Дом священника старый. Он пахнет затхлостью и давно не видел влажной уборки. Оранжевый ковер отжил свое много лет назад, и его пора уже выкинуть на помойку. Голые желтые обои унылы, их цвет поблек. Кое-где видны религиозные атрибуты. Наверное, так выглядел бы без моего ухода дом Пэтти, проживи она еще лет двадцать. Я не спеша иду за отцом Майклом по коридору, оборачиваясь на дверь, чтобы убедиться: уйти смогу. Мы находим Роба в кухне с ржавеньким мятно-зеленым холодильником и заплесневелым кафельным полом – здесь все столь же старое, как весь дом. Роб открывает и закрывает дверцы буфета, пока не выуживает с полки стакан. Наполняет его водой из крана и осушает за секунды. Я понимаю, что он испуган не меньше меня. Отец Майкл тяжело садится на стул возле огнеупорного стола, кладет перед собой ключи и свешивает руки между ног. Они с Робом обмениваются понимающими взглядами. – Это ты написал статью, – говорю я Робу. Он прислоняется к раковине, на короткий миг прикрывает глаза. – Мне пришлось. – Почему? – Потому что я больше не мог этого выносить. – Роб сглатывает. – Потому что Джереми погиб по дороге ко мне. И я знаю: ему что-то сказали. – Нет, – качаю я головой. – Нет! – Я пытался вытащить Джереми. – Роб смотрит не на меня, а на свои руки. – Но у него в голове все перемешалось, он был не в себе. «Единство» ведь забирается в самое твое нутро, промывает мозги… Бедный ублюдок. – Никто не промывал мозги Джереми. Он был болен. – Он был уязвим. – Как он узнал, где тебя искать? Отец Майкл прочищает горло. – Мы полагаем, он услышал о нас от Би. – Не может быть. Джереми умер до того, как Би ушла, – возражаю я. Роб с отцом Майклом снова обмениваются взглядами: они явно думают иначе. – Так сказал Лев… – Я умолкаю под их взглядами, которые мне совершенно не нравятся. Поворачиваюсь к Робу: – Я не видела в Проекте ничего, о чем ты написал… – Потому что Лев тебе этого пока не показал. – Он устремляет взгляд в окно над раковиной. Проследив за ним, я вижу сумрачное серое небо. – А к тому времени, когда он покажет тебе это… Как давно ты в «Единстве», Ло? Я не отвечаю ему. Не обязана. – Я первый, кто покинул Проект. Уже тогда это сделать было нелегко. Сейчас еще труднее. – Лев попросил тебя уйти. Лицо Роба застывает. – Он так сказал? – Да. – Что еще он сказал тебе обо мне? – Не важно. Я здесь не для того, чтобы объясняться перед тобой. Расскажи мне, что известно тебе, и я сравню твои слова с тем, что известно мне. – Я указываю на них двоих: – Откуда вы друг друга знаете? – Роб был прихожанином моей церкви, – говорит отец Майкл. – Как раз когда туда пришел Лев. – Роб проводит рукой по коротким волосам. – И, слава богу, встретил там отца Майкла, когда ушел ото Льва. – Зачем вы рассылаете листовки с библейскими цитатами? – Я начал рассылать их, увидев состояние, в котором находился покинувший «Единство» Роб, – отвечает отец Майкл. Роб неловко ерзает. – Меня не выгоняли. Я сам ушел. Сбежал. – А зачем присоединился к Проекту? Роб стискивает челюсти, сжимает кулаки. Внутри него происходит борьба. Я кошусь на отца Майкла – он смотрит на Роба с нежностью, с какой родитель смотрит на ребенка, хотя Роб вряд ли настолько моложе его. – Лев обладает способностью видеть людскую душу, – наконец отвечает за Роба священник. Тот горько смеется. – Мою-то уж точно видел. – Роб сжимает пальцами переносицу. – У нас с ним… В детстве меня бил отец. Бил смертным боем. Я не мог… Я запрятал это все настолько глубоко внутри себя, что не мог… – Ты не обязан это говорить, – замечает отец Майкл. – Лев увидел это внутри меня. Никто не видел, а он увидел. Он сказал мне… – Голос Роба срывается, и он судорожно вздыхает. – Он был первым человеком в моей жизни, который сказал мне, что я чего-то стою. Сказал, – Роб щелкает пальцами, – и заполучил меня с потрохами. Всех нас заполучил. – Понятно. Но я вот поражаюсь, как он находит время на истязания всех членов Проекта, управляя центрами «Единства», занимаясь программами помощи и благотворительностью… – Всем этим управляет и занимается не он, а Кейси. Но он, чтоб его, и ей мозги промыл. Я должен быть честен с тобой, Ло: когда я говорил об украденных деньгах, об исповеди в качестве залога, о длящихся всю ночь собраниях и об… истязаниях, – умолкает Роб и закрывает глаза, – я говорил о Льве. Проект «Единство» был моей семьей, его члены – прекрасные люди. Они просто хотят делать что-то хорошее на этой сраной земле. – Но если все настолько плохо, как ты описал, почему они не уходят? Роб замирает и очень долго молчит. Потом отворачивается от окна, пересекает кухню, словно собираясь уйти, и разворачивается ко мне. Вздыхает. И задирает рубашку. Отец Майкл морщится, должно быть, видит это не впервые. Я же отшатываюсь, прижав ладонь ко рту. Лев предупреждал меня, но я все равно оказалась не готова. Шрамы на теле Роба – грубая имитация шрамов Льва: ожоги от сигарет, изуродованная кожа – сильно травмированная, почти бордовая. Раны не свежие, но такое ощущение, что тело не принимает их, пытается отторгнуть подобное надругательство над ним. «Роб пытался сделать себя по моему образу и подобию». Я потрясенно смотрю на него. Горло перехватило до невозможности сглотнуть. – Лев очищает водой, а наказывает огнем. Если ты согрешил, пошатнулся в вере или совершил, по его мнению, какую-то ошибку, тебя следует наказать. Если Лев решит, что ты не выучил урока, то он заставит тебя пройти путем своей веры. Роб опускает рубашку, но я не чувствую облегчения, поскольку показанное мне отпечаталось в мозгу. – Ибо кого любит Господь, того наказывает…[36] – Ты сам это сделал с собой… Я не успеваю закончить – Роб подается ко мне, и его лицо, взбешенное, оказывается рядом с моим. Я вздрагиваю. – Роб, – предостерегает священник. – Нет, – говорит тот всего одно слово, прежде чем отойти. – Никто бы… никто бы не остался там и не стал терпеть… – Да что ты?! – Роб резко разворачивается. – Я ведь остался. И проходил через это снова и снова. И не только я. Ты приходишь в Проект, в его мир, и он любит тебя, и бог любит тебя, и продолжает любить тебя, даже если ты сам себя не любишь. Что это, – показывает он на свой живот, – в обмен на его любовь, Ло? Ничто. И каждый раз, начав сомневаться, я смотрел на тех, кого Лев скручивал и жег, и знаешь, что слышал от них, когда пытка заканчивалась? – Что? – «Спасибо, Лев». Когда ты видишь свою семью, своих друзей, всем сердцем благодарящих за это, невольно думаешь: а может, это ты неправильный? Может, тебя просто недостаточно жгли? Роб плачет, зарывшись лицом в ладони. Отец Майкл встает и подходит к нему, крепко сжимает его плечо, показывая, что он не один. Меня мутит. Наконец Роб опускает руки, его заплаканное лицо раскраснелось. – И несмотря на это, ты меняешь жизни людей, ты занимаешься благим делом и делаешь этот мир чуточку лучше. Ты видишь, как он становится чуточку лучше. С этим не поспоришь. А знаешь, что Лев обещает после? Царство Небесное. Обещает, что грешники сгорят и на земле останется только «Единство». Я не хотел быть брошенным. Меня бросали всю мою жизнь, поэтому я оставался, поэтому они все остаются. – Когда ты понял, что хочешь уйти? – дрожащим голосом спрашиваю я. – Я увидел истинного Льва, когда он жег меня в первый раз. Я знаю абьюзеров. Знаю их настоящее лицо. Лев не смог скрыть его, причиняя мне боль. И я увидел его… И поняв, кто он такой… все равно остался. – Я не… – утыкаюсь лицом в ладони. – Он бы не… Лев бы не сделал подобного. Только не после того, что делала с ним его мать. – А она что-то делала с ним? – спрашивает Роб, и я в ужасе опускаю руки. – Ты в курсе, что его мать сгорела в пожаре? И так случилось, что как раз в это время Лев был в Индиане. Я смотрю на отца Майкла, перевожу взгляд на Роба. – Да вы шутите, что ли? – Стоит усомниться в чем-то одном, – отвечает отец Майкл, – как усомнишься и во всем остальном. Я поворачиваюсь к Робу.