– Может быть, но я была в поле с теми яблоками, которые вы мне дали, и они меня чуть не затоптали. Смех Большого Джима был таким громоподобным, что мне пришлось отодвинуть телефон от уха. – Да, мои яблоки чертовски хороши, – сказал он и вновь рассмеялся. Лесная дорога, где жила мать Клайда Клоуэра, стала тяжким испытанием для моего «Неона»: крутой, устойчивый, извилистый подъем в горы Северной Джорджии. Я вообще не могла набрать скорость. Посмотрев в зеркало заднего вида, поняла, что пикап «Шевроле» очень близко, слишком близко к моему бамперу. Услышав рев двигателя и хруст гравия под колесами, я попыталась взять правее, но дорога была слишком узкой, и мне было некуда вырулить. Пикап объехал меня и пронесся мимо, как будто я была привязана к пню. Сзади у него был прицеп для перевозки лошадей. Его занесло, и он едва не свалил мою машину в кювет. Во все стороны полетел гравий. – Засранец! – крикнула я. В ответ из окна со стороны водителя высунулась рука с поднятым средним пальцем. Оставив после себя облако густой красной пыли, пикап унесся дальше, а я продолжила подбираться к дому миссис Клоуэр. Наконец остановилась и зашагала к белому каркасному дому, что стоял на неогороженном участке – с цветником напротив передних окон и огородом сбоку от него. Рядом с сараем я увидела пикап с прицепом – тот самый, который только что чуть не разбил мою машину. – Я знаю, что ты там, Клайд. Можешь выходить с коровой Большого Джима. Я прямо сейчас звоню Большому Джиму. – Пошла ты в жопу! – донеслось из амбара. Я открыла свой телефон, но поняла, что тут нет сигнала. Черт! Тут на грунтовую дорогу свернул автомобиль шерифа округа Гилмер, и из нее вышли сам шериф и его заместитель. Должно быть, Большой Джим серьезно отнесся к моим подозрениям и позвонил им. Я замахала руками и указала на сарай. – По-моему, у него там корова Джима Пенленда, – сказала я двум мужчинам, когда те подошли. – Я выследила его. Ладно, я лишь технически выследила его здесь, так как он пролетел мимо и оставил меня в пыли, но это была деталь, которая им не нужна. Я потянулась за своей лицензией частного сыщика, которая была пристегнута к моему заднему карману, но они двинулись на меня. – Эй, полегче, ребята. Я частный детектив, меня нанял Джим Пенленд, я ищу его корову. – Из моего горла почему-то вырвался слабый смешок. Черт, этого только не хватало! В этот момент из сарая, ведя за собой корову Сэди, вышел Клайд Клоуэр. Увидев полицейских с оружием наготове, он тотчас бросил веревку и поднял руки над головой. – Это была просто шутка, – сказал он и распластался на земле. Очевидно, это был не первый его арест. Его слова приглушила рыхлая земля. – Я лишь хотел его немного встряхнуть. Собирался забрать ее и отвести домой. Я не имел в виду ничего плохого. Скажи им, Кейт. Это моя девушка, Кейт Джонсон. – Он посмотрел на меня. – Не могли бы вы убрать оружие? Меня зовут Кей Стрит, и я не его девушка. Я же сказала вам, что работаю на Джима Пенленда. Помощник шерифа обхлопал меня и надел на меня наручники. – Можно подумать, Большой Джим нанял бы детектива, чтобы найти гребаную корову… – Я люблю тебя, Кейт! – крикнул Клоуэр и ухмыльнулся мне. – Проверьте мое удостоверение личности, – настаивала я, но помощник шерифа прижал ладонь к моей макушке, вынудив сесть на заднее сиденье машины его начальника. – Сядь, откинься на спинку и держи рот на замке. Открылась другая дверца, и шериф бесцеремонно затолкал Клайда ко мне на заднее сиденье. От него мерзко воняло. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Его зубы были похожи на частокол. – Что ты тут делаешь? – спросил он и усмехнулся. – Кейт. – От тебя пахнет какашками, – сказала я. Шериф бросил на меня взгляд в зеркало заднего вида. – Ни звука, – предупредил он нас, и мы снова опустились на сиденье, я и Клайд Клоуэр, плечом к плечу, на заднем сиденье машины шерифа округа Гилмер. В конце концов они взглянули на мое удостоверение личности, а Большой Джим, невзирая на взрывы смеха, убедил их, что он действительно нанял частного детектива из Атланты, чтобы тот нашел Сэди, его корову. Я полностью пропустила воссоединение любящих сердец, но Большой Джим обнял меня так сильно, что едва не раздавил, после чего я покатила обратно в Атланту. Я доехала до Кантона, это примерно в часе езды от города, когда прозвенел рингтон Раузера. – Женщины, о которых я тебе говорил. Все подтвердилось, Стрит. Были сделаны тесты на изнасилование. Скоро у нас будет сравнение ДНК, и образцы после нападения очень похожи на образцы нашего парня. И еще: одна из женщин сказала, что он использовал проволоку. Я понимала, насколько это важно. Рубцы от пут на жертвах Уишбоуна всегда указывали на то, что он пользовался проволокой, а не тканью или веревкой. – Таким образом мы смогли получить ордер на поиск проволоки. Ее не нашли, зато нашли под матрасом нож. Человеческая кровь на нем совпадает с кровью Мелиссы Дюма и Доббса. Нож также соответствует ранам и других жертв в Атланте. И если этого недостаточно, у нас наконец есть машина, на которой ездил Чарли. «Джип Рэнглер». Ковровое волокно совпадает с волокном на Доббсе. Он прятал его в гараже автопроката, который, как мы выяснили, также принадлежит ему. Так что теперь ему не отвертеться. Я вспомнила, как Чарли приходил к нам в офис, вспомнила его маленькие подарки и то, как мы смотрели, как он сажает анютины глазки в кашпо у нашей двери. Я не могла представить того, кто не открыл бы дверь этому человеку. – Но ты уже обыскал его дом, Раузер. И дважды приводил его в полицию. Он знал, что за ним следят. Не понимаю, почему вы не нашли все это с первого раза. Зачем ему держать там нож? И где его трофеи – фотографии, видео, вещи, которые он забирает с места преступления? И это дела об изнасиловании, а не об убийстве. Зачем ему было оставлять живых жертв? – Обе эти женщины использовали одну и ту же тактику. Они были полностью покорны, соглашались подчиниться, делали вид, что им это нравится. А затем умоляли дать им возможность уйти. – Ничего не понимаю, – настаивала я. – Это не вписывается в нашу картину. – Да ладно тебе, Кей. У нас есть нож, и теперь у нас будет его ДНК, и мы обязательно извлечем те доказательства ДНК, которые мы собрали в отеле, на месте убийства Брукса, и свяжем его и с этим тоже. Слушай, ты ведь знала, что с ним что-то не так, иначе не вышла бы на его улицу той ночью. Интуиция подсказала тебе, что дело не в том, что Чарли забыл принять лекарства, и интуиция тебя не подвела. Когда ты вернешься домой и мы с тобой выпьем виноградного сока? После следующей пресс-конференции я буду большим человеком. Крайне востребованным. Боюсь, тебе придется звонить мне заранее. Глава 34 Мои дни вновь были поглощены проверками биографий нянь, повестками в суд, тайроновским «Квикбейлом», долгими часами слежки по делам Ларри Куинна о нанесении личного ущерба – всем тем, на что я когда-то жаловалась. То, что я вновь соприкоснулась с насилием, с жестоким серийным убийцей, с чем-то столь зловещим, как убийства Уишбоуна, заставило меня взглянуть на жизнь под новым углом. Теперь я знала, что не хочу возвращаться во тьму. Увы, меня не отпускало ощущение, что я жду следующего негативного события. Мой спонсор в «Анонимных алкоголиках» однажды сказал мне, что это нормальное состояние для пьющего. Мы учимся нести это предчувствие, когда живем в тени, вечно скрывая свою внутреннюю жизнь, свои слабости, свои пристрастия, своих демонов. Чарли Рэмси находился в тюрьме и ожидал суда. Я была уверена, что он больше никогда не увидит улиц Атланты. Еще две женщины опознали в нем насильника. Список преступлений Чарли охватывал почти два десятилетия. Кровь и улики, найденные в его доме наконец закончились его арестом и решили его судьбу. Окружной прокурор был уверен в обвинительном приговоре по поводу изнасилований и, по крайней мере, двух убийств Уишбоуна – Доббса и Мелиссы Дюма, – где на ноже были обнаружены вещественные доказательства. Ковровое волокно, совпавшее со спрятанным «Рэнглером» Чарли, само по себе мало что значило, но оно добавилось бы к растущему числу улик, еще один вбитый гвоздь. Самым главным и, полагаю, наиболее красноречивым было то, что убийства прекратились. Письма, электронные послания, розы, разумеется, тоже прекратились. Мне не давал покоя вопрос, что Чарли задумывал в отношении меня в своем хитром, поврежденном мозгу? Неужели мне суждено было стать еще одной фотографией на доске в комнате «военного совета»? Он выбрал Доббса не потому, что тот вписывался в его процесс отбора, а потому, что Доббс был знаменит. Масштабы Чарли расширились. Он начал убивать ради заголовков, ради чистого удовольствия перехитрить полицию. Не скажу, что это нечто необычное для серийного убийцы, но все равно это было ужасно. Как же я ошибалась насчет Чарли! Оглядываясь назад, скажу: подготовленный мною профиль поражал своей неосведомленностью. В биографии Чарли не было ничего, что указывало бы на жестокое обращение. Я же была уверена, что Энн Чемберс и Дэвид Брукс были символами его родителей. Чересчур уверена. Однако другие характеристики оказались верны. Его достижения как звезды футбола и успехи в такой сложной области, как биомедицинская инженерия. Я рекомендовала искать отличника, звезду в своей области. Я никогда не думала, что кто-то, достигший такого уровня, согласится на образ безобидного дурачка, который выбрал для себя Чарли. Но был ли у него выбор? Авария лишила его возможности вести нормальную жизнь. Мы узнали, что после аварии Чарли, который в раннем возрасте проявлял вспыльчивость и сексуальную агрессию, озлобился еще сильнее. Из-за черепно-мозговой травмы, в числе последствий которой был и когнитивный дефицит, Чарли сделался более импульсивным, испытывал трудности с социальным взаимодействием. Его мучили хронические боли в области головы и шеи, депрессия, проблемы с концентрацией внимания. После операции и короткой реабилитации он пытался вернуться к работе, но стал сквернословить и в жаркие моменты с коллегами даже прибегал к угрозам насилия. Ядовитый паттерн, который отравлял его жизнь и раньше, усугубился. Я и сама пережила нечто подобное. Это многое объясняло в поведении Чарли, в том, кем он стал. Тем не менее во многих отношениях мой анализ был жутко ошибочным. Был ли это знак? У Вселенной есть способ сказать вам, что вам пора что-то оставить. Возможно, я была не таким уж и блестящим профессионалом по своей части, как мне казалось. У Вселенной, наверное, есть способ сообщить нам об этом, не так ли? Дни наконец стали короче и прохладнее. Наступила осень, и деревья стали как будто флуоресцентными. Вдоль бордюров в Виннона-парке, где жили мои родители, стояли коричневые бумажные пакеты, набитые садовыми обрезками. Свежий воздух благоухал каминным дымком. Мой брат Джимми, который годами упрямо сопротивлялся уговорам моей матери вернуться домой, прилетел на День благодарения из Сиэтла. Он не взял с собой своего партнера Пола, что меня разочаровало. Я любила Пола почти так же сильно, как его любил Джимми. Я запланировала свидание с Полом через веб-камеру на более позднее время. Джимми и Раузер нашли общий язык еще несколько лет назад, когда впервые встретились сразу после того, как я вышла из реабилитационного центра. Сегодня они вдвоем оказались в обшитой дубовыми панелями цокольной комнате моих родителей и смотрели с моим отцом футбол – все они фанаты «Ковбоев» [22]. Мать, которая суетилась вокруг Раузера и Джимми с того момента, как мы приехали, отпустила их с тарелкой сосисок и холодным пивом, а сама взялась доводить до готовности праздничный ужин. Моя кузина Мики тоже пришла на ужин. Рыжеволосая и голубоглазая, Мики была фотожурналисткой, и, как и наши лица, наши жизни были совершенно разными. Она была дочерью сестры моей матери, Флоренс, и много лет назад, когда Мики начала приезжать на наши каникулы без матери, нам сказали, что тетя Флоренс уехала в Европу. Когда мы стали старше, то обнаружили, что Европа – это просто условное обозначение психушки. Тетя Флоренс находилась в психбольнице с тех пор, как Мики исполнилось двенадцать. Однажды, перед отъездом тети Флоренс в «Европу», я помню, как побывала у них в гостях. У них на заднем дворе стоял плавучий дом. Никто не предложил никакого объяснения этому. Все вели себя так, будто это в порядке вещей, но я помню, как тетя Флоренс спустилась по трапу севшего на мель плавучего дома, чтобы поприветствовать нас, как будто она там жила. Когда никто не видел, Джимми прокрался туда, и позже клялся, что там все забито вешалками с одеждой, косметикой и банками из-под кофе, доверху набитыми монетами. У моей красивой и талантливой кузины были на руках шрамы, от запястий и до локтей. В четырнадцать лет она повела войну против собственной плоти. За этим последовали годы резания вен, передозировок, психбольниц, наркотиков, расстройств пищевого поведения и ошибочных диагнозов. Ей было уже тридцать пять, а я совсем ничего не знала о ее жизни. Но я была очень рада, что яд в ее венах – это не та кровь, которая течет в моих. С меня достаточно собственных закидонов. К счастью, для длительной депрессии мне не хватает ни глубины, ни концентрации внимания. Ближе к вечеру в День благодарения мы собрались в столовой, не изменившейся со времен моего детства: высокие потолки, арочные дверные проемы и оштукатуренные стены, которые за эти годы миллион раз получили вмятины и заплатки. Комната была в бледно-желтых тонах, с дубовым столом, стульями с ситцевыми подушками и старинным шкафом-горкой в углу. Вкус моей матери склонялся к традиционному. Она уставила весь стол едой, для чего пришлось разложить его по обоим концам. Мы взялись за руки для благословения, как то было принято в моей южной баптистской семье. – Мы благодарны тебе, Господи, – начал мой отец, – за всю эту вкусную еду и особенно за то, что Мики и Кей здесь с нами, поскольку обе едва не угробили себя наркотиками и алкоголем. Мои глаза полезли на лоб. Голова отца была опущена, глаза крепко зажмурены. Джимми прочистил горло, чтобы скрыть смех. Мики встретилась со мной взглядом и улыбнулась. – О, ради бога, Говард, – сердито сказала мать. – И спасибо тебе, Господи, – продолжал отец, – за то, что моя жена все еще красива, и за моего сына-гея. Услышав это, мы все подняли головы. – Что ж, аминь, – прогудел Раузер и сел за стол. – Аминь, – повторили все мы с энтузиазмом и тоже заняли свои места. – Это было интересно, – сказала мать и в упор посмотрела на отца. – Кому картошку? На столе стояла огромная миска картофельного пюре с чесноком, а вокруг нее – рагу из зеленой фасоли, лепешки из сладкого картофеля под слоем манго, кинзы и свежих нарезанных перчиков халапеньо, запеченные в панировке лепешки из козьего сыра на зеленом салате с фенхелем и вишней – и, наконец, по фаршированному цыпленку для каждого из нас. На десерт мать приготовила столь любимый Джимми ежевичный коблер с ягодами, которые она собрала и заморозила летом, и тыквенный чизкейк с кленовой глазурью и поджаренными орехами пекан, который я жду весь год. – Я приготовила специально для вас кое-что острое, – с улыбкой сказала мать Раузеру; она видела, как тот посыпал красным перцем почти все, чем она его потчевала. Раузер кивнул и потянулся за сладким картофелем. – Вы – лучший кулинар, которого я знаю, миссис Стрит. Такие вкусности больше нигде не попробуешь. – Я люблю готовить, – ответила мать и покраснела. – Особенно для человека с хорошим аппетитом. Это такая чувственная вещь, приготовление пищи… Вы не можете снять кожицу с манго, не прочувствовав этого. Я уставилась на мать. Внезапно до меня дошло, что она кокетничает с Раузером. – Как неловко, – пробормотал Джимми. Отец как будто ничего не замечал. Я взглянула на стаканы для воды, наполненные ромом и гоголь-моголем, и задумалась, сколько из них они оба уже опрокинули сегодня. – Так было не всегда, – буркнул мой отец. Я слышала, как он говорил это о стряпне моей матери, сколько я себя помнила. Обычно это был его единственный вклад в нашу застольную беседу. – Когда мы только поженились, она готовила так плохо, что мы молились после еды. – Говард, – пожаловалась мать. – Эта шутка не была смешной первые тридцать лет, когда ты ее рассказывал; честно говоря, я не знаю, с чего ты взял, что это будет смешно сейчас. – А, по-моему, это смешно, – сказала Мики, не поднимая глаз и рассматривая керамическую подставку для салфеток в форме индейки рядом с ее тарелкой. Мать посмотрела на нее, затем перевела взгляд своих фиолетовых глаз на моего отца. – Говард, ты настроил против меня дочь моей единственной сестры. Надеюсь, ты счастлив, – заявила она с сильным прибрежным акцентом – этакая обиженная Скарлетт О’Хара. Став еще большей мученицей, моя мать, похоже, сделалась еще большей южанкой.