Она смотрит на меня и указывает на щеку. – Что это? – спрашивает быстро, жадно, заинтересованно. – Шрам, – отвечаю я, и Эмми хмурится. Потому ли, что поняла меня, или потому, что хотела услышать другой ответ, я не знаю. Я неуклюже ищу новое объяснение: – Это как… У тебя когда-нибудь были ранки? Малышка победно тычет в здоровую коленку с идеально чистой кожей. – Мне наклеивали зеленый пластырь. Ее любимый цвет. – Ну вот, я тоже поранилась. Просто иногда рана… остается. Глаза Эмми округляются. – Она болит? Фостер стоит на крыльце. Я прислушиваюсь. Наверху по-прежнему тишина. Поворачиваюсь к Эмми. – Можно сесть с тобой? Она кивает. – Нарисуй еще круги, Ло! Рисую ей круги маркерами разных цветов. Ее взгляд следит за моей рукой, потом она снова пытается нарисовать круг сама. Не получается. – Ты помнишь, что я сестра Би? Эмми на минуту задумывается, затем качает головой. – Ты ведь знаешь Би? Она кивает. Высунув от усердия язычок, разрисовывает нарисованные мной круги. Я достаю из кармана мобильный и, пролистав фотографии в галерее, нахожу снимок, сохраненный со страницы Фейсбука Артура. Наклоняю экран к Эмми, и она вдруг вырывает телефон из моих рук. – Дже-ми, – тычет она пальчиком в Джереми. Я чертовски потрясена тем, что она узнала его. Прочистив горло, говорю: – Да, это Джереми. Где Джереми? – Ушел, – беспечно отвечает Эмми. – Да… – Естественно, я не собираюсь уточнять у ребенка, куда именно он ушел, поскольку последнее, что мне надо, – влезать в ее понимание смерти. С моим везением я, скорее всего, просто травмирую малышку. Показываю на девушку рядом с Джереми. – А это кто? – Би. – Эмми прижимает к экрану пухленький пальчик. Галерея пропадает. Я забираю у нее телефон и возвращаю на экран снимок. И Би снова здесь, рядом с Джереми. Живая и мертвый. Оба – призраки. – Кто такая Би? – Моя подруга. – Просто подруга? – Моя подруга, – повторяет Эмми. Я сверлю взглядом фотографию. Ненавижу Би за это. Ненавижу за то, что ее дочь не понимает, кто ее мама, если она вообще понимает значение слова «мама», и за то, что последние шесть лет своей жизни верила: мою сестру удерживают люди, извлекающие выгоду из ее боли. Ненавижу за то, что она, став автором всех наших рассказов, превратила нас в персонажей, наилучшим образом служащих ее целям. Я чувствую себя ложью, рассказанной моей сестрой. И не хочу, чтобы Эмми тоже стала ложью. Я убираю телефон в карман. – Тебе можно доверить секрет, Эмми? Она раскрашивает каляками-маляками один из кругов. – Можно. – Но только чтобы он остался между мной и тобой. Эмми замирает. – Хорошо. – Ты точно никому не расскажешь? Это большой секрет. Я бросаю взгляд в окно. В щелке между шторами виден Фостер. Похоже, он пока не собирается идти к нам. Когда я возвращаю взгляд к Эмми, вижу, что завладела ее вниманием полностью. Видимо, четырехлетки прекрасно разбираются в секретах. – Би – твоя мама. Эмми молча смотрит на меня. Не знаю, поняла она меня или нет, и не знаю, как ей это объяснить. – Би создала тебя, Эмми. Она – твоя мама. Ты знаешь, что такое «мама»? – Как мама-акула?[23] – спрашивает она. – Эм… Что еще за «мама-акула»? – Эмми. Лицо малышки светлеет при звуке этого голоса, а мой желудок ухает вниз. Я медленно встаю и поворачиваюсь. Лев стоит в коридоре, скрестив руки и наблюдая за нами. Как давно он тут? Судя по его виду, сколько бы он ни поспал сегодня, этого явно было недостаточно. Никогда не видела его таким: в мятой одежде, с уставшим лицом. – Эмми, выйди на кухню на минутку. Она идет, остановившись ненадолго, чтобы обнять его. Он накрывает ее голову своей ладонью, и спустя секунду малышки уже нет. Лев пристально смотрит на меня, затем спрашивает тоном, какого я никогда от него не слышала: – Что ты делаешь, Ло? – Она должна знать. – Ты лишь приведешь ее в смятение. – Она должна знать о Би. – Она знает. – Да, но для нее Би всего лишь «подруга». – По-моему, мы уже говорили об этом. У Эмми есть все необходимое. И она никогда не желала того… – Она просто не знает, чего желать! – обрываю я его. – И почему это должна решать только Би? И только ты? Почему бы тебе не отыскать Би, почему… – Думаешь, я так легко принял это? – Лев заходит в гостиную. – Думаешь, я не сделал бы все, что в моей власти, чтобы образумить ее? Чтобы заставить ее прозреть, вернуться и обнять свою дочь? Твоя сестра была сломлена, Ло. Даже Бог для нее был недостаточно хорош. – И все же Эмми должна знать. – Знать что? Что ее отвергли? Бросили? Чувствовать отсутствие рядом близкого человека? Желать его вернуть? Каково тебе самой пришлось с этими чувствами? Я заливаюсь краской. – Это нечестно… – Они искорежили твою душу. И ты это прекрасно понимаешь. – Возможно, если кто-нибудь сказал бы мне треклятую правду… – Она слишком мала для этой правды, – отрезает Лев, и я вижу, что его трясет от гнева, а я не сознавала этого лишь потому, что он изо всех сил пытался держать себя в руках. – Почему ты решительно настроена принести ребенку боль? – Я не… – Эмми окружена любовью, – произносит Лев, возвышаясь надо мной. – Я тебе это говорил. У нее есть любящий отец. В Проекте есть много любящих ее людей, которые желают ей счастья и заполняют пробелы. Я думал, что ты понимаешь это и что это вдохновит тебя, предаст тебе смелости воспользоваться предоставленной возможностью и заполнить пробелы в своей собственной жизни. Но теперь я вижу, что ты лишь хочешь вовлечь Эмми в свою боль, чтобы тебе больше не было одиноко в ней. – Пошел ты! – Я не позволю тебе навредить моей семье.