– Придумай что-нибудь полегче, Моня, – дружески произнес Инсаров. – Чтобы не было буквы «р». Например, Михаил Климов. Подойдет? – Михаил Климов, – повторил Моня задумчиво. – Нет, мне не нгавится. Лучше Леонид Советов. – Прекрасно, – кивнул Инсаров. – Кто следующий? Теперь голоса зазвучали со всех сторон: – Игорь Шведов! Павел Седов! Сергей Павлов! Люба Хохлова! Валя Чехова! Я растерянно озиралась по сторонам. Сначала я ничего не понимала, потом мне стало смешно. – Слушай, – спросила я Вирку, – а зачем все это? Ну, псевдонимы? Как у артистов или циркачей. – Ты тупая и даже не стесняешься этого! – уничтожающе прошипела Вирка. – Это все за-ради конспирации. Смекаешь? Слышала такое слово? Я неопределенно повела головой. Это можно было бы принять и за «да» и за «нет». На самом деле это значило – нет. – Когда начнется настоящая борьба, нам придется скрываться от врагов. И эти псевдонимы нужны для того, шоб нас не могли выследить и поймать, – торопливо пояснила Вирка. – А почему они берут только русские фамилии и имена? Они же евреи. Вирка отвела глаза: – К любому еврею прежде всего прицепятся. А если в документах будет русское имя, глядишь, и свезет. – Но они же не изменили внешность, – хихикнула я, потому что все это казалось мне смешной театральщиной. – Ты еще, может, и сойдешь за русскую… в темноте. А они уж точно не сойдут. Особенно этот, Прохог Егогов, – передразнила я. – Не Прохор Егоров, а Егор Прохоров! – прошипела Вирка. – Чего раздуваешь щеки?! Моня, то есть Егор, между прочим, очень умный! И талантливый! Он играет в драматическом кружке и, когда входит в роль, совсем не картавит! Она так жарко заступалась за этого «Пгохогова», что это показалось мне подозрительным. Уж не ему ли так хотела понравиться Вирка, что даже принарядилась? – Ты по сравнению с ним голый ноль в пустом месте! Ничего не понимаешь! – продолжала Вирка шипеть, брызгая слюной. – Нас и так упрекают за то, шо в революционном движении слишком много евреев! Как будто мы для себя хотим бороться! Как будто мы для себя собираемся устроить мировую революцию! Она так и жгла меня глазами! Я тоже разозлилась и спросила: – А для кого, если не для себя? Мне, например, никакой революции не нужно. И моим родителям тоже. Если хочешь знать, я бы и Февральскую революцию отменила. – Шо?! – вытаращила глаза Вирка. – Это ж с ума сдвинуться мозгами, шо она буровит! Может быть, ты еще и царя вернула бы? – Да! – с вызовом ответила я. – Вернула бы! – Эй, девушки, будет вам жужжать, как рассерженные осы! – окликнул Инсаров. – Вы что, ссоритесь там? Нашли, понимаете, время для ссор. Скажите лучше, как мы будем вас теперь называть? – Вера, – воскликнула Вирка. – Я теперь Вера Февралева. Виркой меня больше не зовите! – Отлично, – одобрил Инсаров. – Вера – красивое имя. А фамилия – в честь Февральской революции… понимаю! А ты? – Он снова взглянул на меня. – Каким будет твое новое имя? Он смотрел мне прямо в глаза, но в его взгляде не было и намека на узнавание. А ведь из-за него столько изменилось в моей жизни! Но он меня забыл. Ну так я ему сейчас напомню! – Мое имя – Анастасия Романова! – чуть ли не крикнула я. Инсаров прищурился. Больше ничего, он только прищурился, но я мгновенно поняла, что он меня узнал, он меня вспомнил! – Романова? – фыркнула Вирка, то есть Вера Февралева. – Да это ж фамилия царей, веками эксплуатировавших русский народ, фамилия кровопийц! – Да еще Анастасия! – возмутился Моня, то есть Егор Прохоров, то есть Леонид Советов. – Дочь царя, цагевна, и ее пгоклятое имя будет носить наш товагищ по богбе?! – Да она немножко похожа на эту Анастасию, вы шо, не видите? – захохотал рыжий Алексей Югов. – Наверное, ты этим очень гордишься? – с презрительным видом повернулся он ко мне. – Так вот, гордиться тут нечем, наоборот, тебе стыдиться надо! Я не успела ответить – меня перебил Инсаров. – Да, псевдоним не самый удачный, – сказал он спокойно. – Я бы посоветовал тебе называться, например, Еленой. А фамилия пусть будет… ну, Стахова, что ли. У меня сердце чуть не остановилось. Елена Стахова! А он – Инсаров! Герои романа «Накануне»! – О, да это из Тургенева! – громогласно заявила Вирка. – Из «Накануне»! Надя очень любит эту книгу. – Я тоже люблю, – кивнул Инсаров, чуть улыбаясь. – Мой партийный псевдоним взят оттуда. Так его псевдоним в самом деле Инсаров? А я думала, что только я одна его так называла… Он – Инсаров, а я теперь – Елена Стахова… Но ведь у Тургенева они любили друг друга! Я вообще ничего не соображала в эту минуту, только видела, что Инсаров отошел от меня, начал разговаривать с ребятами, потом они начали прощаться с ним и расходиться по одному, с преувеличенной осторожностью. Я с отчаянием думала, что и нам с Виркой пора уходить, а Инсаров? Куда пойдет он? Увижу ли его снова? Как я могу уйти, как могу расстаться с ним?! – Ну что, пойдем? – пробормотала Вирка, но не тронулась с места. Она не сводила глаз с Инсарова. Наконец все разошлись, остались только мы трое и один паренек – кажется, тот, кто назвался Павлом Седовым. Наверное, это и был внук дворника. Он стоял, побрякивая ключами и нетерпеливо глядя на нас. Видимо, ему нужно было закрыть подвал. А Инсаров все не уходил, задумчиво поглядывая на меня. – Тебя зовут Надя, да? – спросил он. – Ты ведь дочь Владимира Петровича Иванова, инженера-путейца? У меня просто ноги подкосились, так остро я вспомнила нашу первую встречу! Он задал мне тогда точно такой же вопрос. – Откуда ты знаешь ее настоящее имя? – изумилась Вирка. – Ее ведь никто по имени не называл. – Я видел Надю, когда она приходила к отцу в депо, – не моргнув глазом соврал Инсаров. – Пойдемте, девушки, я вас домой провожу. Уже темно. Опасно красивым девушкам ходить по такому вольному городу, как Одесса, одним в темноте! Сейчас много народу лихого развелось, я потом ночь спать не буду от беспокойства. Мы выбрались из подвала, потом вышли со двора, спотыкаясь на неровной брусчатке и находя дорогу в слабых полосах света, которые тянулись из окон. По Греческой прошли на Пушкинскую. – Давай сначала Надю проводим, а потом меня, – сказала Вирка. – Она почти возле Ланжероновской живет. – А ты где? – спросил Инсаров. – О, я туточки близенько, не доходя до вокзала, – беззаботно махнула она рукой. – В самом деле, близко, – согласился Инсаров. – Тогда мы лучше сначала проводим тебя, а потом я отведу Надю. Зачем тебе туда-сюда мотаться? А мне нужно через Надю кое-что ее отцу передать. – Тогда не надо меня вообще провожать! – зло крикнула Вирка. – Шо на меня время зря тратить?! И убежала в темноту, звонко щелкая по мостовой подошвами своих растоптанных сандалий. – До свиданья, Вирка! – промямлила я, но она, конечно, не ответила. Я была и рада, что она ушла, и страшновато мне стало. И непонятно, с чего она вдруг взбеленилась? Инсаров ничего не сказал. Мы повернули в сторону Лонжероновской и неспешно пошли под платанами. Смерклось; свет из окон почти не проникал сквозь листву, но как же сладко пахли сады! Куда слаще, чем днем! Потом показалась луна, эта изумительная, ни с чем не сравнимая одесская зеленоватая луна, и мы шли в этом сладком аромате, под луной, плывущей в вышине, и это было похоже на сказку, на сбывшуюся мечту. Я ни разу в жизни не была так безмятежно счастлива, как тогда, тем вечером! Инсаров молчал; мне и хотелось услышать его голос, и в то же время хотелось, чтобы длилось, длилось это удивительное молчание, которое нас связывало и объединяло. – Ты очень неосторожна была с этим псевдонимом, – наконец сказал Инсаров тихо. – Конечно, внешне ты очень изменилась, повзрослела, и я бы не узнал тебя, если бы не псевдоним. Когда смотрел на тебя, чувствовал что-то знакомое, но не узнал бы. – Я нарочно сказала, – смущенно призналась я. – Чтобы вы обратили на меня внимание. Чтобы вы меня вспомнили! – А почему ты говоришь мне «вы»? – удивился Инсаров. – Ты же слышала, мы все держимся по-товарищески. – Не знаю, – смутилась я. – Мне вообще трудно переходить на «ты» с малознакомыми людьми. – Что, надо обязательно пить на брудершафт? – усмехнулся Инсаров. Я вспомнила, что, когда пьют на брудершафт, не только переходят на «ты», но и целуются, – и онемела. Мы какое-то время шли молча, и вдруг Инсаров сказал: – Между прочим, я тебя не забывал. Никогда не забывал ту смешную и дерзкую девочку, какой ты была тогда. Честно говоря, я не ожидал, что мои слова произведут на твоего отца такое сильное впечатление. Думал, что он просто предостережет тебя, вразумит, чтобы помалкивала, – а ваша семья вдруг исчезла. Узнав об этом, я почувствовал себя виноватым. Пришел в ваш дом… Там уборщица из депо наводила порядок для нового инженера, который должен был приехать на днях. На крыльце стояла корзина с мусором, а в ней сверху лежала книжка – «Накануне». А мне читать было в то время совершенно нечего! Уборщица сказала, что нашла ее под кроватью. Я спросил, можно ли мне книгу забрать. Уборщица только хмыкнула: «Да на что она мне? Я ж неграмотная!» Ну, я обрадовался и забрал роман. Я тогда впервые прочитал Тургенева. Наверное, это была твоя книжка? Ты ее забыла, когда вы спешно собирались? – Ну да… – промямлила я. – Забыла… нечаянно… Не могла же я ему сказать, что нарочно бросила «Накануне» под кровать – со злобой бросила, потому что считала, что Инсаров меня предал! Это же прозвучит почти как объяснение в любви! Поэтому я и соврала. – Наверное, я должен вернуть ее тебе? – нерешительно спросил Инсаров. – Нет, спасибо, у меня есть другая! – в очередной раз соврала я. Пусть у него останется эта книжка – на память обо мне. А вот интересно, мой портрет, то есть портрет Анастасии, он выбросил? Да уж, наверное, не хранит до сих пор! Глупости какие!