У этой самой двери горел яркий фонарь, и Федор впервые рассмотрел Иринино лицо, которое и в кино, и в вагонах метро было большей частью обращено к нему профилем или, в лучшем случае, вполоборота. Да, она была сногсшибательно красива. Большие глаза, тонкий нос, чувственные губы, безупречный овал — с таких лиц пишут портреты, их обладательницы снимаются в кино, становясь эталонами женской красоты. Федору не верилось, что такая женщина стоит рядом, говорит с ним, держит за руку. И что она не замужем и живет здесь в двухкомнатной квартире с мамой. И все же после неизбежного: «Ну, вот вы и дома» Федор, скорее всего, повернулся, ушел бы, и они никогда больше не встретились, если бы уже в дверях Ирина не сказала: — Если хотите, позвоните мне, Федор. У меня очень простой телефон. Сто сорок три, сорок три, тридцать четыре. Всю дорогу до дома Федор удивлялся тому, как он умудрился, вряд ли за весь вечер сказав больше нескольких десятков слов, произвести на такую красавицу такое впечатление. И хотя на ум сразу же приходило булгаковское: «Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза», вызывая у Федора самоиронический смех, но, как говорится, факт был налицо, и это очень льстило его самолюбию. Ему становилось от этого стыдно, но оно все равно льстило. Весь следующий день Федор порывался позвонить своей недужащей пассии, но в результате к вечеру набрал Иринин номер. Назавтра они встретились, и встречались следующие три дня. Вечером пятого дня их знакомства они пили чай в квартире в Кунцево, по какому-то случаю свободной от присутствия Ирининой мамы. Федор сделал Ирине предложение как-то неожиданно для себя самого и совершено обдуманно в то же время, сознательно зачеркивая все, что было в его жизни раньше. Ирина долго и серьезно смотрела на Федора, и ее глаза на глазах меняли свой цвет, из тревожно-серых становясь беззаботно-голубыми. Потом она, словно обозначая принятие окончательного решения, тряхнула головой и решительно начала расстегивать пуговицы на кофточке. На следующий день они подали заявление в ЗАГС. Сейчас, вспоминая все это, Федор снова испытывал чувство крайнего удивления, что Ирина согласилась так быстро. Ведь он, по сути, не предпринял к этому никаких усилий, счастье иметь рядом с собой столь красивую женщину свалилось на него случайно, даром. И поэтому все время их супружества он из кожи вон лез, чтобы соответствовать, чтобы у Ирины не было повода пожалеть. Первые десять лет все получалось. Федор, ощущая себя эдаким мощным локомотивом, без устали тащил их семейный состав. Ирина не без видимого удовольствия изображала головной вагон, послушно следующий за локомотивом, и подобное каноническое распределение матримониальных ролей гарантировало семейную идиллию. Через полгода после того, как у Федора начались проблемы, в экономическом смысле уже вагон толкал локомотив, но в устоях семьи Ионычевых все было, на первый взгляд, по-прежнему. Но тишь да гладь были обманчивы: буря зрела, просто Федор, погруженный в переживания, этого не замечал. То, что она грянула, стало для Федора откровением. Он не узнавал свою жену, не верил, что это она, всегда мягкая, интеллигентная, тактичная, а не какая-то разъярившаяся фурия, ни капли не стесняясь в выражениях, швыряла в него тяжелые комья обвинений в несостоятельности и никчемности. С того дня в Федоре отношение к жене стало постепенно раздваиваться. С одной стороны, она продолжала оставаться для него любимой женщиной, «моей Ирушей», как он всегда называл ее про себя, от одной мысли о близости с которой сразу начинал бурлить весь организм. С другой — она была теперь для него кем-то вроде инспектора, арбитра, верховной инстанции, перед которым ответственен, кому подотчетен, чуть ли не начальником, прежде чем заговорить с которым, хотелось откашляться, чтобы не дрожал предательски голос. К осознанию своей новой роли в семейном тандеме, к новому месту в составе Федор пришел не сразу. Сначала, прокручивая раз за разом в голове сцену первой в его мужской жизни выволочки, он неизбежно пришел к отрицанию позиции жены. Она вела себя, как будто бы не было предшествующих обвалу «тучных» лет, и так, словно жена по всем писаным и неписаным канонам не обязана, дав — перед Богом или людьми — обет верности мужу, вместе с ним, как образно сказано в армейском уставе, «сносить все тяготы и лишения». Но такая собственная позиция в пределе диктовала ответные шаги вплоть до ухода с громким хлопаньем дверью, к которым Федор готов не был, потому что он любил Ирину. И еще — он любил их дочь Полинку. Именно Полинкину болезненность Федор сделал в своих собственных глазах оправданием столь радикальному изменению в отношении Ирины к себе. Беременность не стала для Ирины легкой прогулкой, а после рождения проблемы только усугубились. Вопрос Полинкиного здоровья стал для Ирины не просто пунктиком, а самоцелью, фетишем. Федор не мог не отдавать себе отчета, что именно его неспособность (чего уж там, нужно называть вещи своими именами!) решить жилищный вопрос, увезти семью из инфернального Коровино с последующим своим погружением в деструктивное уныние стали для Ирины поводом для превращения в Медузу-Горгону. Он нашел объяснение Ирининым действиям, он понял ее и, как следствие, сразу же простил. И со своей новой семейной реальностью смирился, молча снося ставшие регулярными Иринины разносы. В такие моменты сам себе он напоминал боксера-лузера, у которого уже нет сил сопротивляться, и он молча терпит трепку, мечтая лишь об одном — когда можно будет, не теряя лица, упасть и с облегчением услышать означающее конец мучений громкое «Аут!» у себя над головой. И еще он пришел к тому, что рано или поздно платить в этой жизни приходится за все. За тот вечер в квартире в Кунцево, за лаконичное Иринино «Да!» всего лишь на пятый день их знакомства Федор сейчас платил ее отчужденностью, упрямой уверенностью, что во всем виноват он один, ее категорическим нежеланием быть «женой декабриста». Да, последнее время Федор все чаще ловил себя на мысли, что жена, как некая доставшаяся ему драгоценность, оказалась слишком красива и ярка, что груз ответственности за обладание такой красотой для него слишком тяжел. И тем регулярнее такие мысли приходили ему в голову, чем чаще глаза жены при взгляде на него были не нежно-голубыми, а холодно-серыми. Сейчас же они и вовсе метали молнии, но в сочетании с творческим беспорядком на голове и haut couture в виде одеяла, накинутого на решительно вздернутые плечи, это только добавляло Ирине шарма. Несмотря ни на что, Федор обожал жену в любых проявлениях ее непростого характера и даже сердиться на нее по-настоящему не умел. Ругаться же с нею было для него и вовсе немыслимо, поэтому сейчас в ответ на Иринину тираду он только вздохнул и, терпеливо улыбнувшись, спросил: — Кофе будешь? — Нет! — отрезала Ирина, развернулась на месте, полами одеяла чуть не смахнув турку со стола, и сердито вышла с кухни. М-да, за последние пару лет картины семейного быта Ионычевых все чаще начинали более напоминать изображения бушующего океана, чем сентиментальные пасторали, каковыми они когда-то ему казались. «Сам виноват!» — подумал Федор, сокрушенно покачал головой и сел завтракать. * * * На улице, как всегда бывает в оттепель, во всем ощущалась влажность. Старенькая «шаха», к счастью, не проданная в благополучные времена, когда Федор рассекал на «мерине», долго содрогалась всем своим отсыревшим за ночь нутром, но на последнем издыхании стартера все-таки завелась. Федор прогрел двигатель машины приличествующее ее почтенному возрасту время и, пробуксовывая лысоватыми покрышками по подтаявшему снегу, отправился в свой ежеутренний рейс на завод. Несмотря на будний день, на дорогах было относительно свободно. Федор любил ездить быстро, умел делать это даже в постоянных московских пробках, а сейчас, когда движение позволяло, он продвигался и вовсе без проблем. При этом даже когда под Федором была не убитая «шестерка», а престижная иномарка, на дороге он всегда вел себя как джентльмен — не моргал нетерпеливо фарами плетущемуся впереди «чайнику» и не жал истерично на клаксон, подгоняя какую-нибудь засидевшуюся на светофоре дамочку с буквой «У» на стекле. Свой стиль вождения сам он называл «сквозить, как нож сквозь масло», имея в виду, что искушенный водитель практически всегда может двигаться существенно быстрее потока, сам при этом никого не «подрезая» и своими маневрами никому не мешая. Но сегодня «лавирование» Федора из ряда в ряд кому-то не понравилось. А может быть, водителя начерно затонированного джипа «Мерседес-Геландеваген», за рубленые формы кузова прозванного «чемоданом на колесах», просто жаба заела, что какая-то «шаха» едет быстрее него. Как бы то ни было, но, пристроившись за несколько машин от Федора еще на развилке Коровинского шоссе с Дмитровкой, у Петровско-Разумовской «Геландеваген» уже висел у «шестерки» на хвосте. «А, ты бодаться?!» — усмехнулся про себя Федор, которому постоянное маяченье треугольной мерседесовской звезды в зеркале заднего вида начинало действовать на нервы. Он резко повернул руль и влез в узкую щель между двумя машинами слева. В правом ряду тоже открылся просвет, и Федор немедленно нырнул в него, за несколько секунд сразу оказавшись на несколько машин впереди «Геландевагена». Тот засуетился, попытался повторить маневр, но «калитка» уже давно захлопнулась, а сердитый сигнал не менее крутого «Рейндж-Ровера», перед которым попытался протиснуться преследователь Федора, вернул «Геландеваген» на место. Федор еще несколько раз выполнил такую же «перестановочку» и окончательно оторвался от «чемодана», оставив его в окружении раздраженно бибикающих иномарок далеко позади. «Понакупляли «Мерседесов», а ездить научиться позабыли», — усмехнулся Федор, посылая преследователю воздушный поцелуй. Но пора была уходить с Дмитровки в сторону Ленинградского проспекта, и, перед перекрестком с улицей Руставели включая поворотник направо, Федор уже забыл о незадачливом гонщике на «Геландевагене». Завод «Конвейер» уютно пристроился в глубине огромной треугольной проплешины в плотной городской застройке, одной стороной своей территории подходя почти к самой Ленинградке, а двумя другими гранича с Илюшинским авиакомплексом и Ходынским полем. Фасады жилых домов, тянущихся от стадиона Юных Ленинцев до Аэропорта почти сплошной линией, надежно скрывали высоченный заводской забор от людских глаз, и большинству горожан даже невдомек было, что чуть не в сердце Москвы уже больше полувека стоит и работает промышленное предприятие, по площади равное иному столичному району. К этому большинству принадлежал и коренной москвич Федор Ионычев, впервые услышавший о заводе «Конвейер» только придя на работу в «Лого-Строй». Но с тех пор завод стал ему как дом родной. Одетые в ветхозаветные форменные бушлаты с перекрещенными винтовочками на зеленых петлицах бабушки-старушки, дежурившие при заводских воротах, машину Федора уже знали и пропускали его на территорию, не требуя предъявления пропуска. Как обычно, проезжая мимо них, Федор в знак благодарности наклонил голову, что очень нравилось стареньким охранницам, некоторые из которых работали на заводе чуть не с самого его основания. Федор припарковал машину на стоянке и пешком направился к месту своей работы. Главный сборочный корпус завода «Конвейер» был громаден. Начинаясь у самой проходной, он гигантской змеей, несколько раз поворачивая, петлял по всей территории завода и заканчивался почти у того места, где начинался. Собственно, завод и был по сути этим одним гигантским цехом. Длиной он был чуть не километр, и все остальные заводские постройки, коих насчитывалось чуть не три десятка, служили лишь для обеспечения его работы. Поэтому заводчане по привычке называли «Конвейером» не только завод, но и сам ГСК, не делая между этими понятиями большой разницы. Контролем за ведением работ по надстройке «Конвейера» и занимался Федор Ионычев, инженер технического надзора компании «Лого-Строй». Федор еще только подходил к первому подъезду корпуса, как из дверей навстречу ему выскочил, прихрамывая, Юра — прораб строительной фирмы, которая на подряде у «Лого-Строя» вела собственно стройку. Правда, на самом деле его звали не Юра, а Юнус, потому что по национальности он был таджик. Таджики были и рабочие на стройке, и вся фирма «Сервисспецстрой», хоть и была зарегистрирована в Москве, была, по сути, таджикской. Поэтому Федор в шутку переделал это название в «Салямспецстрой», которое всем понравилось да с тех пор так и прижилось. — Ассалям алейкум, товарищ технадзор! — еще издалека закричал Юра Федору. Федор, хотя слышал это приветствие пять дней в неделю, не смог сдержать улыбки. Юра, которому было уже за пятьдесят, был выходцем из той, советской эпохи, и все его привычки и манера общения были соответствующими. У немалого коллектива, работавшего на стройке, Юра-Юнус пользовался непререкаемым авторитетом, проистекавшим из двух его качеств. Во-первых, в отличие от большинства своих молодых земляков, он неплохо говорил по-русски, а во-вторых, у себя на родине в горном ауле у него было три жены. В детстве Юра упал с лошади и с тех пор остался хромым, что не мешало ему быть очень подвижным. Вот и сейчас он проворно подскочил к Федору, закланялся, прижимая ладонь к сердцу, а когда Федор протянул ему руку, затряс ее обеими своими руками. — Валейкум ассалям, Юнус-ага! — ответствовал на приветствие Федор, со времен своего военно-строительного прошлого помнивший несколько универсальных фраз на основных среднеазиатских языках. Прораб Юра, которому величание «ага», то есть «старший», явно было маслом по сердцу, совсем расцвел, заулыбался морщинистым смуглым лицом, всем своим видом выражая готовность служить высокому начальству, каковым являлся для него Федор. — Сколько бетона за ночь приняли? — перешел от расшаркиваний к делу Федор. — Совсем много, товарищ технадзор, — с готовностью отвечал Юра, смешно выпучив глаза и обрисовав в воздухе руками что-то круглое, что, вероятно, должно было символизировать очень большое количество уложенной в конструкции бетонной смеси. — Десять миксеров, однако, принимали. «Пятьдесят кубов, — прикинул про себя Федор. — Да, прилично!» — А как насчет качества работ? — строго нахмурил брови Федор. — Провибрировали бетон хорошо? Прогрев включили? — Все вибрировали, все включали! — масленым голосом зачастил Юра, снова прикладывая руку к сердцу. — Пойдем, товарищ технадзор, сам посмотришь! — Пойдем, Юра, обязательно пойдем, — засмеялся Федор, первым заходя в подъезд. По узкой темной лестнице они с Юрой поднялись на чердак, пролезли через узкий лаз слухового окна и оказались на стройплощадке. Здесь кипела работа. Одни таджики в одинаковых синих утепленных куртках и оранжевых касках железными крючками вязали арматуру колонн, другие с помощью крана одевали уже готовые арматурные каркасы в щиты опалубки, третьи ворочали толстым шлангом бетононасоса, заливая в конструкции густой серо-зеленый бетон. Надсадным звуком, напоминавшим жужжание огромного роя рассерженных пчел, гудели вибраторы, которыми уплотняли свежий бетон. Сверкали звезды электросварки, звенел звонок башенного крана, стропальщики на чистом русском с легким таджикским акцентом кричали «вира!», «майна!» и «давай-давай!». В общем, было весело. Да, надо отдать «Салямспецстрою» должное — работали таджики быстро, причем круглые сутки, и надстройка над «Конвейером» росла не по дням, а по часам. На том месте, где сейчас стояли Федор с Юрой, еще на прошлой неделе была старая железная крыша корпуса, а сейчас возвышалось уже два новых этажа. По прикидкам Федора, при таких темпах надстройка над всем «Конвейером» могла быть готова к середине мая. Сопровождаемый Юрой, Федор обошел всю стройку, тщательно проверил выполненные за ночь работы, проконтролировал ведение многочисленных журналов и остался всем этим удовлетворен. Потом обсудил с приехавшими на стройку проектировщиками кое-какие технические вопросы, после чего пообедал в заводской столовой. Когда, покончив со всеми делами, Федор уже направлялся на стоянку, чтобы ехать в офис, ему навстречу попался главный энергетик завода Виктор Николаевич Соколов, общительный толстяк, с которым Федор был в добрых отношениях. Федора уже поджимало, чтобы к трем не опоздать на доклад к начальнику, но о том, чтобы не перекинуться с жизнерадостным энергетиком парой слов, не могло быть и речи. — Как на дрожжах растет стройка-то, — с улыбкой кивнул на возвышавшийся над корпусом башенный кран Соколов, крепко пожимая Федору руку. — Не боишься ты, Федор Андреич? — А чего я должен бояться-то, Виктор Николаевич? — не понял Федор, поворачивая голову в направлении взгляда энергетика. — Что кран упадет, что ли? — Что корпус упадет! — хохотнул Соколов, доставая из кармана пачку сигарет. — Закуривай! — Да не курю я, ты же знаешь, — нахмурился Федор, давая понять, что разговор ему неприятен. Глупая шутка энергетика резанула ему слух. Со свойственным строителям суеверием Федор Ионычев избегал досужих обсуждений всевозможных строительных катастроф, особенно после недавнего обрушения одного из московских аквапарков. Но, как назло, Соколов явно был расположен эту тему развить. — А что, виданное ли дело — так корпус нагружать? — для убедительности по-ленински выставив вперед руку, воскликнул энергетик. — «Конвейер» — он старенький, разве ему снести на голове такое?! — Вот ты образованный человек, инженер, а несешь всякую ерунду! — тоже завелся Федор. — Ты же знаешь, расчеты были, обследования. Они показали, что корпус надстройку выдержит, и с большим запасом! — Ну, тогда ладно! — заулыбался, неожиданно сдавшись, Соколов и дружелюбно похлопал Федора по плечу. — Да ты не серчай, Федор Андреич, это я так. Сам-то я не сомневаюсь, вот только люди говорят… Умные маленькие глазки энергетика вроде улыбались, но в их глубине явно была тревога. — Кто говорит? — остывая, уже более миролюбиво спросил Федор. — Да все говорят, — махнул рукой Соколов и обернулся на звук приближающегося автомобиля. Федор тоже повернул голову. Рядом с ними, мягко шурша шипованной резиной, остановился длинный черный «БМВ». Темное боковое стекло лимузина бесшумно опустилось. — Здравствуйте, господин Ионычев! — произнес человек, сидящий за рулем. Это был собственной персоной директор завода «Конвейер» Евгений Эдуардович Дерябин. Круглое, как солнце, лицо директора источало добродушие, светлые прозрачные глаза просто лучились дружелюбием. Дерябин не был Федору начальником, и все же из уважения перед директорским рангом, отвечая на приветствие, он слегка наклонил голову. — Ну, как дела на стройке? — обратился Дерябин к Федору, словно и не замечая стоящего рядом Соколова. — Как работает ваш «Салямспецстрой»? Выполняет план по валу? — Нормально работает, Евгений Эдуардович, — ответил Федор, из субординации шутливого директорского тона не поддержав. — Плана у них как такового нет, но есть срок окончания — начало июня. Вроде бы укладываются. — Надо быстрее, — вдруг посерьезнел Дерябин. — Передайте, пожалуйста, Алексею Дмитриевичу, что я просил быстрее. И — снова засиял, засветился радушием. — Обязательно передам, — ответил Федор и в ответ на прощальный директорский кивок по-военному приложил два пальца к шапке. Лимузин дохнул ароматным дымком из двух прямоугольных труб под бампером и плавно покатил к заводским воротам. — Да, крутой у нас директор, круто-ой, — протянул Соколов, провожая лимузин взглядом. — Круче только яйца всмятку. И откуда он только взялся на нашу голову? Федор непонимающе посмотрел на энергетика, но тот только хмуро сунул ему ладонь на прощание и тяжело пошагал в направлении стоящей неподалеку подстанции. А Федор, чувствуя, что опаздывает, поспешил в контору. Глава 2