– Что может? – Степаныча уже вконец достал этот пьяный сопляк со всеми его дешевыми дипломами и собственным мнением по всем вопросам. – А может, это он нам сейчас наливает? – и указал на официанта. – Не смешно. – Легким движением ладошки Вайсфельд сделал халдею знак испариться. – Вон он ходит, вынюхивает, – и указал на Гену в моем образе, ласково обнимающего офисную дамочку за то место, где спина напрочь теряет свое благородное название. Я вытер горлышко бутылки полотенцем и заспешил прочь от греха подальше. Выкушав очередную порцию текилы, Вайсфельд оставил своего зама и направился «общаться на своем уровне». Посмотрев ему вслед добрым взглядом, тот остался за столом, налил себе и выпил. Зайдя за угол, я достал телефон и связался с Фимой. – Как? – Второй номер в данный момент треплется по «аське» с очень интересным сабжем. – Проходящий у нас под вторым номером Степаныч в тот момент пережевывал бутерброд с белорыбицей. – Понял, конец связи, – и тут же набрал Степаныча. – Ты, Стас? – старый служака едва не подавился. – Ровно через пятнадцать минут вызовите к себе Толмачева. – Зачем? – Придумаете. Конец связи. И, наконец, последний звонок. – Да, – ответил мне мой собственный голос. – Через полчаса будь в кабинете. – Понял. Я катил тележку с гастрономическим изобилием по коридору, приближаясь к кабинету Терехина. По дороге я стучал во все двери, предлагая обитателям кабинетов выпить-закусить от щедрот руководства. В одном из них двое уже изрядно поддатых сотрудников взяли бутыль сорокаградусной «на ход ноги». Два других оказались заперты. Из-за следующей доносилось кудахтанье, сопение, полузадушенные стоны и охи. Я постучал в дверь. Охи и стоны прекратились, и хриплый мужской голос поинтересовался, какого черта мне надо. – Выпивка и закуски, – бодро ответил я. – Пошел на… – Я и пошел. В этот момент дверь кабинета Степаныча отворилась. Вышедший оттуда аккуратно запер дверь и миновал меня, даже не удостоив взглядом. Кто и когда смотрит на официанта? Часть третья Глава 25 Зачем, не понимаю, люди ставят двери из суперпрочной танковой брони, чтобы потом оборудовать их замками, сляпанными на скорую руку трудолюбивыми китайскими халтурщиками? Дверь в квартиру Терехина я открыл за какие-то десять секунд. Недурно, хотя до норматива мастера спорта международного класса по взлому я, конечно же, недотянул, но во второй спортивный разряд уложился уверенно. Я вошел в прихожую, достал небольшой фонарик и посветил себе под ноги, чтобы не ступить куда не надо, потом посветил вокруг себя и уперся взглядом в висящее на стене большое фото. Луч фонарика задержался на нем. Так, что это у нас? Ага, Андрей Степаныч собственной персоной, лет на двадцать моложе нынешнего, в обнимку с отдаленно похожей на него русоволосой девчушкой лет семи-восьми на фоне Вестминстерского аббатства в Лондоне. Оба улыбаются (девочка – демонстрируя отсутствие переднего верхнего зуба) и держат перед собой руки с расставленными в виде букв V пальцами. Я поднял кулак и с удовольствием треснул себя по лбу, отчего задремавшие было мысли забегали в черепной коробке. Боже, какой же я все-таки дурак! Перестав притворяться взломщиком, я включил верхний свет, прошел на кухню и поставил чайник на огонь. Потом достал из кармана трубку. – Господин адмирал, это я. – Уже подъезжаю, Стас. – Не надо ехать на «Войковскую», возвращайтесь домой, жду. – Где? – У вас дома, так что поднимать стрельбу сразу от входа и бросать гранаты не надо, я пришел с миром. – Шутник, твою мать… – и он отключился. Налив себе чаю, я, откинувшись к стене, принялся вспоминать прошедший день. Отпритворявшись прислугой и увидев все, что мне было надо, я вернулся в кабинет Толмачева, поменял второй раз за вечер внешность, теперь – на свою собственную, и вернул свободу сидевшему в стенном шкафу, связанному, с кляпом во рту официанту. Беднягу так достало все случившееся с ним, что первое время после освобождения он даже не мог говорить, только мычал и дергался. Однако быстро пошел на поправку, получив оговоренный гонорар и еще тысячу евро сверху «за испуг». К нему быстро вернулись речь и хорошее настроение, и он даже выразил искреннюю готовность повторить это упражнение в любое удобное время за такие же деньги. Вскоре он ушел, катя перед собой столик. Вернулся Гена в моем обличье, очень недовольный тем, что его оторвали от фуршета с офисными дамочками. Несколько раз звонил Степаныч, намекал на какие-то обстоятельства и требовал немедленной встречи. Я пообещал совпасть с ним через два часа на «Войковской». Потом позвонила Марина, разговор получился немного странный. – Вы совсем забыли обо мне, Станислав. – Разве такое возможно? – Выходит, возможно. Что вы собираетесь делать сегодня вечером? – Работать. – Жаль, я хотела познакомить вас с родителями. – Наши отношения уже настолько серьезные? – Вы даже не представляете себе насколько. – Я обязательно перезвоню вам, Мариночка, – я соврал. Меньше всего на свете я собирался сегодня встречаться с ней и ее семьей. Пришло, знаете ли, время серьезно поговорить с нашим бравым адмиралом. Именно поэтому я и отослал его черт знает куда, чтобы спокойно и без суеты, пробравшись к нему домой, подождать его возвращения с несостоявшейся встречи и задать кое-какие вопросы. Степаныча ожидал приятный вечерок – что-что, а развязывать языки я умею… Я научился этому еще в Афгане, куда улетел сопливым восемнадцатилетним пацаном, после того как меня с треском выперли с истфака МГУ за многочисленные прогулы и «не достойное советского студента поведение в быту». И попал я, как красиво писали тогда в газетах, на «опаленную землю Афганистана» сразу после окончания месячного курса молодого бойца. В разведбат мотокопытной дивизии. Не знаю, какому идиоту пришла в голову мысль посылать на войну только-только прошедших карантин пацанов, с горем пополам научившихся мотать портянки, ходить туда-сюда строевым шагом с песней и один-единственный раз выполнивших на стрельбище упражнение номер один из автомата (из положения лежа, тремя патронами по ростовой мишени). Трудно, знаете ли, было выжить, сражаясь с теми, кто научился стрелять и ходить одновременно… Что касается меня, то мне просто повезло с учителями. И первым из них был командир моего отделения, Костя Буторин. Я тогда оказался единственным «салагой», назначенным во второе отделение первого разведвзвода. Не успел я разместить в прикроватной тумбочке свои нехитрые пожитки, как в палатку заглянул узбек-ефрейтор и радостно сообщил: – Спортгородок иди, салага хренов, комот тебя долбить будут. Я сказал: «Есть», – и отправился на поиски спортгородка. У закрепленной на турнике груши приплясывал дочерна загорелый крепыш с косой челкой и лицом трудновоспитуемого подростка. Увидав меня, он прекратил ее избиение, открыл в удивлении рот и с криком: «Ну, ни хрена себе!» бросился меня обнимать, даже не сняв перчаток. Я тоже узнал его. Двумя годами раньше мы встречались с ним в полуфинале зонального юношеского первенства «Трудовых резервов». Два раунда он рвал меня, как Тузик грелку, а в третьем он то ли подустал, то ли просто зевнул, и мне удалось его уронить. «Долбить» меня он, конечно же, не стал, вместо этого представил всем старослужащим роты как своего лучшего друга и посоветовал желающим отдохнуть в госпитале постараться меня обидеть. Вечером того же дня мы выпили водки из его личных запасов в кустах за спортгородком, и он коротко и емко разъяснил мне, кто я и куда умудрился влететь. – Чему учил нас дедушка Ленин? – удобно расположившись на корточках, как умеют только зэки со стажем и жители Средней Азии, Костя угостился привезенной мною из Союза сигареткой: – Правильно, детки, – учиться, учиться и еще раз учиться. Был бы ты, Стас, не таким мудаком, сейчас бы в Крыму с телками отдыхал, вино пил… – А сам-то? – А что я? У меня было на выбор, или в Красную армию, или на зону за драку с нанесением побоев средней тяжести на дискотеке. Вот я и выбрал, до сих пор не уверен, что правильно. – Что, все так хреново? – Все гораздо хуже. Я-то хоть нормальную учебку прошел в Коврове, а ты? – Что я? – Ничего ты, полное ничего. Стрелять, ножом работать, бой вести не умеешь, а самое главное, не знаешь, как себя держать. – А как? – Почти как на ринге, в смысле, булки не расслаблять, а то… Помнишь, как тогда в Краснодаре я зевнул, а ты мне с правой в челюсть угадал, – он говорил о прошлом с мечтательной улыбкой. Что интересно, борцы и боксеры увечат друг друга со всей дури на ринге или на ковре, а после боя злость проходит, они уже кореша и друг за дружку – горой. В отличие от тех же фигуристов и шахматистов те друг другу по жизни враги, все славу поделить не могут… – Только это ни хрена не ринг, Стас, здесь правил нет, и рефери, если что, тебя не спасет. А потому… – Он отхлебнул, запил водой и передал мне кружку. – Полмесяца ты, как молодой, на боевые ходить не будешь. Чему успею, научу. А дальше все от тебя зависит. Тут не универ, двойки не ставят, сразу в «двухсотые» переводят. – Это куда? – Это в жмуры. Если перевести с командно-матерного на русский, то основное из того, чему успел научить меня мой первый командир, звучало приблизительно так: «Главное не расслабляться, а то оттрахают» и «Ничего не оставлять без внимания». Несколько раз Марина (хотя какая она, к черту, Марина) открытым текстом посылала мне сигналы, а я? Совсем нюх потерял, юморист хренов. Думаю, Костя меня бы за такое не похвалил, а совсем даже наоборот. Я услышал, как открылась дверь, и двое вошли в квартиру. – Леопольд, подлый трус, выходи! – заорал Степаныч. Я вышел. Адмирал, кряхтя, переобувался, а яркая красавица в стиле Кармен ослепительно улыбалась, стоя у фото на стене.