Неподалеку стояла пихтовая сушина, квадратно по волокнам издырявленная. На ней сидели два трехпалых дятла. И, видно, на суматоху, шелково-шумно подлетел и подлип к пихте́ Желна. Здоровенный черный дятел с красной головой. «Доверещалась. И без твоего цокота тошно. Че делать, ума не приложу. Совсем уж глупость… А и глупость придумаешь, когда выхода нет. Какого-нибудь волка выцепить, чтоб капкан зубами разжал… Да н-но. Тот в жизни не притронется к железу! Че смеяться? И вообще тип мутный. Связываться с такими…» – Ну что? Что? Ты придумал? Может, волка? – пискнула Лапка. – Да какого волка?! – раздраженно прицыкнул Федя. – Я вот думаю… – Он задумчиво оглядывал тайгу. – Я вот думаю… вот если вот оленя… Они и ребята нормальные, ну и найти проще, где-нибудь на тундре шарятся. А главное, тут хоть понятно, как действовать. – Но, – сказал Первый трехпалый дятел, – так-то… можно попробовать. Все три дятла уже подлетели поближе и сели на обломыш еще одной сушины. Феде даже показалось, будто они воткнули свои клювы в деревину, как ломы или лопаты, и те остались, словно насадки какие-то. А сами, чуть не облокотясь на них, судачат: – Да ково пробовать? Где олень однерку одавит?! – фыркнул Второй Трехпал. – че собирать-то? Лапка попала в капкан первого номера. Вкруг этого зашел и спор. – Смотря какой олень, – парировал Первый Трехпал, понимая, что прокосячился. – Да хоть какой – бесполезно. – Ну коне-е-ечно. – передразнил Первый, поеживаясь, и забил, как клювом: – Спокойно одавит однерку. – Да в жись не одавит. – Второй даже хрюкнул и весело оглядел присутствующих, качая головой, мол, видали упертого. – Ну двух тогда ставь! – гневно крикнул Первый. – От промблема-то, едрим-ть. – Да ково двух? Будут задами толкаться. Еще и соболя стопчут. Тут Желна очень веско и медленно откашлялся и с паузами отмерял: – Олень никогда не одавит однерку. Нолевку куда не шло. Еще какая пружина. А однерку… ни в жись. – И презрительно замолк. – Да я че и говорю, – сказал Второй Трехпал, – нолевку да, согласен. А все что больше – только сохатый. – Мужики, – снова вступил Желна, будто не слыша и не признавая, что про лося застолбил Второй Трехпал. – Не пойму я вас, че вы хреновиной занимаетесь. Сюда наа сохатого, бычару сыто́го. Тот одавит. А так бесполезно. Ладно, я полетел. – Да погоди, полетел, – возмутился Федя. – Там вот край тундры след был вроде свежий. Слетай глянь – может, там он. – А мне это наа? – презрительно сказал Желна. – Сопли с вами морозить. – Слышь ты, долбень, – вышел из себя Федя. – Ты языком своим липучим можешь хоть сколь молотить, а я те дело говорю: будь другом, слетай. А я тебе помогу, глядишь. – Да чем ты мне таким поможешь? – кобенясь, затянул Желна. – Ой, невозможно, мужики! – закричала Соболюшка – С вами точно заколеешь, пока договоритесь! Ой, пропадаю! Спасите-помогите-замерзанье! – Она дело говорит. Совесть-то поимейте. Я тебе расска… – Он снова обратился к Желне, но Второй не выдержал: – Да давай я сгоняю. Этот вечно… – кивнул на Желну. – Только языком… – Мурашей стращать – поддакнул Первый. – Сгоняй, а я тебя научу, как, например, в ловушки не попадать. А то я знаю, вашего брата сильно много в кулемках гибнет. – Да лан, разберемся, – крикнул Второй и улетел. Минут через десять он вернулся и сказал, что в осиннике стоит сохатый, «здоровенный бычара, рога, как лопаты, еще и фырчит». – Сиди, – сказал Федя Лапке, – щас все сделаем. Главное, не дрыгайся – лапу загубишь. – И побежал, слыша удаляющийся разговор: – Олень никогда не возьмет «однерку»… – Да ба-рось ты. От у нас в запрошлом году… Желна никуда и не двинулся. А Федя увидел картину. Здоровенный сохатый стоял и несмотря на мороз лызгал упавшую осину. Аккуратные свежие бороздки украшали оливковый бок. Рога Сохатого были великолепны, в пупырышках, желтые в лопате и буро опаленные с боков на отростках. – День добрый, хозяин! – солидно сказал Федор совсем из-под низу. – Смотри, как обрабатываю, – не поворачивая головы ответил Сохатый откуда-то сверху. Потом отошел и посмотрел на расстоянии. Темно-коричневый, он весь колыхался, ходя ходуном, поднимая длиннющие белые ноги, словно они были на веревках – штанги какие-то, враз и не переставишь. – Нормально. Слушай, помоги тут, а я тебе расскажу, где соль взять. – Я все-гда го-во-рю, ххэ, – очень неторопливо и веско говорил Лосяра с придыханием – Что все дело в инструменте, ххэ. Если путний инструмент… – И он снова полоснул кору. – То что мороз, что не мороз. Один леший. «С таким мастером она точно загнется», – подумал Федя. – Помоги, а? Здесь рядом. И делов на пять минут. А я тебя научу, как под пулю не попасть. Капитально научу. – И как? – сказал Сохатый с воспитывающей интонацией. С придыханием, с рабочим кряхтением он перебрел через ствол, не спуская с него глаз. – Под пулю не попасть? – Да расскажу все. Слово. Только сначала надо освободить соболюшку одну. – Откуда освободить? – Из капкана. – О-о-о-о! – затянул вдруг Сохатый неожиданно категорично и зачастил очень нудно: – Не-не-не! Не-не-не! Даже-даже… – Да че ты испугался? – Да к чему мне неприятности эти?! Капканы чужие тем более… Не-не. – И он отвернулся, помолчал и, продолжая сопеть, сказал прежним тоном: – Ты давай-ка стрельни оттудова… Ровно ли бороздка легла? – Да мои капканы! – выпалил Федя. – Мои! Погнали! – Той-той-той… – вдруг с невыносимой уже основательностью остановил Федю Сохатый. – Какие такие твои? – допросно попер, не отрываясь осинового бока: – Ты кто такой? – Я Федор… – «И зачем я ему рассказываю?» – в отчаянии думал Федя. Но чутье говорило, что тянуть нельзя. – Той-той. Той… – замер Сохатый, вперясь в осину. – От те и «той». Хоть голодный, хоть сытой. Я – Федор. Да! Я превратился в соболя, – выпалил он, краем глаза и ушами исследуя, слышит ли кто его слова. Наверняка какая-нибудь кедровка притихла и замирает от восторга и предвкушения… – Той-той-той, – еще раз обойдя осину и еще внимательнее вперясь ей в бок, сказал Сохатый. – Смэ как ровненько. Лыска должна быть ровно восемь милли́метров. Тогда такую осину хоть куда… Ну-ка, стрельни. Давай-ка отскачи туда… Я вообще люблю, когда все по путю. – Да какие милли́метры, там Черная Лапка гибнет! – крикнул Федя и добавил отчетливо: – Ты можешь туда подойти и на эту пружину наступить? Я с тобой рассчитаюсь. – Той-той-той… Значит, как под пулю не попасть. Да? – совсем замедлил речь Лосяра. – А мне на кой, если Хведора-то нет теперь! Ну? Мне че его пули-то? – И вдруг посмотрел на соболя и зычнейше фыркнул: – А?! – Да так, что Федя подскочил. Лось был огромен и нависал, как буровая, на бесконечных своих ногах. – Я тебе расскажу, как мой брат Гурьян ходит, как его собака работает и где стоять лучше – куда он вообще не ходит. Вообще! И про Перевального. И скажу даже, когда он весной на участок ездит. – Той-той-той. Давай так. Превратился в соболя, да? А он где тогда? Соболь? Где он есть? А? – снова рявкнул Сохатый. – Соболь был? Был. А теперь ты́ вместо него. Ты его что – из шкуры выжил? Х-хе… Я че – не понимаю? Значит, он где-то бегать должен? Без шубы. Так? Или, может, его спецом под тебя сделали? Соболя? – и успокоенно подытожил, пристально пялясь в новую риску: – …Вот это меня волнует. Я люблю, чтоб все досконально было. Смотри, какой бок! – Да леший его разберет! С шубой, без шубы! – кричал уже Федя. – Давай потом. Давай ты освободишь Черную Лапку. А там поговорим. – Да не вопрос, – сказал Лось, и Федя с облегчением вздохнул, а Лось добавил: – Только сейчас мне с осиной разобраться надо. Давай после обеда. Завтра. – Какой после обеда!!! Она погибнет же! – Той-той-той, – снова затянул Лосяра отсутствующе и совсем приблизившись к осине. – Кстати, у тебя рога отличные, – уже от безысходности бросил закидушку Федя. Лось самодовольно хмыкнул. Мол, ясно-понятно. А Федя спросил честнейше: – А ты пробовал ими жердушки отрывать? – Жердушки? – вдруг неожиданно быстро сказал Сохатый и впервые взглянул на Федю. – Жердушки. Там же капкан на жердушке, его же на пол надо спустить. Лосяра застыл. – Надо попробовать, ты же не пробовал. Там, кстати, осины вкусней. Вдруг Сохатый очень медленно зашевелился и, постепенно наращивая скорость шевеления и перестановки своих ходулин, побрел в сторону Лапки.