— Ну, док, не хотите взглянуть? Аккуратно перелистывая страничку за страничкой, доктор увидел конверты с пылкими признаниями, подписанные мужскими именами и адресованные девушке по имени Марго. — Что вы по этому поводу думаете? — Вы читали это, Матвей Петрович? — Конечно. — А вы вчитывались? — Не понял? Доктор ткнул в текст письма свой палец и продолжил: — В этих письмах вы не найдете ни одной ошибки. Мальчишки редко бывают аккуратистами с замашками перфекционистов, вы уж извините. — Док извиняюще посмотрел на МаПета. — Да и почерк у них на удивление схож. Вот… смотрите, здесь в трех местах буква «3» написана одинаково. — Что вы хотите сказать? — А то, что эти письма ей никто не писал. — Ну вы меня, конечно, простите. Я совершенно ничего не смыслю в ваших психиатрических штучках, но то, что не существует того, что лежит прямо под моим носом, я никак не могу себе позволить вообразить. — Дорогой мой Матвей Петрович, дело в том, что эти письма ей никто не писал. Это Марго их сама себе написала. — И зачем, позвольте спросить вас? — Все просто. Ей просто очень хотелось, чтобы ей кто-нибудь когда-нибудь вот так написал. Спустя какое-то время доктор в прошлом и журналист в настоящем Покровский принялся изучать через дневник исчезнувшую Марго — то ли нового пациента, то ли новый типаж для своего очерка. 05.07.2004 «Сегодня был ужасный день. Сегодня на уроке рисования нам задали произвольную тему. Все нарисовали цветы в вазе, природу, семейный портрет, а я почему-то Дашку Кривулю с переломанной ногой и портфелем. Тамара Петровна мне поставили тройку, ну а я понесла эту тройку в портфеле домой. Дома попало, конечно. Мама говорит, что за пение, физ-ру и ИЗО просто позорно нести домой тройки, особенно для девочки. А вечером во дворе я увидела, как привезли домой Дашку Кривулю. С гипсом и портфелем наперевес. Оказывается, она по дороге из школы упала, потом ее увезли в больницу, и она только вернулась домой. Она почему-то смотрела на меня и улыбалась. Не знаю, почему, и улыбалась ли бы я, если бы у меня был на ноге вот такой же ужасный и тяжелый гипс». 12.09.2004 «Сегодня я шла в школу и как всегда опаздывала на этот чертов урок рисования…» …Выкурив очередную сигарету, Митька принялся в компании травить свои несуразные и никому ненужные байки. Все бы ничего, но на глаза ему попалась Маргарита, девочка из его класса, несущая тяжелый рюкзак за плечами, поверх которого послушно болтались две тоненькие косички, заканчивающиеся большими белыми бантиками. — Эй, марсианка, — кто-то из стоящей компании на углу школы окрикнул Маргариту. — Ты по-русски не очень, да? Я говорю, иди сюда. Маргарита не поддалась на откровенную провокацию, поправила впившиеся лямки тяжелого рюкзака и направилась к входу. — Это глухая марсианка. У нее уши в одном месте. — Ха-ха. — Там, где у тебя постоянно штаны рвутся. — Эй, алло! Ты смотри не сядь нигде на уроке, а то учительница по рисованию сегодня новую тему дает. Не услышишь. — Хохот. Раскатистый залп одноклассников схлопнулся за спиной вместе с тяжелой входной школьной дверью, испортив день с самого утра. Скрип окаянного старого деревянного пола под ногами Матвея Петровича разрезал упорядоченный ход мыслей доктора Покровского, погрузившегося целиком своим сознанием в свое чтение. — Изучаете? — Да, — ответил док, сняв очки и сжимая пальцами уставшую от них переносицу. — Не хотите отвлечься? — Отличная идея! Легкое потрескивание просохшей березки в камине согревало своим теплом всегда озябшее в это холодное и мокрое время года тело и завораживало своим светопреставлением взор. Такое, казалось бы, простое и существующее еще со времен динозавров, уютное изобилие становилось особенно ценно, когда за окном то и дело слышалось завывание осеннего ветра, перекатывающегося от одного окна к другому. Кружка горячего чая была как никогда кстати, и док пошел на кухню ставить чайник. Усевшись поудобнее напротив греющего ноги камина, не хотелось говорить о делах и работе. — Расскажите, Матвей Петрович, как вы познакомились со своей Наденькой? Наверно, еще когда учились в военном училище? На грубом лице Мапета появилась легкая и едва уловимая взору постороннего улыбка, раскатившаяся своей теплотой по грубому лицу и смягчившая остроту его глаз. — Наденька — моя вторая жена. Я жил и работал после распределения, и у нас не было долгих ухаживаний и вечеров под луной. Мы с ней, как вы говорите, инкомпатибилс алиенус. Другое дело Любонька. Это моя первая жена и, как показало время, единственная моя любовь. Если бы вы видели, какая это была женщина! В ней было, как говорится, все! Карие глаза с таким, знаете, глубоким взглядом. О! — Матвей Петрович выкинул вверх руки. — Моя Любаша была сама грация! Длинные ноги, высокая шея, талия. Я когда ее увидел, то сразу же понял, что буду полным дураком, если упущу ее. — И что же? — Глаза Мапета внезапно отразили скрытую от всех неописуемую тоску, которую ничем нельзя утолить, напоить и насытить. — Я был полным дураком. По его пустому от печали взгляду было бы даже незнакомцу заметно, какую глубокую борозду на его сердце нанесло это событие, произошедшее сильно давно в его жизни. Отчаяние, злость и негодование навсегда отпечатались на его лице и исказили внутренний баланс спокойствия и уравновешенности до неузнаваемости. Такие события всегда наносят необратимое уродство, как смертельная схватка с диким зверем, в которой, вы израненный дерзкими шрамами, проглотивший и переживший чудовищный страх, чудом остались в живых. — С моей работой семейное положение — это большая редкость. Не знаю, как Надюха моя меня терпит. Нависшее молчание стало мешаться под ногами, и от него делалось неуютно и не по себе. — Люба! Люба… Люба? Люба, Люба?! — Одна и та же Люба получалась у него то с удивлением, то с восторгом, то с разочарованием, то с неприязнью в голосе. Столько жило в его сердце разных и непохожих друг на друга Люб, но, бесспорно, родных его сердцу. Находясь в таком положении, доку показалось, что Матвей Петрович потерял счет времени и не отдавал себе отчет в своих поступках. «Вот она — та невесомость», — подумал док. Как будто прочитав его мысли, Мапет встрепенулся, собрался с усилиями и подтянул к себе кружку горячего чая. — Я был очень хороший и добрый друг, муж, сосед. Я никого не обижал. Наоборот, я всегда берег то, что имел, и ценил это. — И что, — продолжил док, — вы не пытались ее искать? Мапет ухмыльнулся. — Скажите только! Я — и не искать?! Я искал ее днем и ночью, как сумасшедший, выслеживал ее часами, сидел у дома ее родственников, подруг и знакомых. Я обошел всех, кого я знал и кого знали те, кого я знал. Но так и не нашел. Да оно и к лучшему. Это я теперь так думаю. Зачем? И так все ясно. Она бы ко мне не вернулась. Приходя с работы в пустой дом, я мечтал, что я становлюсь все ближе и ближе к ней. Потом мне представлялось, что она совсем где-то близко, вот, буквально здесь, за поворотом. Мне представлялось, как нашел ее и как она пока меня не замечает. Я мечтал, как провожаю ее взглядом до дома с работы, как утром она просыпается и как я вижу ее распахнутое окно. Я мечтал, как снова подойду к ней и объяснюсь с ней. Как буду просить у нее еще один шанс. Я мечтал все время, и даже ночью. — Да, вот оно — последствие отличной службы, запечатленной на доске почета. Однако, цена! — помотал укоризненно головой док. — Вы знаете, мой отец мне всегда говорил, что если ты, сынок, берешься за что-то, то делай это хорошо. Иначе ты просто сам себя компрометируешь. Меня он так воспитывали во всем. Чтобы я со школы двойку принес или еще хуже, чтобы кто-нибудь отцу сказал, что Митя ваш плохой? Упаси Боже! Отец мой таких бы люлей дома отвесил, мало не покажется. Я считаю, что правильно отец меня воспитал. Благодаря ему никто и никогда вам не скажет, что… Матвей Петрович плохой человек. — Да, это я уже понял, — протянул вдумчиво доктор. — А что, ваш отец всегда так с вами вел себя строго? Ну, были ли у вас совместные теплые вечера, дела, не знаю, рыбалка что ли? — Отец? Отец, он… Отец меня любил. Да, любил. — Мапет резко встал со стула и отвернул от дока свое лицо, переводя свой взгляд на окно напротив. — Любил, как мог. — Скажите, он… бил вас? — Иногда. Обычно он кричал и выходил из себя. Он был будто в беспамятстве. В эти моменты я не узнавал его: у него были огромные глаза, смотрящие сквозь тебя и ничего не соображающие, слюни скатывались с краев его губ, и он заходился в гневе припадками. Но я его ни в чем не виню. — Хотите поговорить об этом? — Я уже все рассказал вам, док. Я считаю, что в строгости и только можно воспитать серьезного и ответственного человека. Посмотрите на нашу молодежь, которой все и вся дозволено, а потом скажите мне, что я и мой отец были неправы. Вырвавшийся тяжелый взгляд из-за спины Мапета пересекся с глазами Дока и заставил его переменить тему. — Вы читали дневник Марго? — Так… что мне девчачьи штучки. — А знаете, что удивительно? — Наша Марго не только не была серенькой мышкой, которая жила сама по себе и всем была без надобности, а имела о-го-го какой успех! И знаете у кого? — У кого же? — У сына президента нефтедобывающей компании ЗАО «РосНефГаз», местного криминального авторитета и вора в законе Е.Г. Лапырева по прозвищу Ляпа. — У кого?