Останавливаюсь перед своим столом и смотрю на него достаточно долго, чтобы взглянувшая на меня Лорен поняла, о чем я думаю. – Пообедаю сегодня пораньше, – сообщаю, не обращаясь ни к кому конкретно. Взяв пальто, ухожу. На улице сразу засовываю руки в карманы. Морель украшен соответственно завтрашнему Хеллоуину: бумажные тыквы-фонари; привидения и ведьмы в витринах магазинов; жутковатые пугала, установленные на каждой пустующей клумбе. Я пересекаю улицу, беру себе кофе в закусочной и сажусь за столик у окна, из которого прекрасно виден офис «СВО». Раньше этот вид делал меня счастливой. Мне было пятнадцать, когда я впервые прочитала биографический очерк Пола в «Нью-Йорк Таймс». В нем были строки, поразившие меня как гром небесный, причем в самый нужный момент. Пола спросили о том, как много значит для него его работа и как много значит его жизнь благодаря этой работе. Он ответил так: «Знаете, у меня нет ни ребенка, ни спутницы жизни. Благодаря своей работе я оставляю неизгладимый отпечаток на жизнях других людей, надолго поселяюсь в их сердцах. Я пишу только правду и только истину, поскольку они вечны. Чем ближе ты к сути, тем невозможнее твои слова отрицать». Тогда я впервые после аварии почувствовала: моя жизнь может что-то значить. Я писала, любила писать, и это единственное, что не изменилось после автокатастрофы. А за этим открытием – я могу писать, чтобы что-то значить, чтобы существовать! – последовала встреча с Полом, который выбрал меня своей помощницей. В то время это казалось чертовой судьбой. Я проглатываю остатки кофе и захожу в корпоративный чат. Пол приглашает всех после работы выпить в баре Маккрея, и я тоскливо наблюдаю за приходящими подтверждениями. Я тоже могла бы пойти в бар и взять себе безалкогольный напиток, но мое присутствие разрушает атмосферу. Никто не хочет говорить при девятнадцатилетнем «ребенке» о своих самых худших деяниях или о том, кого он трахал, – буквально или фигурально. В конце рабочего дня все идут в бар, я же остаюсь в офисе, сказав Полу, что хочу разобраться во входящих сообщениях. Он напоминает, чтобы я не забыла запереть дверь. Когда на горизонте становится чисто, я захожу в кабинет Пола, сажусь в его кресло и, положив ладони на стол, долгое время пытаюсь представить себе любую другую жизнь, которой была бы довольна. Не получается. * * * На звонки Пола у меня установлен рингтон с требовательными и повелительными нотками, поэтому мне даже веки разлеплять не надо, чтобы знать: звонит он. Я шарю в поисках мобильного, краем сознания отмечая, что ноутбук опасно кренится на краю матраса. Рядом лежит полусъеденный ужин из полуфабрикатов. Еще рань несусветная, и Пол извиняется за то, что разбудил меня, после чего спрашивает, не болтался ли кто у нашего офиса, когда я уходила. Я озадаченно потираю глаза, сгоняя сон. – Что? Нет. – Значит, ты просто заперла дверь и ушла? – Да. Что случилось? – Кто-то вломился в офис и перевернул все вверх дном. Я резко вскидываюсь, принимая сидячее положение, и перехватываю чуть не упавший на пол ноутбук. Затем вылезаю из постели, иду к стойке с вешалками и на ощупь стаскиваю с одной из них джинсы. – Охренеть, Пол. Сейчас приеду. – Нет, Денэм. Тут бардак, а я не в состоянии сейчас все это разгребать, у меня похмелье. Позвонил сказать тебе, чтобы ты не приходила. Чтобы убрать тут, нужна прорва времени. Я уже вызвал копов, подал заявление… – Каков ущерб? – Взломанная дверь. Повсюду разбитые стекла… Может, обожранные придурки из общественного колледжа уже начали праздновать Хеллоуин? Я натягиваю джинсы, прижав мобильный плечом к уху. – Весь офис разгромлен. Мой комп разворочен. Нужно будет связаться с компьютерщиком, чтоб посмотрел, можно ли его восстановить. Начинаю говорить «боже, Пол…», но он меня обрывает: – У меня есть резервные копии, но это, конечно, жесть… – Что с остальными компами? – Выглядят нетронутыми, но на всякий случай и их проверят. – Почти вижу, как он сжимает пальцами переносицу. – Самое плохое, что не понять, залезли напакостить от нечего делать или конкретно мне и журналу. Теперь это до смерти будет меня изводить. Возможно, в этом и цель? Но больше ни к кому на этой улице не забрались. – Ты реально подозреваешь студентиков? – Не знаю. Слушай, а ты вчера на меня сильно разозлилась? – Ты, блин, серьезно? – Расслабься. Шучу. Но помни, я всегда вижу, когда ты злишься на меня. – Как сейчас? Я заперла дверь, Пол! Господи. – Да, – вздыхает он, – знаю, что заперла. Если у тебя есть мысли по поводу того, кто это сделал, то поделись ими со мной, Денэм, потому что у меня мысли только о том, как этот долбаный бардак ликвидировать. Я колеблюсь. Нет нужды гадать, какая реакция будет у Пола, узнай он, что я за его спиной стала копать под «Единство» или что Лев Уоррен с Кейси Байерс теперь верят, будто «СВО», как и я, горит желанием спалить их дотла. Или думают, что я владею информацией о смерти Джереми, которой не обладают они. А может, взлом является следствием и первого, и второго, и третьего, поэтому я ничего Полу не говорю. – Я выйду тут. Отрываю взгляд от мобильного: карта указывает, что я на месте. Взгляд в окно подтверждает это. Таксист смотрит на дорогу. – Уверены? Далеко же идти. Я достаю из кармана деньги за поездку и отдаю их таксисту. Он берет их, нахмурившись. – Я могу подвезти вас ближе. – Спасибо, не надо. Выхожу из машины. С неба медленно летят большие пушистые снежинки. Сунув руки в карманы, иду по неасфальтированной дороге. Такси выезжает на главную дорогу и, шурша шинами, уносится прочь. Я остаюсь одна. Без возбужденной толпы, припаркованных поблизости как попало автомобилей и раскинувшегося возле сарая огромного шатра ферма Гарреттов выглядит иначе. Однако в воздухе до сих пор ощущается отголосок бурлившей тут раньше энергии, словно все здесь только и ждет своего следующего священного мгновения. Мерзлая земля под ногами тверда. Холод пробирает до костей, которые и так дают о себе знать в плохую погоду. Сросшиеся косточки сильно ноют, точно больной зуб в десне со свищом. Пэтти сильно превосходила меня годами, но мое тело было настолько потрепано, настолько слабо, что из нас двоих именно я ощущала себя старухой. Ссутулившись, тяжело пробираюсь вперед, пытаясь игнорировать тот факт, что внутри все бунтует. Дом стоит в самом дальнем конце фермы, и, когда я добираюсь до него, кончики пальцев у меня уже синие от холода. Двухэтажное здание с белой обшивкой и свинцово-синими акцентами выглядит тоскливо и навевает ностальгию по прошлому. В нем прожило немало поколений. Дом хорошо сохранился, но местами достаточно обветшал, чтобы выглядеть скромно или создавать иллюзию смиренности. В конце концов, Иисус родился в хлеву. На крыльце дряхлая сетчатая дверь, за которой находится крепкая деревянная. На террасе, под панорамным окном с задернутыми занавесками, стоит ветхое плетеное кресло. К крыльцу ведет узкая дорожка из плоских, вдавленных в землю камней. Я ступаю на первый из них, когда медленно и с трудом открывается крепкая дверь – за нее держатся крохотные ладошки. Сетчатая дверь дается этим ручонкам гораздо легче: она распахивается, протестующе скрипнув. Из дома выбегает маленькая девочка и сразу же исчезает на заднем дворе. Меня она не замечает. Сознание отражает появление малышки только после ее ухода, и я прокручиваю произошедшее в голове, отмечая детали: девочка еще совсем кроха, каштановые волосы стянуты в небрежный хвостик, желтый пуховик, яркие розовые сапожки. Секунда – и ее уже нет. Интересно, это было что-то вроде побега? Может, следует пойти за мелькнувшей девчушкой?.. Малышка оставила деревянную дверь открытой, и за сетчатой дверью зияет черная дыра. Я иду по каменной дорожке, не отрывая взгляда от этой тьмы, пока к ней не привыкают глаза. В тенях видны очертания фигуры, не выходящей на свет – наблюдающей за мной. Застыв, оглядываюсь. Ладони подрагивают, затылок покалывает, все мое существо реагирует на вопрос, который разум боится задать. Я судорожно сглатываю. Откажется ли Би от меня сейчас, здесь? Когда сетчатая дверь открывается, у меня перехватывает дыхание. Но это не Би. Это Фостер. Он выходит на крыльцо и рассматривает меня так же внимательно, как и я его. На нем поношенные джинсы и клетчатая зимняя куртка. В таком одеянии он не похож на охранника, но выглядит очень даже солидно. – Тебе не следовало приходить, – говорит он. – А вам не следовало вламываться в мой офис. От неожиданности Фостер, уже направившийся ко мне, останавливается. Но лишь на миг. Мы с ним совершенно одни на большом открытом пространстве. Меня бьет дрожь. Ярость, приведшая меня сюда, стихает. В голове всплывает вопрос, заданный мной Дане на проповеди: «Фостер с Амалией вооружены?» – Кейси сказала, Проекту нечего скрывать, – напоминаю я. Мой голос дрогнул при приближении Фостера. – Нечего. Я вздергиваю подбородок. – А ведете себя так, будто есть что. Фостер останавливается передо мной, и я делаю шаг к нему, сокращая разделяющее нас расстояние, бросая ему вызов всем своим телом, говоря им: «Я не боюсь тебя», – хотя это не так. – Я хочу поговорить с Би. – Разворачивайся, – отвечает Фостер, – и возвращайся к своей жизни. – Нет. – Проваливай отсюда и оставь нас в покое. – Где, мать твою, моя сестра?