Стоит снять крышку контейнера, я чувствую неописуемо вкусный запах, от которого у меня текут слюнки. Откусываю кусочек и не могу сдержать тихий стон. Одно можно сказать наверняка: Грант ничего не получит. Больше я делиться не буду. Откусив еще кусочек, смотрю на экран телефона. Новое сообщение от Митча. Должно быть, он написал его перед обходом, потому что, когда я проверяла телефон сегодня утром, сообщений не было. «Хочу приготовить тебе ужин. И не просто приготовить, а сделать все по правилам. Как насчет завтра? В семь вечера, у тебя ведь нет смены? У меня или у тебя? И, если хочешь знать: si, это свидание». Улыбаюсь с полным ртом, так, что у меня по губам стекает соус. Как неловко… Но… свидание. С Митчем. Мне нравится эта мысль. Очень нравится. Мне не приходится долго обдумывать ответ. «У тебя. Предвкушаю твой буррито». Буррито ужасно вкусные, надеюсь, Митч приготовит их… Подумав об этом, я откладываю телефон в сторону и качаю головой. У меня свидание с Митчем Риверой. Парнем, который пускал слюни мне на плечо в баре Фэй. И подумать не могла, что такое когда-нибудь случится. Что я буду ждать встречи. Что при мысли о Митче у меня в животе будут порхать бабочки. С буррито почти покончено, когда телефон вибрирует и на экране появляется сообщение: «Мой буррито к твоим услугам. Но сначала поедим. Я приготовлю нам кесадильи или энчилады». Еда попадает мне не в то горло, и я захожусь в громком кашле. Митч невозможен!.. Глава 37. Митч – С телефонами сюда нельзя. Вздрогнув, чуть не роняю его. – Грант! Откуда ты взялся? И, черт возьми, зачем подкрадываешься? – И не думал подкрадываться. Если ты вдруг забыл, здесь, – он обводит жестом стойку и пространство за ним, – мое рабочее место. – Да, верно. – Почему ты улыбаешься? У меня что-нибудь на лице? Или сегодня я выгляжу еще неотразимее, чем обычно? – Грант приподнимает брови. – Что? Я не улыбаюсь. Покашляв, я убираю телефон и снова думаю о сообщении Сьерры, которое перечитал уже сто раз, и о том, что ей ответил. У нас свидание. – Ага, не улыбаешься, – издевается Грант. – В таком случае, я – Том Холланд. – Вообще-то ты правда на него похож. – Да ну? – Он подается вперед. – Не переводи тему. Признавайся, почему выглядишь таким счастливым, мечтательным… Погоди-ка! – Он округляет глаза. – Ты влюбился. Мы с ней знакомы? Неужели кто-то залатал твое истерзанное сердце? Ты же мертвой хваткой вцепился в Сьерру? Я прикусываю губу, чтобы не расхохотаться. Знал бы Грант, что его догадка очень близка и в то же время бесконечно далека от истины… – Не твое дело, Грант, – отрезаю я, стукнув его по плечу, хватаю выбранные документы и ухожу. – Эй! Это сарказм? – кричит он мне вслед. Он прав. Я не мог перестать улыбаться – и думать о Сьерре. О ее губах, о тихих стонах, которые она издавала во время поцелуя. О том, каким взглядом она смотрела на меня. Об ощущениях, испытанных в тот миг, когда наше дыхание смешалось. Не знаю, достаточно ли мне этого. Может ли этого вообще быть достаточно. Не уверен. Смена близится к концу. Она выдалась спокойной. Никаких происшествий. Я без особых затруднений вернулся к любимой работе. Да, приходилось чаще делать паузы, но с каждым днем дела шли все лучше. Даже те случаи, к которым я будто бы не готов, заканчивались благополучно. Все, кроме одного. Мистер Джун. Каждый раз, заглядывая в его карту, я признавал, что бессилен. Мне становилось паршиво, я страшно потел. Мистер Джун – единственный из моих пациентов, кого я точно не спасу. Никаких шансов. Лазеек. Надежды. И это тяготило меня. Гораздо больше, чем следовало. Наверное, взрыв и все, что произошло после, сделало меня чувствительнее, мудрее или просто неувереннее. Не знаю. Случай мистера Джуна задевал что-то внутри меня, заставлял думать о шрамах, о риске смерти, о маме – она сходит с ума от беспокойства и пишет каждый день – и о родных. О Сьерре. Со вчерашнего дня особенно о ней. Теперь я понял, через что она прошла и как сильно винила себя во всем. Мистер Джун не жертва несчастного случая. Он стар и болен. Смерть придет за ним не слишком рано и не внезапно. Но она придет, неотвратимая, неизбежная. Наверное, одного этого достаточно. Ничего не изменилось, и я воспринимаю это без удивления. Мне нехорошо: голова кружится, на лбу выступает пот. – Добрый день, мистер Джун. – Заставляю себя посмотреть в историю болезни и с усилием сосредотачиваюсь на результатах недавних анализов. – Здравствуйте, доктор Ривера. Вам сегодня лучше? – Благодарю, что спросили, – бормочу я. – Да, чувствую себя неплохо. – Вы напоминаете мне жену. – Старик тихо смеется и тут же заходится в кашле. – Звучит странно, но да, вы напоминаете ее. Всегда было видно, когда она чем-то озабочена, недовольна или плохо себя чувствует. А ведь она пыталась это скрывать. Все, что могу сделать, – это опустить бумажки и ответить на его взгляд. Мистер Джун выглядит усталым, измученным болезнью. Кожа стала бледнее, круги под глазами – темнее. Он сидит с трудом. – Мистер Джун, при всем уважении, сейчас нам нужно беспокоиться о вашем здоровье, а не о моем. – Никак не оправитесь после взрыва? – спрашивает старик. У меня перехватывает дыхание. Что он сказал?.. – Откуда вы знаете? – Мой голос звучит хрипло и отрывисто. – От милой сиделки, заходившей вчера… Я полюбопытствовал, знакома ли она с вами. Завязался разговор. Она поделилась своей радостью, что вы идете на поправку после взрыва, и выразила надежду, что больше в «Уайтстоуне» такого не повторится. Я не спрашиваю, как звали эту сиделку, потому что не хочу знать. Подозреваю, это Белла. Она не сделала ничего плохого, но я все равно злюсь. Облизнув пересохшие губы, глубоко вздыхаю. – У меня в руках результаты последних исследований. К сожалению, показатели ухудшились, из-за опухоли печень почти отказала. В приоритете будет противоболевая терапия, мы назначим медикаменты. Также у вас заметили частую рвоту. Это следствие панкреатита. Если в ближайшее время вы потеряете аппетит или будете испытывать трудности с приемом пищи, используем гастростому. Мистеру Джуну обеспечат надлежащий уход. Возможно, его лечащим врачом станет кто-нибудь другой, вместо меня. Со следующей недели из-за гастростомы его, вероятно, переведут в другое отделение. Делаю паузу, чтобы он осмыслил услышанное. – ЭКГ показал, что участились случаи аритмии. – Зачем вы все это рассказываете? Этот вопрос застигает меня врасплох – как и предыдущий, о взрыве. – Я умру. Опухоль и метастазы неоперабельны, в запущенной стадии. Все кристально ясно. Зачем вы рассказываете то, что мне давно известно? Что я умру. Ища точку опоры, хватаюсь за изножье больничной койки. Мистер Джун прав. Я не хочу вести себя холодно и недружелюбно, но должен держать дистанцию – потому что не справляюсь с происходящим. – Поймите меня правильно, доктор Ривера. Смерть меня не пугает. Умирать я не хочу, но не боюсь. И не желаю постоянно слышать о том, что стараюсь забыть. Мне ли не знать, какого это, хотеть забыть – и не иметь возможности это сделать. Я дома. В конце смены заполнил несколько врачебных заключений и отправился к себе. После разговора с мистером Джуном, который никак не выходит из головы, чувствую опустошение и жду не дождусь, когда смогу вытянуться на диване. Может, сначала приняв душ, чтобы смыть этот рабочий день. Я часто моюсь в «Уайтстоуне», но сегодня мне не терпелось поскорее уйти оттуда. Снимая обувь, сваливая грязную одежду в угол, переодеваясь в чистые вещи, я думаю о Сьерре. Хотя она работала в отделении скорой помощи, на этой неделе наши смены совпали. Но мы разминулись: Сьерра закончила раньше меня и написала, что с нетерпением ждет завтрашнего свидания – даже если мы и пересечемся в «Уайтстоуне». Я в ответ отправил свой адрес. Совершенно измотанный, прохожу в ванную, раздеваюсь, снимаю с груди, бедер и лодыжек компрессионное белье, которое ношу для быстрого заживления ран, и залезаю в душ. От прохладной воды тело покрывается мурашками, а мысли исчезают. Я наслаждаюсь тишиной, которую нарушает лишь стук капель, ударяющихся о кожу. Длится это недолго: не дожидаясь, когда меня сморит сон, или раны размокнут, выключаю воду и тянусь за полотенцем. Свои шрамы я вижу каждый день. Мельком, когда снимаю компрессы. Никогда не смотрю на них подолгу или внимательно. Мне не нужно это делать, чтобы понять, что теперь шрамы – часть меня. Я с самого начала это осознал. Это больно.