– Если я все для тебя построю, то получу грузовик? – спросил Бен. Ворис не ответил. Он расправил крылья и улетел, хотя и не обратно в замок. Он летел по прямой над грузовиком и вдоль тропы, исчезнув где-то на западе или как там у них назывались стороны света. Дымки продолжали парить над площадкой. Бен распаковал палатку и разбил ее на восточном краю участка. Дымки не попытались ни забрать у него палатку, ни отнять рюкзак. Бен нырнул в палатку-библиотеку, выпил бутылочку воды, сорвал с себя белую футболку и туго обернул ее вокруг болевших ребер. Он поглядел на рюкзак. Банка из-под маринованных овощей с ядом для Вориса по-прежнему стояла там. И мешочек с семечком тоже. Надо их припрятать, но только не здесь. Дымки просунулись через полог. Один держал кирку и лопату, другой – парусиновые штаны и простую белую рубаху. – Мне что, прямо сейчас начинать? – спросил Бен. Они приблизились, протягивая ему инструменты и одежду. Он отмахнулся от этих полупризраков. – Дайте мне передохнуть, – буркнул он. – И я об этом подумаю. Эти слова пришлись Дымкам совсем не по вкусу. Они побросали инструменты и рухнули на Бена, не давая ему подняться и обжигая ему радужные оболочки своими пылающими глазами. Один из них поднял полупрозрачный кулак и врезал Бену по лицу. Пепел забил нос, рот и глотку раскаленной желчью. Бен не мог дышать. В носу все запылало, словно он вдохнул раскаленного пламени. – Ладно! Ладно! – крикнул он. – Я пойду! Дымки отступились. Он жадно глотнул свежего воздуха в палатке и принялся отхаркивать пепел, кашляя надрывно и спастически, словно больной гриппом по утрам. Он приготовился выхаркать все внутренности. Дымков, казалось, это не волновало. Они сбросили на него одежду и глядели, как он переодевался. Выйдя из палатки, Бен взял лопату и стал копать рыхлый песок. Час за часом он отбрасывал его в кучу рядом с веревкой, а потом с диким огорчением глядел, как налетевший жестокий ветер смел часть песка обратно в крохотную ямку. Ему предстояло перекопать почти полгектара, к тому же не зная, как глубоко придется рыть, прежде чем он наткнется на твердую породу. По сравнению с этой каторгой садик миссис Блэкуэлл казался милой забавой. На следующий день он выкопал еще больше. Из-под земли высунулась бескожая рука, с силой схватившая его за лодыжки. Потом вылезла другая рука, и вскоре из песка появился бескожий зомби в полный рост: жуткий кусок ходячего мяса. Он шел за Беном, выпучив глаза, пока тот несся к палатке за мешком с солью. От полога зомби отделяло три метра, он исходил горячей слизью и тянулся к Бену распухшими руками с выступавшими венами, когда Бен швырнул в него пригоршню соли и услышал предсмертный вой чудища. Мышцы его усохли, а вены затвердели. Белая хрящевина носа окаменела, а жутко разинутый рот захлопнулся. Через несколько минут чудище превратилось в безжизненный кусок мяса, валявшийся на песке. Дымки утащили его прочь. Это оказался не последний Бескожий, с которым Бену предстояло столкнуться. Они вылезали из песка и нападали на него раз в несколько дней, ожившие пластилиновые пособия по анатомии с удаленными кожными покровами, демонстрировавшие ужасное строение человеческого тела. Недели шли за неделями. Каждое утро с восходом солнца Дымки врывались в палатку к Бену с инструментами и посылали его в пустынное пекло к раскаленному котловану. Он оборачивал голову рубашкой, чтобы защитить ее от палящего солнца, и тут же приступал к работе, лишь ненадолго останавливаясь, чтобы поесть. Дымки протягивали ему металлический поднос с каким-то серым мясом и чуть теплыми картофельными кубиками, а едва он успевал доесть, снова отправляли вкалывать. Если он без спешки подносил ложку ко рту, то получал пригоршню пепла. Работа подвигалась медленно. Он то и дело натыкался на валуны, которые приходилось дробить киркой. Невыносимо болела спина. Руки превратились в седельную кожу. От солнечного пекла на шее и плечах образовались огромные волдыри: коричневые выпуклости, наполненные раскаленной серозной жидкостью. Пот скапливался в складках лба, а затем стекал вниз, и щипал глаза, так что днем он копал уже словно в тумане. Раскаленный на солнце красный песок жег, как уголь в топке. Налетающий порой ветер обдавал Бена огненными волнами. Раз в три дня Ворис пролетал прямо над площадкой, но никогда не садился. Он летел от западного горизонта к гостинице-замку, а через три дня – в обратном направлении. Бен это подметил. Каждый раз при пролете Вориса Бен осыпал его с земли проклятиями и ругательствами, срывая на нем гнев, как раздраженный работник. Дымки разрешили ему оставить палатку, так что каждую ночь он спал в пышной белой постели, и снилось ему исправленное прошлое: проигранные футбольные матчи оборачивались победами, автокатастрофа, в которую он однажды попал, так и не произошла, обломы на свиданиях превращались в триумфы. Однако семья ему никогда не снилась. Ее держали вдалеке от него, хотя он и молил небо, чтобы хоть разок ее увидеть. Пушистая лисичка и бумага с отпечатками ладошек оставались на краю кровати, и каждый вечер он укладывал их спать. Как-то раз в котловане он нашел камень интересной формы и сунул его в карман. Потом отправился к себе в палатку и стал рассматривать. Если очень пристально вглядываться, то можно было различить глаза. – Питер. Обнаружив сходство, Бен стал укладывать спать и найденный камень, целовал и гладил его. Закрыв глаза, он чувствовал, как проводит пальцами по густым волосам на крохотной головке Питера. * * * Недели превращались в месяцы. Бен отметил на листах так много дней, что бумага почти закончилась, а она была слишком драгоценной, чтобы тратить ее на подсчет времени. Тогда он положил листы с пометками на пол и стал делать засечки на досках, чтобы продолжить вести счет. Засечек были сотни. Может, и больше. Но это каждодневное занятие позволяло ему не сойти с ума. И он знал, что после этой каторги его ждет что-то еще. Краб. Встреча с молодым Беном. Это было следующим. И это было важно. Грузовик и тропа находились до боли близко, но Бен пока отказался от мысли угнать грузовик, потому что Дымков, казалось, было невозможно отвлечь. Они никогда не спали. Вообще никогда. Часто, просыпаясь ночью, он видел, что они рядом с ним в палатке. Глазеющие. Безмолвные. Зависшие в воздухе, даже когда Бен швырял в них ботинком. Его руки затвердели от мозолей, а кожа потемнела от загара. Ногти сделались твердыми, как кварц, а за многие месяцы под ногтевыми пластинками образовался жесткий слой красного песка и грязи. И вскоре он обнаружил, что и характер у него огрубел и стал жестче. Его больше ничего особо не удивляло. Ничего не волновало, даже стычки с Бескожими. Бен не сворачивался комочком и не плакал при мыслях о собакомордых и рото-демонах. Он словно покрылся твердой скорлупой. Дымки приносили больше пищи и воды, если ему требовалось. Плечи у него расправились. На них можно было машину припарковать. Несмотря на рабское положение, Бен был доволен своим физическим развитием. Он чувствовал себя сильнее, более уверенным, способным противостоять невзгодам. В один прекрасный день он углубился в котлован почти на два метра. Он мог видеть результаты своего труда, и это его радовало. Он прочитал почти всю библиотеку в палатке. В его зелье недоставало одного ингредиента: последнего компонента для помещения в банку из-под маринада. Он без конца перечитывал справочник миссис Блэкуэлл и обыскал библиотеку на предмет смежных материалов. Его не покидала надежда, что где-то на полках разыщется еще одна написанная ею книга, которая откроет тайну яда и способ одолеть Дымков. Но он ничего не обнаружил. Большинство книг оказались необычайно скучными: длинные трактаты о торфяном мхе, энциклопедии на армянском языке, напыщенные исторические труды о доброй старой Англии. Кое-какие вызвали у него восторг: произведения Чосера и Овидия, некоторые отрывки из Библии. Каждая книга являлась своего рода дверью, а каждая страница – новым убежищем. Бен прочитал Данте и принялся гадать, а вдруг он и в самом деле в аду и что же такого совершил, чтобы угодить туда. Он ругался и орал на детей. Как-то раз на парковке он поцарапал чужую машину и укатил, вместо того чтобы оставить записку. Он не отказывал себе в удовольствиях. Во временно`м разрыве он занимался сексом со старой симпатией. Но все это казалось незначительными прегрешениями. По большей части грехи таились в нем самом: жуткие вспышки злобы, которые он с трудом подавлял в юности. Депрессия порождала ярость, которая выражалась в фантазиях о… ну миссис Блэкуэлл увидела все это в его дневнике, не так ли? Насилии. Крови. А что, если Бог это тоже видел? Что, если Бог знал? Как-то ночью от мысли об этом Бен невольно расплакался, сел на кровати и принялся извиняться под взглядами Дымков: – Господи, прости меня. Прости меня за все, о чем я думал. За все, что я сделал. Прости меня за боль, которую я причинил, даже не ведая об этом. Прости меня, мама. Прости меня, Тереза. Простите меня, дети. Прошу вас, знайте, что я прошу у вас прощения. Пожалуйста, простите меня. Никакого ответа сверху. – Я СКАЗАЛ: ПРОСТИ МЕНЯ! ЧТО ТЕБЕ ЕЩЕ ОТ МЕНЯ НАДО? Ты меня не услышал? Ты не видишь, как я раскаиваюсь? ЧТО ЖЕ с тобой? Вытащи меня отсюда. ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТ… Дымки ринулись к нему и заглушили его крики. В ту ночь он отключился в облаке сажи. Как любой другой пленник, он находил занятия и недолгие мгновения, чтобы вынести невыносимое. Он стал лучше рисовать, вспомнив все, что Тереза говорила о свете и тени. О контурах и перспективе. Каждый день он напряженно глядел на мертвую равнину и подмечал, как перемещаются тени. Он рисовал наброски на полу библиотеки. Он снял с полок множество томов в кожаных переплетах, и если книги нагоняли на него скуку, то рисовал прямо поверх текста. Он вызывал перед внутренним взором фотографию семьи с мобильного телефона и скрупулезно, раз за разом зарисовывал одну и ту же картину сотни раз, пока она не начала отдаленно напоминать оригинал. Он разговаривал с рисунками и гладил лица. Иногда по ночам он выходил из палатки под дуновение легкого пустынного ветерка, и даже присутствие Дымков не могло помешать ему глядеть на звезды. Звезды здесь были совсем другие. Никакого Пояса Ориона. Никакой Большой Медведицы. Он различал всевозможные странные созвездия, не имевшие никакого отношения к привычной астрономии: амперсанды, топсели, человеческую ногу. Кто-то встряхнул небосвод и позволил Вселенной заново расположиться над головой. И, конечно же, в небе присутствовали две луны. Одинаковые по размерам. Всегда полные. Никогда не прибывающие. Никогда не убывающие. И вот однажды он наконец-то наткнулся на твердую породу и понял, что скоро закончит фундамент. Он выкопал три метра тяжелого песчаного грунта на площади четыре десятых гектара с пологим спуском в той части, где спускался и поднимался из котлована. Он отпраздновал это у себя в палатке, сделав глоток персикового шнапса. Через несколько дней над ним пролетел Ворис, и Бен заметил, как Дымки взглянули вверх. На минуту или вроде того. Неделю спустя, во время питьевого перерыва, пока Дымки смотрели на Вориса, Бен быстро выкопал ямку в песке рядом с палаткой и спрятал в нее банку из-под маринованных овощей. В яде все еще не хватало последнего, самого важного ингредиента. Он с силой швырнул оземь семечко, но ничего не произошло. Оно так и осталось семечком. Запаниковав, он бросил семечко в ямку рядом с банкой и присыпал все песком. Семечко было не готово прорасти прямо сейчас. Оно содержало какой-то свой временной механизм, зависящий от внешних обстоятельств. Но Бен научился терпению. В конце концов, у него оставались годы и годы. Он подождет, пока настанет урочный час. Очень часто он поливал Дымков на чем свет стоит или изо всех сил рвался к грузовику, а они сбивали его с ног и накачивали таким количеством яда, чтобы заставить просить пощады. Они были жуткими спутниками. Он скучал по Крабу. Каким-то извращенным образом он скучал даже по Фермоне. Ему не хватало присутствия другого живого существа. По-настоящему живого существа, а не каких-то полупризраков, неотступно следовавших за ним всегда и всюду. * * * Прошло шесть лет. Как-то утром, когда Бен смешивал цемент с водой в тачке (предоставленной его стражниками), налетел сильный ветер и вызвал оползень. Бен глядел, как стена над фундаментом дрогнула, а потом быстро осела вниз, и целая тонна песка рухнула прямо ему под ноги. Ее придется выкапывать заново. Он поднял лежавшую рядом лопату и швырнул ее через весь котлован. Дымки тут же набросились на него. – Да пошли вы!.. – заорал он на них. – Уроды немые! Все тут можно было построить в три раза быстрее, если бы вы удосужились помочь. А вы что? Нет. Не-ет, вы тут торчите, как раскисший пудинг, чем, собственно, и являетесь, да шляетесь за мной. Однажды… однажды, клянусь богом, я найду способ прикончить вас обоих. Они совсем было собрались повалить его на землю и задушить до смерти, но внезапно передумали. Нет, им пришла мысль получше. Они безмолвно подлетели к его палатке, притулившейся на краю котлована. К его дому. – Погодите! – крикнул Бен. – Извините. Послушайте, может, поговорим об этом? Пожалуйста, не надо. Но было уже поздно. Один из Дымков высек из своих ядовитых испарений белый язык пламени и поджег палатку. Книги, рисунки, лисичка, ладошки, кровать, рюкзак с вещами – все загорелось. Столб черного дыма взмыл высоко в небо и выглядел так зловеще, что в нем вполне могла бы появиться пара глаз. Бен упал на колени и беспомощно наблюдал, как ветер разносит по сторонам крохотные черные останки того, что некогда было его обиталищем. Черный пепел медленно оседал на дно котлована, подобно адскому снегу, обсыпая Бена клочьями того немногого, что оставалось ему по-настоящему дорого. Он орал на Дымков с такой яростью, что лицо едва не лопнуло от напряжения. Дымки таращились на него. Бен изготовился было броситься на них, как к площадке подлетел Ворис. Он бы не один. В жутких когтях он что-то держал. Человека. Ворис опустился в котлован и осторожно положил человека на камни метрах в трех от Бена, затем расправил крылья и снова улетел на запад, как делал каждые шесть дней. Человек корчился от боли и ощупывал ребра, как и Бен несколько лет назад. Бен ринулся помочь ему подняться и поставил на ноги, возможно, вопреки своим убеждениям. Ростом мужчина был чуть выше полутора метров, лет пятидесяти, с длинными черными волосами, сверкающим золотым зубом и пышными усами. На нем были кожаные сапоги, короткие штаны и белая туника из плотной ткани. На поясе у него висели ножны. И когда он уви- дел Бена, то обнажил меч и наставил на него свое оружие. Глава двадцать четвертая. Циско – Ты кто? – спросил мужчина с сильным испанским акцентом. – Исчадие ада, я на куски тебя разрублю! – Я не один из них, – ответил Бен. – Я не заодно с Ворисом. Клянусь. Он широко развел руки в стороны, показывая, что беззащитен против меча. Мужчина опустил оружие и задрожал. Затем вонзил клинок в землю, опустился на одно колено и поклонился Бену. – Господь мой, – произнес он по-испански. – Что? – Господи, меня зовут Циско дель Пуэнте, я исследователь и посланец короля и королевы Испании. Я нанялся помощником капитана на судно «Санта Мария де Винченце». Но сэр Эдвард Блэк, эта британская свинья, захватил наш корабль и заставил плыть с ним в эти края. Корабль налетел на рифы. Многие утонули. Трусливые дикари осыпали нас градом стрел. Мне единственному удалось добраться до берега, и вот тогда-то я попал на эту тропу. С тех самых пор я по ней и иду, Господи… – Обожди-ка, погоди… – Я следовал по тропе и терпел все загадочные невзгоды в этой новой земле, зная, что Отец наш Небесный послал меня сюда, чтобы открыть эту землю во славу Испании и падению БЛУДНИЦЫ АНГЛИЙСКОЙ. И теперь я совершенно точно знаю, глядя на тебя, что я обрел рай. Тропу к Богу. Я прибыл, чтобы служить тебе, Господь Небесный. Циско прижался лбом к рукоятке меча. Дымки парили над ними, а на краю котлована тлели красные угольки сгоревшей палатки. Бен заметил, что уцелела лишь каменная куколка Питера. Все остальное поглотило пламя. Один из Дымков пролетел, держа мастерок и лопату, бросив их к ногам Циско. Но тот не заметил, слишком поглощенный молитвой. Бен резко встряхнул его. – Нам надо браться за работу, – сказал он испанцу. – Но, Господи… – Я не Господь. А ты не в раю.