— Что было дальше? — Немая сцена, как в «Ревизоре». Затем директор что-то сказал, вроде не волнуйтесь, товарищи, сейчас разберемся. И вышел из зала. — Кто еще с ним вышел? — Муж Анны Петровны, Зинаида Барышева, из кадров товарищ, он тоже был на премьере, и я. Остальные остались в зале. — Дальше? — Дальше, когда мы подходили к грим-уборной, там уже стояла небольшая толпа. Уборщица, два осветителя, работник сцены, ну, да у вас, наверное, есть их список. Они все стояли в коридоре, внутрь не заходили. — Кто вошел первым? — Кажется, директор, но вообще они со Щербатовым почти одновременно вошли. А потом уж мы. Комната, как видите, тесная, мы остались на пороге. Щербатов сразу же к жене бросился. Выглядела она ужасно. Синяя, глаза навыкате. Ужас. — Василиса Егоровна передернула плечами. — Тут же крикнули, чтобы «Скорую» вызвали, кто-то сообразил про милицию. — А кто именно? — Ну, директор закричал: «Врача, срочно врача!», а кто-то из работников сцены, а может, и уборщица, я точно не помню, сказал, что врача уже не зачем, милицию надо, и режиссер наш побежал звонить. — Вы не заметили ничего странного или необычного в гримерке, когда вошли? — Странного? Да я как Анну Петровну увидела, так уж больше ни на что и смотреть не могла. — Ну, хорошо. Значит, после окончания спектакля, когда артисты ушли в гримерки, вы оставались в кулисах? — Да. — Хорошо. А кто занимает соседние с Щербатовой грим-уборные? — Справа Вадим Яузов, Карсунский, дальше — Валентина Паршина. А слева Зинаида Барышева, Ольга Димитровска, Григорий Дубовицкий, Сергей Молчальников. Но Карсунский, Паршина, Молчальников и Барышева в тот вечер не пели. — Спасибо, вы можете быть свободны. Пригласите, пожалуйста, вашего режиссера, он сейчас в театре? — Да, разумеется, сейчас идет репетиция. Анна Петровна умерла, но у нас репертуар, афиша. Так что сейчас на ее роль ввели Елену Леденеву, и Виталий Семенович с ней репетирует. Кстати, если вам интересно, то и Вадим Яузов тоже на репетиции. — Прекрасно. Сперва поговорю с режиссером, а потом уже с артистами, — обрадовался капитан. Добиться хоть какого-то толка от режиссера капитану не удалось. Все, о чем он мог думать и говорить, это его спектакль. Провалится он после смерти Щербатовой или нет? А вдруг это проклятие «Пиковой дамы»? Есть такое предание. А вдруг из-за убийства начальство передумает и запретит спектакль, или это сделают органы? После пяти минут беседы Евгению Александровичу было абсолютно ясно, что неврастеник-режиссер Щербатову не убивал, что ничем, кроме собственного детища, он не интересуется, не видит, не слышит, не замечает. И сообщи ему сейчас, что родная мать при смерти, он попросит передать, чтобы подождала до конца репетиции. С Яузовым все вышло еще проще. Он покидал сцену в окружении поклонниц, все они прошли с ним в грим-уборную, там пили шампанское, пели ему дифирамбы, а потом все вместе отправились на банкет. Бессмысленно говорить, что он ничего вокруг себя не слышал и не видел. Самовлюбленный павлин. — Не, в конце спектакля я фойе убирала, а уж потом за кулисы пошла. И то сперва сцену прибрала, потом уже коридоры мыть стала, так они уже к тому времени все разошлись, — рассказывала Евгению Александровичу уборщица, коренастая, с красными натруженными руками в форменном синем халате и серой от старости косынке. — Все? То есть это было после того, как Щербатову нашли? — Не. Раньше. Когда нашли, тут уж какое мытье? — То есть вы мыли коридор, когда все ушли на банкет? — спокойно, скрывая напряжение, уточнил капитан. — А Щербатову еще не нашли? — Ну да. Тогда и мыла. — И вы видели, как Зинаида Барышева вошла к Щербатовой? — Ну да. — И как это было? — Да я уж рассказывала как. Вошла, значит, дверь еще не успела за собой прикрыть, да как заорет: «Аня! Аня!!» А голос-то у ей, о-го-го! Я тут же ведро с тряпкой побросала и туда. — И что? — И то. Сидит в кресле, глаза навыкате, на шее красная полоса, и розы по коленям рассыпаны. Чистый ужас, на сцене такой страсти и то не увидишь. — Так. Необычное в гримерке что-нибудь заметили? Может, отражение в зеркале, или показалось, что в комнате кто-то спрятался, или вещь какая-то на полу лежала посторонняя. — Спрятался? Да где же там спрячешься? — пожала плечами уборщица. — Ну, разве что за ширмой? Ох, ты, боже ж мой! Это неужто убийца там сидел, когда мы с Зинаидой Андреевной в грим-уборной были? — Лицо уборщицы посерело в цвет косынки. — Нет. Ничего такого я не говорил, а только спросил, что вы заметили? — поспешил успокоить уборщицу капитан. — Ох. Напугал. Да ничего я не заметила и по сторонам-то не больно смотрела. Зинаида сказала, что побежит на помощь позовет, а меня караулить оставила. Я Гришку покликала Семенова, он у нас помощником осветителя работает, он как раз возле лестницы в конце коридора показался, я его и позвала, чтоб не так страшно было, за ним второй осветитель шел. А тут как раз и остальные подоспели. Директор там и прочие. Я уж под ногами путаться не стала. Пошла в другой коридор убирать. — Неужели вам неинтересно посмотреть было, что на месте убийства происходит? — А что там интересного? Вызвали милицию да «Скорую». Охали, ахали. Человеческая смерть — это вам не представление, чего на нее смотреть? Я уж в блокаду насмотрелась. В госпитале работала санитаркой. Да и санитаркой работать не надо было. Блокадной зимой люди замертво на улице падали. Бомбежки, обстрелы, голод. Нет уж, батюшка, избавь. Я вот и в театр устроилась подальше от всех ужасов. А тут, нате вам, — сердито проговорила уборщица, укоризненно глядя на Евгения Александровича. — А скажите, Евдокия Титовна, до того, как Барышева нашла убитую, вы в коридоре никого не видели? Может, кто-то из артистов проходил, работники театра или поклонники? — Когда я пришла коридор мыть, никого уже не было, даже свет горел вполовину. Темновато было. Ну, да мне и так сойдет, тряпкой по полу возить. — А почему свет горел вполовину? — Ну, а зачем зря электричество жечь? Чай, не дармовое, государство платит. — Значит, свет у вас всегда вполовину выключают? — Ну да, как спектакль закончится, в целях экономии. — Хорошо. Так кого же вы видели в коридоре, Евдокия Титовна? — Кого видала? Уж я и не знаю, — неохотно проговорила уборщица, глядя куда-то в угол. — Ну, ей-богу не знаю. — А все же? Мужчину, женщину? — Мужчину. — Какого? Говорить уборщица отчего-то не хотела, слова из нее буквально вытягивать приходилось. — Да не знаю я. Вроде мужик какой-то шел. Что там впотьмах разглядишь? — Мужчина высокий, низенький? — Высокий. — Толстый, худощавый, хромой? Какой? — Не толстый. Средний такой. Волосы короткие. Я его со спины только и видала. — А одет во что? Костюм, тенниска, фрак, может быть? — предлагал возможные варианты капитан. — В халате рабочем, в расстегнутом. — Послушайте, Евдокия Титовна, я же вижу, вы узнали того мужчину и изо всех сил пытаетесь его прикрыть. Но ведь я не обвиняю этого человека в убийстве, а просто ищу свидетелей, собираю факты. Как же мне раскрыть преступление, если все мне будут врать. Или вы хотите, чтобы убийца Щербатовой гулял на свободе? — Что вы, боже упаси! — замахала рукой уборщица. — Так кого же вы видели? — Да говорю же, что не знаю. Он по коридору шел в одну сторону, а я в это время с лестницы входила. Только со спины минуту и видела. — Тут она сделала паузу, повздыхала, пошевелила губами и наконец собралась с духом. — На Василия Гавриловича он был похож, на электрика нашего. Только не мог он никого убить! Фронтовик, добряк, каких мало, и не пьющий, и рукастый, и всегда всем поможет. Да вот хоть пример. Отвалился у артистки каблук, до костюмерного цеха пока добежишь, пока починят, а ей на сцену, а вот Василий Гаврилович тут же и сразу. И инструмент у него под рукой, и руки золотые. — Значит, вы думаете, что видели его? — Не знаю я, но похож. А только зачем бы ему Анну-то убивать? Что у них дела какие были? Да он ей в отцы годится, а то и в деды. — Василий Гаврилович, вспомните, вы в вечер убийства проходили по коридору, в котором находится уборная убитой Щербатовой? — спросил капитан, разглядывая сидящего перед ним мужчину. Василий Гаврилович наверняка уже отметил свой семидесятый юбилей. Или так казалось из-за стеклянно-белой седины, покрывшей его голову и короткую округлую бородку. И из-за глубоких многочисленных морщин, исполосовавших суровое лицо, на котором сияли невероятно добрые, по-детски лучистые глаза. Это несоответствие ставило капитана в тупик. А еще у Василия Гавриловича была очень прямая спина и почти военная осанка. — В вечер убийства Анны Петровны? Да, разумеется. Мы с Сережей Кочкиным, это наш осветитель, разбирались с софитом, что-то в нем постоянно коротит, лампочки быстро перегорают, а когда спустились, нам рассказали, что Анна Петровна погибла. — Когда вы поднялись чинить софит? — А вот после спектакля. Василиса Егоровна меня позвала, и мы с Сергеем отправились.