— Знаю, но я прочитал в интернете, что вы неплохо разбираетесь в кодах. Лэнгдон чуть не упал. — Я немного устал от головоломок, Уинстон. Я вряд ли смогу угадать шестизначный PIN-код. — Проверьте кнопку подсказки Эдмонда. Лэнгдон посмотрел на телефон и нажал кнопку подсказки. На экране отобразились четыре буквы: ПДШЦ. Лэнгдон покачал головой. — Пенсильванский детский школьный центр? — Нет. Уинстон рассмеялся. — Пи до шести цифр. Лэнгдон закатил глаза от удивления. Серьезно? Он набрал 314159, первые шесть цифр числа пи, и телефон сразу разблокировался. Появился главный экран и высветилась одна строчка текста. «История будет добра ко мне, ибо я намерен лично писать ее». Лэнгдону пришлось улыбнуться. Типичный скромный Эдмонд. Цитата, что неудивительно, опять принадлежала Черчиллю, возможно, самому известному государственному деятелю. Когда Лэнгдон обдумывал цитату, он сомневался, было ли это утверждение не таким смелым, как казалось. Справедливости ради, за четыре коротких десятилетия своей жизни, футурист оказал огромное влияние на историю. В дополнение к его наследию технологических инноваций, сегодняшнюю презентацию, несомненно, будут вспоминать долгие годы. Более того, его миллиарды на личных счетах согласно различным интервью предназначались на пожертвования в двух целях, которые Эдмонд считал двойными столпами будущего — образование и защиту окружающей среды. Лэнгдон не мог себе представить, какое положительное влияние окажет его огромное богатство на эти сферы. Еще одна волна потери охватила Лэнгдона, когда он подумал о своем покойном друге. В этот момент в прозрачных стенах лаборатории Эдмонда он почувствовал клаустрофобию, и он знал, что ему нужен воздух. Когда он посмотрел на первый этаж, то не увидел Амбры. — Мне нужно идти, — отрывисто сказал Лэнгдон. — Я понимаю, — ответил Уинстон. — Если вам нужно, чтобы я помог с вашими поездками, со мной можно связаться одним нажатием этой специальной кнопки на телефоне Эдмонда. Зашифрованную и закрытую. Надеюсь, вы можете расшифровать какую кнопку? Лэнгдон посмотрел на экран и увидел большой значок W, первая буква имени Winston. — Спасибо, я хорошо знаком с символами. — Отлично. Но, естественно, вы должны успеть позвонить перед удалением до часа дня. Лэнгдон почувствовал необъяснимую печаль перед прощанием с Уинстоном. Очевидно, будущие поколения будут гораздо лучше справляться с эмоциональными трудностями при общении с машинами. — Уинстон, — сказал Лэнгдон, направляясь к вращающейся двери, — чего бы это ни стоило, я знаю, что Эдмонд невероятно гордился бы сегодня вами. — Необыкновенно приятно слышать это от вас, — ответил Уинстон. — Я тоже горжусь вами, я уверен. До свидания, профессор. ГЛАВА 99 Находясь в больнице Эль Эскориал, принц Хулиан заботливо укрыл отца тонким одеялом перед отходом ко сну. Несмотря на требования доктора, король вежливо отказался от любого дополнительного лечения, кроме кардиомонитора и капельницы с питательным раствором и болеутоляющими. Хулиан почувствовал, что конец близок. — Отец, — прошептал он. — Тебе больно? — Доктор на всякий случай оставил на прикроватной тумбочке раствор морфия для приема внутрь, вместе с небольшим аппликатором. — Вовсе нет. — Король слабо улыбнулся сыну. — Я в полном порядке. Ты дал мне возможность поделиться тем, что я держал в себе слишком долго. И я тебе очень благодарен за это. Хулиан приблизился и взял руку отца в свою, делая это впервые за многие годы с тех пор, как был еще ребенком. — Все хорошо, отец. Постарайся поспать. Король спокойно вздохнул и закрыл глаза. Через несколько секунд он уже тихо похрапывал. Хулиан встал и немного приглушил свет в комнате. Из коридора тотчас заглянул епископ Вальдеспино с выражением некоторого беспокойства на лице. — Он спит, — успокоил его Хулиан. — Побудьте с ним, я оставлю вас. — Спасибо, сказал Вальдеспино, входя в комнату. С исхудавшим лицом в струившемся из окна лунном свете он был похож на привидение. — Хулиан, — прошептал Вальдеспино, — сегодняшние слова отца дались ему очень тяжело. — И вам тоже, насколько я мог почувствовать. Епископ кивнул. — Даже в большей степени. — Спасибо за ваше сочувствие. — Он мягко похлопал Хулиана по плечу. — Мне кажется, что это я должен вас благодарить, — сказал Хулиан. — Все эти годы после смерти моей матери отец так и не женился повторно… Мне казалось, он был в полном одиночестве. — Ваш отец никогда не был одиноким, — сказал Вальдеспино. — И вы тоже. Мы оба очень любили вас. — Он грустно усмехнулся. — Смешно, брак ваших родителей заключили по договоренности, и хотя он заботился о вашей матери, думаю, после ее кончины ваш отец наконец понял на каком-то уровне, что может быть честным с самим собой. «Он не женился повторно, — догадался Хулиан, — потому что любил кого-то другого». — Но вы католик, — сказал Хулиан. — Разве это… не противоречие? — Глубокое, — ответил епископ. — Наша вера нетерпима к этому вопросу. Будучи молодым человеком, я очень мучился. Узнав о своей «наклонности», как они это называли тогда, я был подавлен; я не знал, как жить дальше. Монахиня спасла меня. Она показала мне, что Библия относится с почтением ко всем видам любви, но с одной оговоркой — любовь должна быть духовной, а не плотской. Итак, приняв обет безбрачия, я смог глубоко полюбить вашего отца, оставаясь чистым в глазах Бога моего. Наша любовь была полностью платонической, но все же глубоко жизнеутверждающей. Я отказался стать кардиналом, чтобы оставаться рядом с ним. В этот момент Хулиан вспомнил, что очень давно говорил ему отец: «Любовь — это нечто из другой реальности. Она не появляется просто по нашей прихоти. Невозможно отмахнуться от нее, если она возникла. Любовь настигает нас сама». У Хулиана вдруг заныло сердце, едва он подумал об Амбре. — Она вам позвонит, — сказал Вальдеспино, внимательно глядя на него. Хулиана всегда поражала уникальная способность епископа вглядываться в его душу. — Может быть, да, — ответил он. — Может, нет. Она очень независимая. — И это как раз вам нравится в ней. — Вальдеспино улыбнулся. — Быть королем — значит работать в одиночку. Супруга с сильным характером очень может пригодиться. Хулиан почувствовал, что епископ намекает на свое партнерство с отцом Хулиана… а также, что старик только что дал Амбре свое молчаливое благословение. — Сегодня вечером в Долине Павших, — сказал Хулиан, — мой отец произнес необычную просьбу. Его желания удивили вас? — Ничуть. Он попросил вас сделать то, что всегда страстно желал увидеть здесь, в Испании. Для него, конечно, это было политически сложно. Для вас, еще на одно поколение отдалившегося от эпохи Франко, это может быть проще. Хулиана волновала перспектива почитать отца таким образом. Менее часа назад, сидя в кресле-коляске внутри храма Франко, король изложил свои пожелания. «Сын мой, когда вы станете королем, к вам будут ежедневно обращаться с требованиями уничтожить это позорное место и с помощью динамита навсегда похоронить его в этой горе. — Отец внимательно посмотрел на него. — И я умоляю вас — не поддавайтесь давлению». Слова удивили Хулиана. Его отец всегда презирал деспотизм эпохи Франко и считал этот храм национальным позором. — Снести эту базилику, — сказал король, — значит отрицать нашу историю, — значит выбрать легкий путь и счастливо двигаться вперед, уговаривая себя, что другой «Франко» никогда больше не появится. Но, конечно, это может произойти, и это произойдет, если мы не будем бдительными. Вы можете вспомнить слова нашего земляка Хорхе Сантаяна… «Народ, который не помнит своего прошлого, обречен вновь его пережить,»* — произнес Хулиан, цитируя известный еще со школы бессмертный афоризм. * цитата Джорджа Сантаяна (урожденный Хорхе Агустин Николас Руис де Сантаяна) — американского философа и писателя испанского происхождения. — Точно, — сказал отец. — И история неоднократно доказывала, что безумцы снова и снова будут рваться к власти на всплесках агрессивного национализма и нетерпимости даже в тех местах, где это кажется совершенно непостижимым. — Король наклонился к своему сыну, его голос усилился. — Хулиан, ты скоро сядешь на трон этой замечательной страны — современной, развивающейся земли, которая, как и многие страны, пережила темные периоды, но возникла в свете демократии, толерантности и любви. Но этот свет исчезнет, если мы не воспользуемся им, чтобы осветить умы наших будущих поколений. Король улыбнулся, и в его глазах неожиданно засверкала жизнь. — Хулиан, когда станешь королем, я молюсь, чтобы ты смог убедить нашу прекрасную страну превратить это место во что-то гораздо более значительное, чем спорная святыня и туристическая достопримечательность. Этот комплекс в горах должен стать живым музеем, ярким символом толерантности, где школьники смогут собраться и узнать об ужасах тирании и жестоких притеснениях, чтобы они никогда не самоуспокаивались. Король вложил всю душу в эти слова, словно он ждал этого всю жизнь. — Самое главное, — сказал он, — этот музей должен отмечать другие уроки, которые история преподала нам — что тирания и притеснения не заслуживают сострадания… что фанатические крики смутьянов мира неизменно будут заглушаться сплоченными голосами добропорядочности. Именно эти голоса, этот хор сочувствия, терпимости и сострадания, я верю однажды прозвучит с вершины этой горы. Теперь, когда отголоски предсмертной просьбы отца отзвучали в мыслях Хулиана, он бросил взгляд на залитую лунным светом больничную комнату и наблюдал, как отец спокойно спит. Хулиан считал, что этот человек никогда не выглядел таким умиротворенным. Подняв глаза на епископа Вальдеспино, Хулиан указал на стул рядом с кроватью отца. — Посидите с королем. Он хотел бы этого. Я попрошу не беспокоить вас. Вернусь через час. Вальдеспино улыбнулся ему, и впервые после проведенной еще в детстве конфирмации Хулиана епископ шагнул вперед и обнял принца, тепло обнимая его. Когда он это сделал, Хулиан испугался, почувствовав хрупкий скелет, спрятанный под сутаной. Стареющий епископ казался слабее короля, и Хулиан подумал, не воссоединятся ли эти два близких друга на небесах раньше, чем они предполагали. — Я очень горжусь вами, — сказал епископ после объятий. — И я знаю, что вы будете очень участливым и сострадательным правителем. Отец очень хорошо вас воспитал.